Я дал повернуть свою голову так, чтобы видеть не Спри, а Чимаррона. Я не мог позволить себе смотреть на Спри. Она тоже отворачивалась, но Чимаррон одной рукой крепко держал ее голову.
— Погляди, Дергунчик, — говорил он мне голосом, высоким и звонким от искреннего удовольствия. — Спасибо тебе за эти роскошные телеса, — говорил он. — Теперь это не твои, дружище, а мои.
Я впился в него широко раскрытыми глазами, стараясь сфокусировать взгляд на далеком горизонте или на бешено вращающемся пространстве, которое покинул совсем недавно, разжал губы и расцепил зубы. Теплая липкая слюна потекла по моему подбородку и стала медленно стекать по челюстной кости на шею.
Слюна была смешана с чем-то солоновато-кислым.
— Ч-черт! — гаркнул Чимаррон. — Черт бы тебя побрал. — Крутанув своей громадной башкой, он взглянул на доктора… как его там? Ах, да, вспомнил: Бласс, доктор Бласс. — Ты, тупая задница!
В ответ доктор не обратил на него никакого внимания, зашел ко мне с другой стороны, продолжая держать мою голову, и равнодушно, профессиональным движением повернул мое лицо к Чимаррону. Я немного постонал в его сторону и уронил голову набок. Слюна еще оставалась, я покрутил во рту языком, подталкивая ее к зубам, и собрал таким образом около четверти чайной ложки.
Доктор Бласс оставался невозмутимым.
— Ну как? — спросил он, глядя через мое распростертое тело на Чимаррона. — Теперь лучше? — При этом он отпустил мою голову, и она, как пустой кокосовый орех стукнулась о стол. Правда удар смягчила жиденькая подстилка, но все равно череп изрядно встряхнуло, а вместе с ним встряхнуло то чудесное серое вещество, которое еще в нем оставалось. Неожиданно комнату снова наполнил знакомый розовато-серый туман, а может, дым. И на некоторое время я потерял ощущение происходившего.
Когда я очнулся, в комнате никого не было, кроме здоровенного коротышки в белом до колен халате. Он сидел на стуле у самой двери и закуривал сигарету. Но уже в ту самую минуту, когда говнобой и доктор Бласс выкатывали оба кресла, а Чимаррон замыкал этот маленький кортеж, я начал пошевеливать своей правой рукой, пытаясь еще больше ослабить конец кожаного ремня. Это было нелегко, так как мои руки почти ничего не ощущали, однако, когда мой телохранитель сделал первую затяжку и выпустил дым, петля ослабла.
Я прекратил движение и стал ждать, когда парень отведет глаза в сторону или сделает следующую затяжку. Приблизительно через минуту он откинул голову на спинку стула и уставился в потолок. Я сжимал и разжимал пальцы на обеих руках до тех пор, пока они не начали чувствовать боль и жжение, когда кровь сильнее побежала по истерзанным жилам.
Детина снова смотрел на меня. Я видел его сквозь сомкнутые ресницы и понимал, что скоро мне придется снова шевелиться, независимо от того, будет он смотреть в мою сторону или нет. Хотя я не знал, насколько свободно или насколько быстро я смогу двигаться, если мне удастся сесть или даже встать на ноги. Но об этом я узнаю только тогда, когда это произойдет. Если произойдет вообще.
Чимаррон и доктор вместе с Романелем и Спри ушли минут, наверное, десять-пятнадцать назад. Я не мог определить точно, сколько прошло времени. Но знал, что промедление недопустимо, что надо торопиться. Я не совсем понимал, для чего это надо, но чувствовал, что это будет связано с убийством…
Детина смотрел вниз — тянулся к пепельнице на полу рядом со стулом. Я переместил правую руку по своему телу, услышав, как прошуршал свободный конец, задевая о край стола, ухватил кончик кожи, торчавший в пряжке, и резко потянул его. Детина продолжал смотреть вниз, давя в пепельнице окурок. Все три металлических зубчика выскользнули из своих отверстий, и вдруг мое левое запястье освободилось. Потом я взялся за пряжку на правой кисти и перевел свое тело почти в сидячее положение, стискивая зубы, чтобы не застонать. В это время у меня было такое ощущение, будто в моем животе кто-то ковыряется острым ножом и выкручивает мой позвоночник. Но я расстегнул пряжку, и обе руки оказались свободными. Длинная кожаная лента, не привязанная на одном конце, соскользнула со стола с левой стороны и шлепнулась на пол. Одна из пряжек ударилась обо что-то металлическое, и раздался очень громкий мелодичный звон. Детина резко вскинул голову. Его обалдевшие глаза неотрывно следили за мной, пока я наклонялся к дефибриллятору, удерживаясь в полусидячем положении благодаря ремням, которые все еще связывали мои лодыжки.
— Эй! — рявкнул детина, подавшись вперед. Быстро вскочил со стула и сделал один длинный скачок в мою сторону.
Я рывком, наискось, наклонился и, превозмогая жжение во внутренностях, вытянул правую руку и крутанул маленький черный циферблат вправо до упора, а большим пальцем перевел переключатель из положения «Выкл.» в положение «Вкл.». Загорелась крошечная зеленая лампочка.
Охватывающие лодыжки ремни теперь сослужили мне хорошую службу, когда я еще больше склонился в правую сторону, дотянувшись обеими руками до двух проклятых пластин, которые совсем недавно были прижаты к моей голове. Сквозь застилающую глаза пелену я видел детину, надвигавшегося на меня слева. Мои ладони сомкнулись вокруг сдвоенных рукояток на одной из пластин, большие пальцы нащупали выступающие кнопки, и я даже не пытался сдержать отчаянные ругательства, а может просто невнятные звуки, которые вырвались из моего горла, когда почувствовал, как рвутся и лопаются и мои мышцы, и кожа, и кости.
Зато серый металлический ящик не издал ни звука, и, кроме маленького зеленого глазка, ничто не говорило о том, включен он или нет. Но я уже сидел почти прямо, когда детина добрался до меня и протянул руки к моему лицу. Я просто откинул правую руку до предела влево, левую вскинул высоко вверх, тут же опустил ее и на краткое мгновение приложил обе пластины к противоположным сторонам его головы, одновременно нажав кнопки большими пальцами.
Все произошло настолько быстро, что я чуть не промазал. Но на полсекунды обе пластины коснулись его, и нет нужды говорить, что серый металлический ящик был включен.
Половины секунды оказалось достаточно. Возможно, даже более, чем достаточно. На какой-то миг физиономия детины мелькнула передо мной — искаженная, с широко растянутыми в стороны губами и выпученными глазами. В следующий миг она потеряла всякое выражение, как будто с нее спала оживляющая ее оболочка и осталась только пластиковая маска.
Он упал, как брошенная на пол тряпка, и больше не пошевелился. Он был в полном ауте — охладевший или вообще мертвый. Я не стал гадать, потому что времени на это не было: я освобождал свои ноги от ремней, спускал их со стола и ставил на пол. Заднюю часть икр и бедер пронзила острая боль, а связка на левой лодыжке как будто была безнадежно растянута. Но я мог идти, если так можно было назвать мою прихрамывающую походку.
Перед тем как двинуться к двери, я пощупал детину. Пульса не было; я думал, что у него есть пистолет или другое оружие, но ничего подобного у него тоже не было. Я оставил его лежать на полу, прошел через комнату в большой кабинет, подошел к двери и выглянул наружу. Справа простирался длинный сверкающий полировкой коридор, по нему я в последний раз шел в поисках Романеля. Вот только когда это было — месяцы, годы тому назад или с тех пор прошла целая вечность?
Коридор казался бесконечным. Я вышел и захромал в дальний его конец к лифту.
У меня бешено кружилась голова, хотя она была на удивление светлой, и я с каждым шагом привыкал к боли, вызванной движениями, насколько можно было к этому привыкнуть, но только не к беспорядочной толкотне в мозгу; казалось, я не иду, а плыву через что-то плотное и неподатливое: примерно так может себя чувствовать человек, пробирающийся через зыбучие пески.
Я спустился на первый этаж, выйдя из лифта, повернул влево и прошел километр или два, затем снова преодолел такое же расстояние и остановился перед входом в просторную комнату — очевидно, помещение для дежурных медсестер.
На меня удивленно смотрела женщина лет пятидесяти в белом халате. Она пошла мне навстречу, и я сказал:
— Я только что разговаривал с мистером Чимарроном и доктором Блассом и хотел бы знать, где они сейчас.
Она ответила мне странным взглядом. Ее глаза скользнули по моей груди и медленно поднялись к лицу. Ах да, я совсем забыл об этом: на мне не было рубашки. Они содрали с меня все, что было на мне выше пояса, прежде чем начать игру в пинг-понг моим сердцем. Странно, я знал, но совершенно позабыл, что иду без рубашки. Хотя что в этом было странного: какой смысл имела теперь рубашка?
Однако был большой смысл в том, чтобы найти Романеля. Поэтому, когда эта приятная женщина заколебалась, я подошел к ней вплотную — дальше уже было некуда — и произнес:
— Альда Чимаррон, доктор Бласс. Если вам известно, где они, самое разумное с вашей стороны будет сказать это прямо сейчас. И без всяких там раздумий.
