— А теперь слушайте внимательно, дядя. Вы поняли, с кем имеете дело, да? Так что не пытайтесь меня обмануть. Сейчас мы с вами займемся девушкой… Несмотря на все ваши слова, я не верю, что ей уже ничем не помочь.
Он попытался изложить мне причины своего пессимизма, но я жестом велел ему замолчать.
— За работу! И поторопитесь! Если она к ночи умрет, я вас уничтожу!
Это сразу придало ему усердия. Мы перенесли Сказку на смотровой стол в его кабинете, и он принялся ковырять в ране пинцетом.
Я со сжавшимся сердцем смотрел на эту варварскую процедуру. Мне тяжело было видеть свою девочку калекой.
Она слабо вскрикнула от боли, и я отвел глаза. Я изувечил за свою жизнь стольких людей, но не мог видеть, как страдает Сказка. Меня мутило от вида ее крови.
— Скорее, док. Если вы ее спасете, то получите очень много денег. У меня их полные карманы, понимаете? Я очень выгодный клиент… Только вылечите ее!
Он повернулся ко мне.
— Ничего другого я и не желаю. Если бы только это было в моих силах…
— Пуля осталась в ране?
— Нет, вышла, но по дороге наделала много бед…
Он наложил Сказке на голову толстую замысловатую повязку. В ней она была похожа на тех монахинь, которых обычно рисуют в церковных книгах.
Потом врач установил капельницу и вставил девушке в вену иглу с резиновой трубкой.
— Это все, что я могу сделать. И еще разве что укол для поддержания сердечного тонуса.
Мы долго сидели молча, не зная, что теперь делать и что сказать. На помощь нам пришел телефонный звонок. Я жестом велел врачу следовать за мной и поднял трубку, направив на парня револьвер.
— Алло? — проговорил я.
— Доктор Обуэн? — спросил женский голос.
— Нет, — ответил я, — доктору пришлось внезапно уехать: у него скончался отец… Если у вас срочное дело, обратитесь к кому-нибудь из его коллег.
Женщина пробормотала что-то неразборчивое и повесила трубку, Я позвонил в службу отсутствующих абонентов, назвался доктором Обуэном, наплел, что у меня загнулся папаша и попросил сообщить об этом всем пациентам, которые позвонят в течение дня…
Это был лучший способ отгородиться от телефона, не обрывая проводов. Врачам звонят часто, и о неисправности сразу узнали бы на телефонной станции.
— Прошу прощения за то, что похоронил вашего уважаемого папочку, — сказал я Обуэну.
Он пожал плечами и равнодушно ответил:
— Ничего: я сирота.
К тому времени, когда мы вернулись в его кабинет, лицо Сказки (по крайней мере, так мне показалось) слегка порозовело, а дыхание сделалось ровнее… Я осторожно взял ее запястье и почувствовал под своими грубыми пальцами пульс, бьющийся в панике перед неминуемой смертью.
— Нет уж, — прохрипел я, — я не желаю, чтобы она подыхала!
Врач, не глядя на меня, спросил:
— Значит, вы ее любите?
Его вопрос удивил меня.
— Это вас шокирует?
— Нет, просто удивляет…
Он слабо, едва заметно улыбнулся:
— Вас трудно вообразить в роли Дон Жуана… Дело тут не во внешности: вам недостает хороших манер…
Его нравоучения, да еще сказанные в подобную минуту, разозлили меня.
— Дурак ты! — рявкнул я, надвигаясь на него. — Да ты хоть знаешь, что такое любовь? Хоть одной бабе понравилась твоя поганая рожа, которой только говнопровод затыкать?!
Он испугался. Под глазами у него обозначились темные круги… Меня так и тянуло заткнуть ему глотку навсегда; удержало меня лишь то, что он еще мог оказаться полезен Сказке.
Резь в желудке вернула меня к суетной действительности. Мне дико хотелось жрать. Кислые яблочки моей бедной Сказки не могли компенсировать истраченные мной силы и нервы.
— Так что лучше помалкивай, костоправ, — со вздохом подытожил я, — и пойди организуй нам чего-нибудь поесть. Это хоть как-то отвлечет тебя от твоих банок и горчичников…
Мы вышли; Сказка, похоже, спала благотворным сном.
На кухне, на самом видном месте, стояла, словно натюрморт, тарелка с сырыми бифштексами.
— Поджарь-ка их, парень, если, конечно, умеешь!
Он молча поставил на плиту сковородку. Я начинал дрожать от мокрой одежды, которая по-прежнему оставалась на мне. Со штанин еще капала вода…
Пока врач жарил бифштексы, я разделся и развесил свои мокрые тряпки у плиты. Моя рана крепко давала о себе знать. Я подумал было заставить врача сделать мне перевязку, но голод был сильнее… В этой кухне пахло, как в доме старого холостяка или даже как в доме священника. Да, это была точь-в-точь кухня старенького кюре, с ароматами любовно приготовленных блюд и традиционных приправ. Посуда была начищена до блеска и пахла дезинфицирующим средством.
Обуэн положил оба поджаренных бифштекса на одну тарелку.
— Прошу к столу, — сказал он.
Он, казалось, уже смирился со своей судьбой. Может быть, потому, что был, в сущности, еще пацаном, мечтавшим о приключениях, и после того, как рассеялся первый страх, находил всю эту историю довольно увлекательной.
— Ты что, не будешь? — спросил я.
— Обед я обычно пропускаю…
— Фигуру бережешь?
Мне почему-то хотелось называть его на «ты», говорить с ним как со старым другом. Наверное, оттого, что помощь, которую он оказывал моей девушке, делала нас своего рода сообщниками…
— Скажите, — осмелел он, — может быть, вы всё-таки позволите мне помочь моей горничной?
— Как, ты еще не забыл об этой старой карге?
— Как забыть о человеке, который верно служил тебе тридцать лет, а теперь лежит при смерти в твоем подвале?
— Она тебе по наследству досталась?
— В общем-то, да…
Он удивленно и чуть насмешливо наблюдал, как я пожираю мясо.
— А у вас, я вижу, аппетит от горя не пропал…
Я звякнул вилкой по краю тарелки.
— Я запрещаю тебе так со мной разговаривать, слышишь, ты!
— Я это не со зла. Я ненавижу притворство… А у больных его столько…
Я ничего не ответил.
— Нет, серьезно, можно мне пойти посмотреть, как там Соланж?
— Нет… Если она издохла, это вгонит тебя в тоску, а если нет, она доставит мне лишние хлопоты, так что лучше уж давай оставаться в неведении.
Он вздохнул:
— Кто же вы такой?
Я посмотрел на фаянсовые часы, висевшие над буфетом.
— Уже полдень! — заметил я. — Время последних известий. Послушай радио — и все узнаешь. Журналисты умеют рассказывать получше моего.
Он повернул ручку маленького приемника, В динамике затрещало, потом мало-помалу проклюнулся голос комментатора. Он говорил об итальянском правительстве, которое, похоже, уже сидело на чемоданах. Всегда одна и та же лапша!
После этого пошла моя порция.
— В районе Эрбле продолжается розыск преступника по кличке Капут…
Док сообразил.
— Это вы? — неуверенно спросил он.
— Вроде я.
— Я уже читал о ваших достижениях. Вы настоящий мясник…
— Я всегда был лишь жертвой коварных обстоятельств и людей…
Мы замолчали и стали слушать дальше. Серьезный и равнодушный голос мужика с радиостанции продолжал:
— Как мы уже сообщали, вчера от рук этого опасного рецидивиста погибло четыре человека: преследовавший его полицейский, американский бизнесмен и двое мужчин с уголовным прошлым. Один из полицейских, инспектор Жамбуа, которому Капут нанес удар стальным прутом, что повлекло перелом черепной кости, и сообщил нам обстоятельства дела…
Я повернул ручку. Я знал эту историю получше их всех.
— Вам не нравится слушать о своих подвигах?
— Нет, это меня угнетает…
— Понимаю.
Главным из всего услышанного было то, что легавые продолжали рыскать в этом районе. Они вполне могли заявиться и сюда. Соседи наверняка видели, как я проезжал по улице на машине… Стоит им сообщить жандармам о своих наблюдениях — и трагикомедия возобновится с новой силой.
— Пошли! — сказал я докторишке. — Посмотрим, как там девушка.
Мы вернулись в его кабинет. Я очень боялся увидеть ее мертвой, но нет — она дышала. Ее грудь приподнималась частыми рывками, щеки горели.
Глаза ее были закрыты не полностью, и между веками виднелись узкие светлые полоски, напоминавшие кошачьи зрачки.
— Как по-твоему, она в сознании?
— Навряд ли, но это не исключено. Во всяком случае, окружающий мир она почти не воспринимает.
— Похоже, у нее температура.
— У нее развивается пневмония, скорее всего — от той ледяной ванны. Где она промокла?
— В Уазе.
— В такой холод?!
— Нужно было выбирать: или это, или полиция!
— Для нее лучше бы уж полиция.
Я понимал, что он прав, и от этого мне было не по себе. Меня мучила совесть.
— Ты уверен, что для нее все кончено?
— Уверен. Во всяком случае, у меня нет условий для того, чтобы пытаться совершить невозможное… Если бы у вас была хоть капля здравого смысла и человечности, вам следовало бы убраться отсюда. Когда вы уедете, я позвоню в больницу…
