— Не будь таким противным, — сказала она. — Я уже нашла. — Она повернулась ко мне, держа в руке смятый носовой платок. Когда я подошел поближе, Мими развернула платок и показала мне примерно трехдюймовую цепочку от часов, один конец которой был сломан, а другой прикреплен к маленькому золотому ножику. Носовой платок был женский, и на нем виднелись коричневые пятна.
— Ну? — спросил я.
— Джулия держала эту цепочку в руке. Я заметила ее, когда все, оставив меня одну в комнате, вышли, и я, зная, что цепочка принадлежит Клайду, взяла ее.
— Ты уверена, что она принадлежит ему?
— Да, — нетерпеливо сказала Мими. — Видишь ли, звенья цепочки изготовлены из золота, серебра и меди. Ее сделали по заказу Клайда из первых образцов, добытых при помощи изобретенного им высокотемпературного способа получения металлов. Любой, кто хорошо знаком с Уайнантом, опознает цепочку — другой такой быть не может. — Она повернула ножик обратной стороной и показала выгравированные на нем инициалы: К.М.У. — Это его инициалы. Ножик я никогда у него не видела, однако, цепочку узнала бы с первого взгляда. Клайд с ней не расставался.
— Ты настолько хорошо ее помнила, что могла бы описать цепочку, даже если бы не увидела ее опять?
— Конечно.
— Это твой платок?
— Да.
— А пятна на нем — это кровь?
— Да. Цепочка была зажата в руке Джулии — я уже говорила тебе, — а на руках ее была кровь. — Мими нахмурилась. — А разве ты… Такое впечатление, что ты мне не веришь.
— Не то чтобы не верю, — сказал я, — однако, по-моему, на сей раз ты должна постараться говорить только правду.
Мими топнула ногой.
— Ах ты… — Она рассмеялась, и выражение гнева сошло с ее лица. — Иногда ты бываешь страшным занудой. На сей раз я говорю правду, Ник. Я описала тебе все, что случилось в точности так, как оно и случилось.
— Надеюсь. Давно пора. Ты уверена, что Джулия на минутку не приходила в себя, чтобы сообщить тебе кое-что, пока ты была с ней наедине?
— Опять ты пытаешься разозлить меня. Конечно, уверена.
— Хорошо, — сказал я. — Жди здесь. Я позову Гилда, однако, если ты скажешь ему, что цепочка была в руке Джулии, а сама Джулия не совсем еще умерла, то он задумается, не пришлось ли тебе слегка потревожить секретаршу, чтобы отнять у нее цепочку.
Она широко распахнула глаза.
— Так что я должна ему сказать?
Я вышел и закрыл за собой дверь.
Нора, казавшаяся чуть сонной, вела в гостиной светскую беседу с Гилдом и Энди. Отпрысков Уайнанта в комнате не было.
— Идите, — сказал я Гилду. — Первая дверь налево. По-моему, она для вас созрела.
— Удалось ее расколоть? — спросил он.
Я кивнул.
— И что вы узнали?
— Давайте посмотрим, что узнаете вы, а потом сравним вашу информацию с моей и увидим, как все это будет сочетаться, — предложили.
— О'кей. Идем, Энди. — Они вышли.
— Где Дороти? — спросил я.
Нора зевнула.
— Я думала, что она с тобой и с Мими. Гилберт где-то здесь. Всего несколько минут назад он был в гостиной. Мы долго еще здесь пробудем?
— Уже недолго. — Я вернулся в коридор, прошел мимо двери в комнату Мими, увидел открытую дверь в другую спальню и заглянул туда. Там никого не было. Дверь напротив была заперта. Я постучал.
Голос Дороти произнес:
— Кто там?
— Ник, — сказал я и вошел.
Она лежала на краю постели полностью одетая, сбросив лишь тапочки. Рядом с ней на кровати сидел Гилберт. Губы Дороти слегка опухли, однако это могло быть и результатом того, что она плакала: глаза ее покраснели. Она подняла голову и мрачно уставилась на меня.
— Ты все еще хочешь со мной поговорить? — спросил я.
Гилберт встал с постели.
— Где мама?
— Беседует с полицией.
Он что-то пробормотал — я не уловил, что именно — и вышел из комнаты.
Дороти содрогнулась.
— Меня от него тошнит, — сказала она, а затем, словно опомнившись, снова мрачно уставилась на меня.
— Ты все еще хочешь со мной поговорить?
— Почему вы вдруг так против меня настроились?
— Не говори глупостей. — Я сел на место, где только что сидел Гилберт. — Тебе известно что-либо о том ножике и цепочке, которые якобы нашла твоя мать?
— Нет. Где нашла?
— Что ты хотела мне сказать?
— Ничего… Теперь ничего, — злорадно сказала она, — кроме того, что вы, по крайней мере, могли бы стереть с ваших губ ее губную помаду.
Я стер помаду. Она выхватила у меня носовой платок, затем перекатившись на другую половину кровати, взяла со столика спичечный коробок и зажгла спичку.
— От него сейчас такая вонь поднимется, — сказал я.
— Наплевать, — сказала Дороти, однако спичку задула.
Я взял у нее платок, подошел к окну, открыл его, выбросил платок, закрыл окно и вернулся к кровати.
— Вот так, раз уж ты считаешь, что от этого тебе станет легче.
— Что мама говорила… обо мне?
— Она сказала, что ты в меня влюблена.
Дороти рывком уселась на кровати.
— А что сказали вы?
— Я сказал, что просто-напросто нравился тебе, когда ты была еще ребенком.
Нижняя губа ее задрожала.
— Вы… Вы полагаете, что все дело в этом?
— А в чем же еще?
— Не знаю. — Дороти заплакала. — Они все так издевались надо мной из-за этого… И мама, и Гилберт, и Харрисон… Мне…
Я обнял ее за плечи.
— К черту их всех.
Через некоторое время она спросила:
— Мама влюблена в вас?
— Черт возьми, нет! Она ненавидит меня больше, чем кто-либо другой!
— Но она всегда как-то…
— Это у нее условный рефлекс. Не обращай на него внимания. Мими просто ненавидит мужчин — всех мужчин.
Дороти перестала плакать. Она наморщила лоб и сказала:
— Не понимаю. А вы ее ненавидите?
— Как правило, нет.
— А сейчас?
— Не думаю. Она ведет себя глупо, сама же полагает, будто поступает очень умно, и это действует мне на нервы, однако, не думаю, что я ее ненавижу.
— А я ненавижу, — сказала Дороти.
— Ты мне об этом говорила на прошлой неделе. Я хотел тебя спросить: ты знаешь — или, быть может, видела когда-нибудь — того самого Артура Нанхейма, о котором мы говорили в баре сегодня вечером?
Она сердито посмотрела на меня.
— Вы пытаетесь уклониться от темы нашего разговора.
— Я просто хочу знать. Он знаком тебе?
— Нет.
— Его имя упоминалось в газетах, — напомнил я ей. — Именно он рассказал полиции, что Морелли был приятелем Джулии Вулф.
— Я не запомнила его имени, — сказала она. — И не припоминаю, чтобы мне до сегодняшнего вечера приходилось о нем слышать.
— Ты никогда его не видела?
— Нет.
— Иногда он называл себя Альбертом Норманом. Это тебе что-нибудь говорит?
— Нет.
— Ты знаешь кого-нибудь из тех людей, которых мы видели сегодня у Стадси? Или же что-нибудь о них?
— Нет. Честное слово, Ник, я бы сказала, если бы знала хоть что-нибудь полезное для вас.
— Независимо от того, кто бы от этого пострадал?
— Да, — немедленно ответила Дороти и тут же добавила: — Что вы имеете в виду?
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Дороти закрыла руками лицо: голос ее был едва слышен.
— Я боюсь, Ник… Я… — В дверь постучали, и она отдернула руки от лица.
— Войдите, — крикнул я.
Энди открыл дверь ровно настолько, чтобы просунуть в щель голову. Он постарался ничем не выразить обуревавшего его любопытства и сказал:
— Лейтенант желает с вами поговорить.
— Сейчас иду, — пообещал я.
Он приоткрыл дверь чуть пошире.
— Лейтенант ждет. — Энди, по всей видимости, попытался многозначительно мне подмигнуть, однако угол рта его оказался гораздо более подвижным нежели веко, и в результате лицо его исказила страшная гримаса.
— Я скоро вернусь, — сказал я Дороти и вышел вслед за Энди.
Он закрыл за мной дверь и наклонился к моему уху.
— Мальчишка подсматривал в замочную скважину, — прошептал он.
— Гилберт?
— Ага. Он успел отскочить от двери, когда услышал мои шаги, но он подглядывал, это как пить дать.
— Уж он-то вряд ли был шокирован тем, что увидел, — сказал я. — Как вам показалась миссис Йоргенсен?
Энди вытянул губы, сложив их трубочкой, и с шумом выдохнул воздух.
— Ну и дамочка!
Мы вошли в спальню Мими. Она сидела в глубоком кресле у окна и, казалось, была весьма довольна собою. Она весело мне улыбнулась и сказала:
— Теперь душа моя чиста. Я созналась во всем.
Гилд стоял у стола, вытирая лицо носовым платком.
