При моем появлении он прервал чтение книги — роскошное издание Сочинений Эдгара По — и с чарующей улыбкой, протягивая пухлую руку, устремился мне навстречу.
— Бюрма! Вот так сюрприз! — воскликнул он. — Что занесло вас в наши края?
Пока я отвечал, он освободил одно из кресел, заваленное объемистыми томами по юриспруденции. Я сел и по его просьбе начал рассказывать о своей жизни в плену. В большинстве случаев вашим собеседникам на все это наплевать, однако они почему-то считают своим долгом выразить соболезнование по поводу, как они выражаются, «выпавших на вашу долю страданий». Отдав дань моде и исторгнув приличествующие случаю невыносимые банальности, я приступил к интересующей меня теме.
— Вот дьявольщина! — воскликнул он. — Я знал о смерти Коломера, но не мог и предположить, что вы оказались свидетелем его гибели. Для первого впечатления от мирной жизни это, пожалуй, чересчур...
Он раздавил в пепельнице окурок.
— Да, невесело, — согласился я.
Он протянул мне роскошный золотой портсигар.
— Отведайте-ка вот этого, — предложил он. — Такого вы нигде не найдете. Это сигареты «Филип Моррис». У меня есть тут небольшая заначка.
— В самом деле, престижная марка, но... извините, я не любитель, предпочитаю свою трубку...
— А, эту старую коптилку. Ну, как знаете.
Он зажег мою трубку и свою сигарету.
— Так вот, в отношении Коломера, — произнес он, погружаясь в облако благоуханного дыма, — что думает обо всем этом прославленный детектив?
— Ничего. Я вернулся издалека. Полиция утверждает, что мой ассистент пал жертвой мести... Политической или иной. И ваши показания подтверждают эту гипотезу.
— А, так вы уже в курсе дела?
— Более или менее. Я знаю, что он был у вас за несколько часов до своей гибели.
— Совершенно верно. Чтобы изъять переданные мне на хранение деньги...
— Минуточку! Откуда у него эти деньги? Говорят о восьми или даже девяти тысячах франков. Это приличная сумма. Приличная для Коломера, не привыкшего экономить.
— Понятия не имею.
— Благодарю вас. Продолжайте.
— Вернувшись, я застал его в этом кресле. Мой слуга не знал, где я ужинаю, но ему было известно, что я вернусь к одиннадцати часам, и он разрешил Коломеру подождать меня здесь. Его поведение настораживало... Бюрма, доводилось ли вам когда-нибудь видеть человека, охваченного животным страхом?
— Доводилось.
— И мне тоже. Например, приговоренного к смерти, утром перед казнью... Так вот, стараясь держаться как обычно, Коломер обнаруживал именно эти признаки страха. Настолько явные, что я поинтересовался о его самочувствии и...
Он заколебался.
— Есть еще одно соображение, о котором я умолчал в разговоре с комиссаром, но которым могу поделиться с вами. Мне показалось, что он нуждается во всей своей наличности для приобретения наркотиков.
— Девять тысяч франков на наркотики! — не удержался я. — Уж не принимаете ли вы его за Сирано? Не может быть. И потом, это не выдерживает критики. Коломер никогда не употреблял наркотики.
Он вскинул левую руку жестом регулировщика.
— Я не врач, чтобы диагностировать по лицу. Но не заводитесь по пустякам, Бюрма. Этим вы очень напоминаете мне Коломера. Ибо и он, стоило мне заговорить об этом, вспылил, и мы обменялись весьма резкими выражениями. Теперь я сожалею об этом, но... сделанного не воротишь. Задетый за живое, я рассчитался с ним и выбросил всю эту историю из головы. Он произвел на меня странное впечатление человека напуганного и потерянного. Бедняга... Мог ли я предположить, что на следующий день узнаю о его смерти — и какой! — из газет. Допустим, моя гипотеза о наркотиках ошибочна. Как тогда объяснить его странное поведение той ночью, намерение забрать деньги, понадобившиеся ему для побега, и тог очевидный ужас, которым он был объят? Страхом мести?
— Мести какого рода? Профессиональной, политической или... любовной?
Жюльен Монбризон растянул губы в очаровательную, одному ему доступную улыбку.
— Любовную драму мы можем исключить сразу же и без колебаний, — заявил он. — Я не замечал за ним связей, представляющих опасность... с этой точки зрения.
— А менее опасных?
— Тем более. Что касается политики, то я убежден, что он следовал моему примеру — держался от нее подальше.
— Охотно верю. Если что-то и лишало его сна, то уж никак не заботы этого рода. И я не вижу причин, по которым война и все, что за ней последовало, заставило бы его изменить своим принципам.
— Тогда, может быть, профессиональная месть?
— Это как раз та версия, к которой склоняется комиссар Бернье. Он уже разыскал бывшего сообщника одного закоренелого потрошителя банков, которого мы с Бобом упрятали в свое время за решетку. И я хотел бы знать, многого ли она стоит.
— Он что, очень опасен, этот гангстер?
— Разумеется, это не Красная Шапочка. Но чтобы напугать такого молодца, как Коломер... Послушайте, Монбризон, неужели вы всерьез утверждаете, что Коломер посинел от страха?
Мое выражение вызвало на лице адвоката улыбку.
— Ну, может быть, и не посинел. Затрудняюсь сказать. Ведь у меня амблиопия. Но поверьте, какова бы ни была степень этого страха, он был вполне реален. Не до такой, конечно, степени, чтобы прятаться под диваном. Да вы же сами на вокзале...
— Я не заметил ничего сверхъестественного.
— Что он вам сказал?
— Ничего. Он просто не успел. Поезд тронулся. Он вспрыгнул на подножку. И тут же рухнул вниз.
— И в его облике не было ничего, что изобличало бы страх? — задумчиво произнес адвокат, покручивая в пальцах сигарету.
— Ничего.
— В таком случае прошу прощения, но я возвращаюсь к своей версии о наркотиках. Предположим, по той или иной причине Коломеру срочно понадобилось покинуть Лион. Он приходит ко мне за деньгами. Чрезмерная взволнованность, беспокойство, которые я принял за страх, могли и не иметь отношения к этой поездке, а являться попросту результатом затянувшейся паузы в приеме наркотиков. Пресловутой «ломки». Выйдя от меня, он раздобывает наркотики и принимает их. Когда три часа спустя вы встречаете его на вокзале, он уже свеж и бодр. Что вы на это скажете?
— Очень может быть... если не считать одной детали. Когда мы расстались с Коломером в начале войны, он не был наркоманом. Не исключено, что за это время он им стал. Не знаю. Но вы, ведь вы часто его видели. Он что, производил впечатление токсикомана?
— Я не врач, — повторил он. — Видите ли, Бюрма, лишь результаты аутопсии могут просветить нас на этот счет. Они вам известны?
— Нет. Бернье ни словом не обмолвился о заключении медицинской экспертизы. Это умолчание можно интерпретировать двояко: либо ему нечего мне сказать, либо он утаивает слишком многое. Черт возьми, этот комиссар — само чистосердечие...
Монбризон закурил новую сигарету и рассмеялся.
— А не говорил ли он вам об Антуане Шеври и Эдмоне Лоле?
— Это еще кто такие?
— Друзья... или, вернее, знакомые Коломера. Да так, ничего особенного. Хотя я и сослался на них в своих показаниях.
— Он мне ничего о них не сказал. Умоляю, не берите с него пример. Как мне представляется, вы достаточно часто виделись с Бобом и можете сообщить что-то более конкретное о его образе жизни.
— Да, конечно. Хотя здесь мало что можно сказать. Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, каким скрытным человеком был ваш сотрудник. По правде говоря, у меня сложилось впечатление, что, кроме меня, он ни с кем не общался. Не считая этих двух молодых людей, которых я рекомендовал ему в качестве помощников, когда он носился с идеей основать сыскное агентство. Врученные мне на хранение деньги собственно и предназначались для финансирования этого проекта, которому так и не суждено было осуществиться.
— Вот как! Напомните мне, пожалуйста, имена этих молодых людей.
— Антуан Шеври и Эдмон Лоле.
Я занес их в записную книжку и устремил на адвоката выжидающий взгляд. В ответ он покачал головой.
