– «Волгу» в кювете видел? – спросил я, глядя на дорогу.
– Да.
– Кто-нибудь там был?
– Когда я проезжал, возле нее стояли еще две машины.
– Понятно, – устало произнес я. – Послушай, у тебя аптечка есть?
– Там, сзади.
– Я одолжу немного ваты и бинта, – сказал я, открывая аптечку.
Парень высадил меня на станции «Марк», откуда на электричке я приехал на Савеловский вокзал и отправился в медпункт при вокзале.
– Кто нанес вам такую рану? – спросила молоденькая медсестра, перевязывая меня.
– Какой-то дурак в электричке дебоширил, – стал объяснять я. – Пришлось призвать к порядку, а он мне за это осколком стекла по шее. Если бы не отклонился чуть в сторону, он мне голову бы отрезал.
Медсестра склонилась ко мне и шепнула на ухо:
– А какого калибра была бутылка у этого дебошира? Я посмотрел в ее веселые глаза и улыбнулся:
– Сестричка, я на задании.
– А я на работе и обязана сообщать о всех подобных случаях куда надо, – строго сказала она.
– Не беспокойся, милая, я сам и есть «кто надо», – ответил я.
Она улыбнулась и отпустила меня со словами:
– А вы правы, если бы чуть в сторону, то перевязка бы уже не понадобилась бы.
Я взял такси и отправился к Жене, но когда машина подъехала к дому, я увидел, что у подъезда стоит служебная «Волга».
– Давай проедем дальше, браток, – сказал я таксисту.
Он проехал мимо «Волги», развернулся и стал у соседнего подъезда.
– Немного постоим, – попросил я таксиста, который, ничего не понимая, переводил взгляд то на черную «Волгу», то на меня.
Ждать пришлось недолго. Из подъезда вышли двое – Москвин и Никицкий. Они сели в машину, и она, осветив фарами такси, проехала мимо. Я спрятался за сидением и вылез только тогда, когда «Волга» скрылась за поворотом.
– У вас что, игра в «казаки-разбойники»? – с улыбкой поинтересовался таксист.
– Что-то вроде этого, – ответил я и сунул ему десять зеленых.
Я поднялся наверх и с минуту не мог решиться позвонить. Женя открыла не сразу. Наверное, она смотрела в глазок, прежде чем открыть. Я увидел ее лицо и оторопел. Оно распухло от слез. Можно было подумать, что она убивается по близкому родственнику, умершему сегодня.
– Проходи, – тихо сказала она и направилась в зал.
Я закрыл дверь и прошел следом за Женей.
– Что случилось? – тихо спросил я.
– А ты не знаешь? – ответила она и снова разрыдалась. – Они все знают, ты понимаешь? Они знают!
– Что знают?
– То, что ты был у меня, ночевал, – сказала Женя. – Сейчас я временно отстранена от работы. Здесь были Москвин и Никицкий, угрожали, требовали, чтобы я назвала адреса, где ты бываешь, ночуешь.
– И что ты ответила?
– Я молчала, – она снова заплакала, – но Москвин схватил меня за волосы, пригрозил большими неприятностями, если не скажу.
Внутри у меня все закипело.
– Это переходит всякие границы, – сказал я. – Он не внял моим предупреждениям. Что ж, пусть пеняет на себя.
Я повернулся и направился к двери.
– Ты куда, Виктор? – спросила Женя.
– Прости меня, любимая, но у меня еще столько разных дел.
Она бросилась ко мне, повисла на шее.
– Не пущу! Не бросай меня, останься!
– Пусти! – стиснув зубы, простонал я.
– Что с тобой? – отпустила она руки. – Ты ранен?
– Нет, маленькая царапина, – улыбнулся я. – Зацепился за ветку.
– Не уходи, прошу тебя, не уходи, – сквозь слезы умоляла Женя.
– Прости меня, Женя, но я не могу останавливаться на полдороги. Особенно сейчас. Ты знаешь, что они сделали с Лешей Терехиным?
– Нет, – ответила она, утирая слезы.
– Они подложили в машину бомбу, надеясь, что машину поведу я. Но в нее сел Леша, а я не успел его остановить. Я не узнал парней, которые сделали это, но я очень хорошо знаю, чей это был приказ. Я не отступлю, теперь не отступлю.
(16 июня, поздно вечером)
Я сидел на скамейке у подъезда и ждал возвращения Москвина с работы. Его долго не было, и я начинал терять всякую надежду. Но вдруг тишину позднего вечера нарушил звук мотора. Что-то подсказывало, что это именно он, Гена Москвин, возвращается домой. Я вошел в подъезд и затаился в темном углу под лестницей.
Я не ошибся. Скрипнули тормоза, и я услышал шаги, приближавшиеся к двери подъезда. Вскоре появился сам Москвин. Любой, кто увидел бы его сейчас, сказал бы, что это смертельно уставший человек. Он закрыл за собой дверь и стал подниматься по лестнице.
– Эй, – тихо окликнул я его.
Он как шел по лестнице, так и замер – спиной ко мне.
– Что же ты со мной не разобрался, командир, а срываешь злобу на беззащитной девушке?
– Значит, у нее все-таки есть канал связи с тобой? – заключил он.
– Скажу честно, это только твои досужие домыслы, – ответил я. – Я чисто случайно заехал к ней, потому что кто-то из твоих мордоворотов ранил меня в плечо. Хотел немного отлежаться, но нос к носу столкнулся с вами у самого подъезда.
– Появись мы на полчаса позже… – намекнул он.
– Оставь… – оборвал я его. – Это тебе ничего бы не дало.
– Мы так и будем стоять на лестничной клетке или поднимемся ко мне? – спросил он.
– Ну что вы, майор! – съязвил я. – Неужели вы пойдете на то, чтобы уронить честь мундира, запятнать его связью с террористом?
– Напрасно шутишь, – ответил Москвин. – Ты даже не можешь представить, какой механизм задействован для твоей поимки.
– Отчего же, могу, – продолжал я в том же духе. – За сегодняшний день я убедился в этом.
– Да уж, подложил свинью – направил на моих ребят ментов, – сказал он. – Если бы не вмешательство сверху по просьбе Филатова, три дня расхлебывали бы кашу.
– А знаешь, почему? – спросил я и сам же ответил: – Потому что ты идешь по неправильному следу, борешься не с настоящими соперниками, а выбираешь в противники женщин.
– Почему же только женщин?
– Ах, да, чуть не забыл, еще честных людей, не подозревающих о твоих подлых намерениях. Как в случае с Лешкой Терехиным.
– Терехин – не моя работа! – тут же открестился он.
– Да знаю я, чья это работа.
– Я в тот момент сидел в офисе американцев и объяснялся с милицией.
– Все равно, одного поля ягоды.
– Я бы никогда не согласился на такой шаг, даже если бы мне отдали приказ, – сказал он. – Все-таки я служил с ним в одном подразделении.
– Но со мной ты тоже служил?
– Ты – другое дело, – ответил он.
– И в чем же заключается разница?
– Наша организация – как некий клан, – стал объяснять он, – живущий по строго определенным законам. Ты нарушил эти законы.
– Что-то новенькое, – кивнул я. – Это что же, из новой программы полковника Филатова?
– Нет здесь ничего нового, все старо, как мир, – ответил Москвин.
– Смотри ты, оказывается только Тарасенко повел себя неправильно в августе девяносто первого года, и он один больше других был достоин наказания. А мы все чуть ли не святые, которых нельзя заменить. Поэтому писали рапорты, подавали начальству на увольнение в запас, но нас не отпустили. Так, что ли, получается?
– Только без ехидства…
– Лешка Терехин был прав, – плюнул я. – Он еще тогда, решив окончательно порвать со всей дрянью, предупреждал меня, что хлебну я горя на этой службе, потому что не будет порядка там, где занимаются философией. Жаль только, я очень поздно догадался, что он имел в виду, говоря о философии. А под философией он понимал сегодняшнее и вчерашнее ваше хамелеонство и продажность.
– Ты не прав! – не соглашался Москвин. – Среди нас никогда не было продажных хамелеонов.
– Зачем же противоречить себе? – наступал я. – Неужели ты не видишь, что слова ваши расходятся с делом? Ты вот говоришь одно, а придется – сделаешь так, как надо. То же самое и с Филатовым, который не жалел красивых слов, а пришлось делать дело – он продал меня, за гроши продал, как Иуда. Окажись на моем месте ты, он бы и тебя продал.
– Это неправда, – не согласился опять Москвин. – Ты же не знаешь, как сопротивлялся Филатов. Но наверху были непреклонны.
– Я знаю только то, что знаю, – сказал я. – Сослагательное наклонение здесь неуместно. И знаешь почему? Потому что вы уже привыкли жить и действовать по этой вашей дурацкой философии. Вот сейчас ты разговариваешь со мной, весь такой правильный, что хочется поверить. Но завтра с утра, если не прямо теперь, ты побежишь к Филатову, передашь наш разговор, и вы будете пыхтеть над тем, как бы это меня заполучить поскорее.
– Нет, – ответил он. – У меня завтра с утра сложная задача – обеспечивать охрану таджикского гостя, кстати, от твоего посягательства.
– Вот как!?
– Да, так.
– А знаешь, что я тебе скажу, вы сами убьете его. Москвин уставился на меня непонимающими глазами.
– Да, да, – повторил я. – Вы убьете его своим чрезмерным старанием по обеспечению надежной охраны.
