При хорошем поведении нам дадут не больше двенадцати месяцев, и мы легко отмотаем такой срок. По крайней мере, мы будем живы, а за время отсидки Макс, может быть, придет в себя и забудет про свою чертову идею. Это единственный возможный выход. Правда, если Синдикат когда-нибудь узнает, что я настучал в полицию и лишил их груза шотландского виски стоимостью пятьдесят штук, то меня быстренько похоронят в «цементной рубашке». Но откуда они об этом пронюхают? Им и в голову не придет, что я мог настучать сам на себя. Надо только выбрать момент и сообщить обо всем в полицейский отдел, занимающийся сухим законом.
Меня интересовало, когда приедут за нашими шкафами и в какую компанию решил обратиться Макс.
Я повернулся к нему:
— Эй, Макс, в какое хранилище мы все это положим?
Он поднял голову:
— Пока не знаю. Большинство из них вполне надежны. Я думал, что мы выберем одно из них, когда будем готовы.
— Мы спрячем деньги до того, как отправимся в Уэстчестер, правда? — встревоженно спросил Косой.
— Разумеется, а ты как думал? — фыркнул Макси. — Что, мы оставим их стоять посреди комнаты?
Мы вздрогнули, услышав громкий стук в дверь. Некоторое время мы стояли тихо и прислушивались. Макс подошел к двери и спросил:
— Да?
Он приложил ухо к замочной скважине и стал слушать.
Он обернулся ко мне:
— Мо говорит, что пришел твой младший брат, Лапша. Он хочет сказать тебе что-то важное.
Меня охватило неприятное чувство. Если мой брат решил прийти сюда, значит, что-то случилось.
Я сказал:
— Попроси его подождать несколько минут. Сейчас выйду.
Я торопливо закончил укладывать деньги в сейф. Мне с трудом удалось закрыть дверцу — я нервничал, и руки у меня дрожали.
Ситуация была не из легких. Мной овладела нерешительность. Я не хотел уходить, не убедившись, что деньги спрятаны в надежном месте. С другой стороны, я должен выбраться отсюда и связаться с отделом по делам сухого закона. Это был единственный способ избежать ограбления Федерального резервного банка. И вот теперь, в самый неподходящий момент, появился еще и мой братец. Что такого важного он хотел мне сообщить? Наверняка что-нибудь о маме. Господи, что мне делать! Чем больше я думал об этом, тем больше волновался и нервничал. Мне потребовалось пятнадцать минут, чтобы запереть сейф и закрыть дверцу шкафа.
Я вышел в бар. Мой брат сидел за стойкой с бокалом в руке, перед ним стояла бутылка виски. Я собрался с духом и положил руку ему на плечо:
— Как дела, малыш?
Он раздраженно сбросил руку со своего плеча:
— Где ты был, черт тебя возьми? Почему я должен ждать?
— А что такое? Что-нибудь случилось?
Я внутренне напрягся.
Он повернулся и посмотрел на меня.
— «Что-нибудь случилось?» — передразнил он. В его голосе были злоба и издевка. — Ты хоть раз удосужился зайти к нам, чтобы спросить об этом лично?
Я посмотрел на него:
— В чем дело? Мама?
Злоба погасла в его глазах и превратилась в слезы.
Он отвернулся и пробормотал:
— Мама в больнице. Она при смерти. Она хочет тебя видеть.
Меня прошиб озноб. Я почувствовал, как у меня упало сердце.
Я сказал:
— Подожди минуту.
На нетвердых ногах я вернулся в комнату. Я пытался справиться со своим дрожащим голосом:
— Макс, я должен идти. Моя мать в больнице.
Я развернулся. Макс догнал меня. Он положил руку мне на плечо:
— Если тебе что-нибудь понадобится, дай мне знать.
Я пробормотал:
— Спасибо, Макс. — Я сказал брату: — Пойдем, малыш.
Мы вышли на улицу. Брат поймал такси. Все вокруг меня казалось черным. Мое сердце колотилось. Потом его стук перешел в виски. У меня дико разболелась голова. Я покрылся потом.
Брат некоторое время молчал, потом начал бубнить:
— Паршивый ублюдок. Не появлялся у нас годами. У матери все сердце изболелось.
Я пробормотал:
— Я присылал деньги.
— Кому нужны твои вонючие деньги? Я заботился о маме.
Я не мог с ним спорить. Тоска сжимала меня, как тиски.
Я едва заметил, как мы приехали. Брат заплатил за такси. Я почти бессознательно поднялся по ступенькам больницы. Я последовал за братом в отдельную палату.
Мама открыла глаза и просияла чудесной радостной улыбкой.
— Мой сынок, — прошептала она.
Мама взяла меня за руку. Я дрожал, как в лихорадке. Все было мрачно и ужасно. Я сжал мамину руку.
Она с трудом проговорила:
— Как… ты… мой… сынок? Ты работаешь? Как хороший… мальчик? — Задыхаясь, она прошептала: — Много работаешь… сынок?
— Да, мама. Я работаю за городом.
Это было все, что она успела сказать. Она впала в кому. В панике я бросился искать доктора. Я ворвался к нему в кабинет. Я начал что-то бессвязно лепетать.
Он ответил:
— Мы больше ничего не можем сделать. — Доктор печально покачал головой. — Ей осталось несколько часов.
Я выскочил наружу. Я плакал. Мой брат взял меня за руку.
— Держи себя в руках, ублюдок, — прошептал он.
Брат повел меня в болтушку за углом.
Мы сели за дальний столик и стали пить. Я пытался выжечь алкоголем тоску и страх. Брат вернулся в больницу.
Внезапно я вспомнил, что должен связаться с полицией. Я вышел на улицу, заглянул в аптеку и нашел в телефонной книге номер нью-йоркского офиса. Я позвонил; я сообщил человеку на другом конце линии всю информацию — откуда пойдут грузовики и по какому маршруту.
Мой собеседник слушал меня скептически. Он спросил:
— Откуда нам знать, что это не утка и что мы не потратим время понапрасну? Почему вы решили нам об этом рассказать? Как ваше имя?
Я был в таком помрачении ума, что выкрикнул ему свое имя и объяснил, что я один из членов банды, которая будет сопровождать груз. Минут пять я поливал его руганью, потом повесил трубку и вернулся в болтушку.
Пришел брат, пробормотав: «Мама все еще в коме». Я сидел, рыдая над своим бокалом. Брат с раздражением ушел. Через какое-то время я вернулся в больницу. Я сидел, глядя на маму. Она дышала тяжело и шумно.
Внезапно она открыла свои прекрасные глаза. Она сжала мою руку:
— Я умираю, сынок.
Я держал ее за руку.
Как маленький мальчик, пытающийся слезами отвести опасность, я заплакал:
— Мама, мама.
Ее лицо было печальным, но светлым.
— Мы встретимся в другом мире, сынок.
— Меня туда не пустят, мама. — Я неудержимо разрыдался. — Я плохой, плохой.
— Я буду за тебя молиться, сынок.
Она перестала дышать.
Младший брат залился слезами; он стоял рядом со мной.
— Это ты убил маму. Ты извел ее, ублюдок.
Шатаясь, я вышел на улицу и вернулся в болтушку.
Я пил виски и рыдал.
Не знаю, сколько времени я сидел там, смешивая слезы с алкоголем, пока не понял, что уже поздно и надо что-то делать. Я должен проследить за тем, как шкафы и сейфы с деньгами поставят на хранение, а потом заняться грузом в Уэстчестер. Надеюсь, мне позволят присутствовать на похоронах мамы. Обычно это разрешается.
Я доехал на такси до «Толстяка Мо». Комната стояла пустой, в ней не было ни души. Я стоял, озираясь по сторонам.
— А где шкафы? — спросил я.
Мо передал мне записку. Она была от Макса. В ней говорилось, что он отправил шкафы в хранилище и, когда они вернутся из Уэстчестера, он передаст мне квитанцию, ключи и все прочее. Пусть я не беспокоюсь, они отлично справятся с работой без меня.
Меня охватило блаженное чувство облегчения. Господи, какая удача, подумал я. Я останусь на свободе. Да, но как насчет Макса, Патси и Косого? Их всех заметут и посадят на восемнадцать месяцев.
Какого черта! Я этого не хотел. Если бы не спятивший Макс и не его сумасшедшая идея насчет Федерального резервного банка, я бы не стал на них стучать.
Я связался с братом. Он уже сделал распоряжения насчет похорон. Он наотрез отказался пользоваться услугами нашего похоронного бюро. Он дал мне адрес. Церемония была назначена на завтрашнее утро.
Я вернулся в гостиницу. Я поставил бутылку на столик у кровати. Я пил и пил, пока не впал в какое-то меланхоличное оцепенение.
Где-то вдалеке я слышал тихий хор, певший El Mole, монотонный плач по усопшим евреям. Потом я услышал великого кантора, Йосселя Розенблатта, к голосу которого присоединилась печальная гармоника Косого Хайми. Мне было грустно. Мое сердце плакало по маме.
Я не мог спать. Я вышел на улицу. Я стал ходить из одной болтушки в другую.
Сам не знаю, как это случилось, но я оказался у Джои Китайца.
Он спросил:
— В чем дело, Лапша, ты заболел?
Я пробормотал:
— Сделай мне трубочку, Джои.
Я лег на кушетку. Джои выбрал для меня трубку. Я дрожал. Он обмакнул шарик в воду, подержал его над огнем и вдавил опиум в трубку.
Джои прошептал:
— Ну вот, теперь тебе станет лучше.
