VII
По пути в центр я остановился возле музея, намереваясь узнать о Фрэде. Но здание было уже заперто.
Тогда я поехал на Олив-стрит. Травяные газоны и внутренние дворики домов быстро погружались в темноту. Во многих местах уже зажигали свет. Больница напоминала собой сплошную огненную массу. Я припарковал машину у дома Джонсонов, с остроконечной крышей, и поднялся по выщербленным ступенькам к входной двери.
Похоже, отец Фрэда прислушивался, стоя по ту сторону, потому что откликнулся прежде, чем я успел постучать.
— Кто там?
— Арчер. Я был сегодня, искал Фрэда.
— Верно. Я помню. — Казалось, он был горд таким достижением.
— Могу я войти и поговорить с вами, мистер Джонсон?
— Мне очень жаль, но это невозможно. Жена заперла дверь.
— А где ключ?
— Сара взяла его с собой в больницу. Боится, что я выйду из дому и попаду под колеса. Хотя, по правде говоря, я трезв как стеклышко. Такой трезвый, что мне даже нехорошо. Вроде бы она медсестра, но ей нет до этого дела. — Его голос даже дрогнул от жалости к самому себе.
— А не можете ли вы как-нибудь меня впустить? Может, через окно?
— Она бы меня потом замучила.
— Да она не узнает. У меня с собой немного виски. Может, хотите хлебнуть?
— Ясное дело, хочу, — отозвался он, заметно оживляясь. — Но как же вы попадете в дом?
— У меня с собой несколько ключей.
Это был обычный старый замок, и я открыл его уже вторым ключом. Закрыв за собой дверь, я стал не без труда пробираться по захламленному коридору. Джонсон напирал на меня своим могучим животом. При свете слабой лампочки, висевшей под потолком, я заметил возбуждение на его лице.
— Вы сказали, что у вас есть для меня немного виски.
— Потерпите минутку.
— Но я же болен. Разве вы не видите, что мне нехорошо?
Он открыл одну из принесенных мною бутылок, проглотил ее содержимое одним духом и облизал горлышко.
Я чувствовал себя как сводник. Но мне показалось, что сильная доза спиртного вовсе не повредила ему. Она не только не сделала его пьяным, но даже исправила его дикцию и помогла формулировать фразы.
— В былые времена я пивал виски из Теннесси — когда дела у меня шли успешно. Я пил виски из Теннесси и ездил на лошадях из Теннесси. Ведь это виски из Теннесси, правда?
— Совершенно верно, мистер Джонсон.
— Называй меня Джерри. Я ценю доброжелательных людей. — Он отставил пустую бутылку на первую ступеньку лестницы, положил мне на плечо ладонь и навалился на меня всей тяжестью. — Я этого никогда не забуду. Как вас зовут?
— Арчер.
— Чем вы занимаетесь, мистер Арчер?
— Я частный детектив. — Открыв бумажник, я предъявил ему фотокопию лицензии, выданной мне властями штата. — Одна супружеская пара, проживающая в вашем городе, наняла меня, чтобы я нашел пропавшую картину. Это портрет женщины, написанный, по всей вероятности, здешним знаменитым художником, которого зовут Ричард Чентри. Думаю, вы о нем слышали.
Он наморщил лоб, пытаясь сосредоточиться:
— Не уверен. Вам следует поговорить с моим сыном Фрэдом. Он специалист в этой области.
— Я уже говорил с ним. Фрэд взял эту картину и принес домой.
— Сюда?
— Да. Так он мне сам сказал.
— Не верю. Фрэд не поступил бы так. Он порядочный мальчик и всегда таким был. Никогда в жизни он ничего не украл. В музее ему доверяют. Все ему доверяют.
Я прервал пьяный поток его красноречия:
— Он утверждает, что не крал ее, а просто взял домой, чтобы провести некоторые исследования.
— Какие исследования?
— Точно не могу сказать. Но если верить Фрэду, он собирался установить возраст этой картины. Художник, который якобы написал ее, исчез много лет назад.
— Кто это был?
— Ричард Чентри.
— Да, кажется, я о нем слышал. В музее много его картин. — Он потер свою седую голову, словно желая оживить память. — Но ведь он вроде бы умер?
— Умер или исчез. Так или иначе, его нет здесь уже двадцать пять лет. Если бы краска на картине оказалась сравнительно свежей, это означало бы, что, по всей вероятности, не он ее написал.
— Простите, я не совсем понял.
— Ничего страшного. Важно то, что Фрэд принес сюда картину и что она, будто бы, прошлой ночью исчезла из его комнаты. Вам что-нибудь об этом известно?
— Нет, черт возьми! — Его лицо вдруг покрылось морщинами, словно внезапно на него свалилась старость. — Вы думаете, это я ее взял?
— Я вовсе так не думаю.
— Надеюсь, это правда. Фрэд убил бы меня, коснись я какого-нибудь священного для него предмета… Мне нельзя даже входить в его комнату.
— Я бы хотел знать, упоминал ли Фрэд о том, что прошлой ночью из его комнаты украли какую-то картину?
— Я ничего об этом не слышал.
— А вы виделись с ним сегодня утром?
— Конечно. Я приготовил для него овсяную кашу.
— И он не заикнулся о пропавшей картине?
— Нет, мистер. Он не сказал мне ни слова.
— Мне бы хотелось осмотреть комнату Фрэда. Это возможно?
Такая идея явно его напугала.
— Не знаю. Думаю, нет. Она терпеть не может впускать кого-нибудь в свой дом. Будь это в ее силах, она и от меня бы избавилась.
— Вы сказали, что она в больнице.
— Верно, она пошла на работу.
— Так откуда же она узнает?
— Не знаю откуда, но всегда как-то узнает. Может, вытягивает из меня или еще как-нибудь. Это мне вредит, действует на нервы. — Он смущенно хихикнул. — А у вас случайно не найдется еще немного этого виски из Теннесси?
Я показал ему вторую бутылку. Он протянул было руку, но я отвел ее.
— Поднимемся наверх, Джерри. Потом я тебе ее оставлю. — Я засунул бутылку обратно в карман.
— Сам не знаю…
Он бросил взгляд в сторону лестницы, словно жена могла его подслушать. Разумеется, это было исключено, но ее незримое присутствие наполняло весь дом. Джерри даже затрясся от страха или от желания поскорее получить виски.
Наконец искушение победило. Он включил свет и вел меня по лестнице. Второй этаж находился в еще белее плачевном состоянии, чем первый. Старые, обтерханные обои совсем выцвели, пол во многих местах покрывали трещины. В двери, ведущей в одну из комнат, не хватало дощечки, и ее заменили куском картона.
Мне приходилось видеть и худшие жилища в трущобах и предместьях, выглядевшие так, будто они пережили нашествие пехоты. Нищета дома Джонсонов не бросалась в глаза с такой силой; но почему-то мне вдруг показалось, что он может быть гнездом преступников; возможно, Фрэд украл картину в надежде поправить тем самым свое материальное положение.
Я испытывал что-то вроде сочувствия к нему. Тяжело было возвращаться в такое жилище из резиденции Баймейеров или из музея.
Джонсон отворил дверь, в которой не хватало одной дощечки, и зажег лампу, свисавшую с потолка.
— Вот комната Фрэда.
Здесь стояла узкая железная кровать, покрытая армейским одеялом, письменный стол, шезлонг с разорванным сиденьем и висела полка, почти до отказа заполненная книгами; в углу, возле задернутого окна, я заметил старый кухонный стол, на котором лежали разнообразные инструменты: молотки, ножницы, пилы, банки с клеем и красками.
Лампа, висевшая над кроватью, раскачивалась, и бросаемый ею сноп света поочередно освещал то одну, то другую стену. Внезапно у меня возникло ощущение, что весь дом пришел в маятникообразное движение. Я протянул руку и остановил лампу. На стенах висели картины классиков современной живописи, таких как Моне и Модильяни; разумеется, это были всего лишь жалкие репродукции, видимо, вырезанные из иллюстрированных журналов. Я открыл дверцу стенного шкафа. В нем висел на вешалке пиджак, несколько рубашек и стояла пара черных, высоких сапог. Для человека, которому уже стукнуло тридцать, у Фрэда было маловато имущества.
Затем я просмотрел ящики письменного стола, обнаружив в них немного белья, носовых платков и носков, а также коллективный портрет выпускников, окончивших в тысяча девятьсот шестьдесят первом году среднюю школу. Однако Фреда на ней я никак не мог найти.
