— Чем могу служить тебе, господин? — донесся до меня женский голос.
Вещун оказался вещуньей. Хозяйка шатра производила впечатление обычной сельской жительницы, заурядная наружность которой до смешного не соответствовала таинственной обстановке. Торговать репой на базаре ей подошло бы куда больше, чем заниматься колдовством и предсказывать будущее.
— Я — сенатор Деций Цецилий Метелл Младший, — важно представился я. — И я хочу знать, что понадобилось от тебя благородному юноше, который только что покинул твою палатку.
Ведьма окинула меня пристальным взглядом.
— Но почему я должна говорить с тобой о делах своего посетителя? — спросила она без всякого видимого трепета.
— Тебе прекрасно известно, что твой промысел относится к числу запрещенных, — процедил я.
— Я вижу пурпурную полосу лишь на твоей тунике, но не на твоей тоге, — заметила она.
Этим она хотела сказать, что лишь человек, облаченный в украшенную пурпурной полосой тогу-претексту, обладает в Риме юридической властью.
— Я не ношу претексту, это верно. Но мой отец — цензор Метелл.
— Вот как? — ухмыльнулась она. — Признаюсь, я не слишком интересуюсь политикой. Но если цензор — твой отец, а не ты сам, то говорить я буду с твоим отцом. Почему ты не привел его с собой? Может, с ним бы мне и понравилось поболтать.
— Женщина, ты испытываешь мое терпение. Ты что, не знаешь, что к сенатору следует относиться уважительно?
В устремленном на меня взгляде колдуньи мелькнуло нечто вроде сожаления.
— Эх, господин, сенатор такой же человек из плоти и крови, как и мы все, и если бы не полоса на тунике, его нипочем не отличишь от простых смертных. Знал бы ты, сколько сенаторов побывало в этом шатре. Одни хотели купить яду, чтобы избавиться от опостылевших жен, другие просили вытравить плод у молодой рабыни. В таких скверных делах я ничем не могла им помочь — я ведь честная женщина, скромная предсказательница судьбы и травница. Жены сенаторов тоже здесь не редкие гостьи. Почти у всех одна беда — муж уже год в отъезде, а жена собирается родить и при этом боится, что ребеночек будет похож на молодого галльского конюха, что служит у них в доме. Да, господин мой, порасскажи я тебе, на что способны твои благородные собратья, то у тебя волосы дыбом встанут от ужаса.
К несчастью, все, что рассказала прорицательница, не только не привело меня в ужас, но даже ни в малой степени не удивило.
— А ты, значит, не торгуешь ядами и не помогаешь женщинам избавиться от нежеланных детей? — осведомился я.
— В жизни не занималась подобными пакостями и надеюсь не заниматься ими впредь!
Она сделала жест, предохраняющий от сглаза и всякого рода несчастий.
— Я способна увидеть знаки, скрытые от остальных, и дать человеку добрый совет. Если ты схватишь простуду или будешь мучиться головной болью с похмелья, милости прошу ко мне. Я смешаю из трав снадобье, которое мигом тебя исцелит. Но подбить меня на незаконные дела еще никому не удалось и не удастся!
Скорее всего, ведьма не грешит против истины, подумал я. Всякого, кто продавал яды, используемые для иной цели, чем самоубийство, в Риме ожидала мучительная смерть, а эта женщина не походила на любительницу рисковать.
— Но предсказывать судьбу тоже незаконно, — напомнил я.
— Нарушения закона бывают разными, — возразила она. — За одни тебя изгоняют из города, за другие — распинают на кресте. Мои маленькие проступки не заслуживают тяжелой кары.
— Ладно, твои взгляды на закон меня не касаются, — отрезал я. — Но предупреждаю, я не уйду отсюда, пока ты не расскажешь, зачем к тебе приходил тот юноша. И всем твоим посетителям придется уйти ни с чем.
Женщина в отчаянии всплеснула руками:
— О благородный господин, неужели ты никогда не был молодым, как этот мальчик? Неужели ты не бегал к гадалкам всякий раз, когда улыбка пухленькой соседской дочки заставляла твое сердце сладко сжиматься? Пока мальчишки не перестанут влюбляться, мы без работы не останемся.
— Хорошо, на этот раз я приму твои слова на веру, — бросил я. — Но я еще вернусь, так и знай. Кстати, как твое имя?
— Пурпурия, мой господин. Ты найдешь меня здесь почти каждый день.
Я вышел прочь, кипя от возмущения и досады. Иногда я завидую азиатским вельможам, перед которыми простолюдины стелются в пыли и лижут им пятки. Пурпурия! Когда женщинам разрешили носить имена, отличные от мужских, они напридумывали самых что ни на есть диких. Все попытки колдуньи изобразить из себя невинность не произвели на меня ни малейшего впечатления. За свою жизнь я успел столкнуться с сотнями преступников, причем наиболее опасные из них вели себя так, что новорожденные младенцы казались в сравнении с ними закоренелыми злодеями. Одно было ясно как день: Аппий Клавдий явно не желал, чтобы его видели выходящим из палатки прорицательницы.
Если в разгаре дня вам требуется отыскать какого-либо видного римского гражданина, идти к нему домой — пустая трата времени. Лучше всего отправиться на Форум и слоняться там, пока не столкнешься с тем, кто тебе нужен. Именно так я нашел Милона. Он стоял возле храма Кастора и Поллукса, в окружении каких-то людей разбойничьего вида, одетых в темные туники. Лишь один Милон дал себе труд облачиться в тогу. Заметив меня, он широко улыбнулся, обнажив ровные белоснежные зубы.
Мы дружим уже несколько лет, хотя почти все знатные римские граждане убеждены, что подобная дружба не делает мне чести. Милон — главарь самой могущественной банды в Риме, и только Клодий может с ним соперничать. Друг мой еще молод, высок ростом и на редкость красив. В юности он был гребцом на галерах и до сих пор не уступит в силе профессиональному борцу или гладиатору. По обыкновению, мы обнялись, и Милон пригласил меня в свой дом, где мы могли поговорить вдали от посторонних ушей.
Маленькая крепость, которую Милон называл домом, занимала целый квартал в районе трущоб. Слугами у Милона были опытные бойцы, в большинстве своем отставные легионеры или бывшие гладиаторы. Мы уселись за стол в невероятных размеров триклинии, и один из слуг принес чаши с разбавленным водой вином. Милон не любил околичностей, поэтому я сразу задал вопрос, давно не дававший мне покоя:
— Милон, почему Клодий до сих пор не покинул Рим?
— Признаюсь, меня это обстоятельство тоже беспокоит, — откликнулся Милон. — Как и то, что Цезарь проявляет необъяснимую привязанность к нашему городу и не спешит в Испанию, откуда сможет привезти горы всякого добра.
— Гай Юлий не имеет большого политического веса, — заметил я.
— Пока нет. Тем не менее с ним нужно держаться настороже. И Клодий является его союзником.
Я вспомнил странную сцену, свидетелем которой стал нынешним утром.
— Ты полагаешь, они действуют заодно?
— Я точно знаю, что Клодий и шагу не сделает без разрешения Цезаря.
Я замер, не донеся до губ кубок с вином.
— Для меня это совершенная новость. Я вижу, в мое отсутствие правила игры существенно изменились.
— О принципиальных изменениях говорить не приходится, однако количество участников заметно сократилось. Прежде на улицах Рима орудовало несколько банд. Теперь осталось только две: моя и Клодия. Прежде великое множество военных и законников, искушенных в политике, соперничали за власть в Риме и его провинциях. Ныне большинство из них оставило политическую арену — добровольно либо вынужденно. И Лукулл, и Гортал, и прочие сейчас предпочитают оставаться в стороне от схватки.
— Гортал, как и мой отец, служит цензором, — вставил я.
— Должность почетная, но не слишком важная. Так что, Деций Цецилий, сейчас на арене всего три бойца — Помпей, Красс и Цицерон. Полагаю, в самом скором времени к ним присоединится Цезарь. Посмотрим, что он будет собой представлять, вернувшись из Испании.
— Я всецело доверяю твоей интуиции, — заметил я. — Значит, ныне Клодий стал союзником Цезаря и находится у него в подчинении. Целер сообщил мне, что ты теперь тесно связан с Цицероном.
— Нас не назовешь друзьями, но я нужен Цицерону. Государственные мужи, желающие руководить жизнью всей империи, вынуждены часто покидать Рим. Им не обойтись без помощников, способных в их отсутствие держать город в руках, а наша государственная система не предполагает подобной должности.
Я всегда восхищался осведомленностью Милона. Подобно тому, как заботливый земледелец следит за каждым побегом на виноградной лозе, мой друг не упускал из виду ни единого вновь возникшего политического ответвления. Он знал, какой побег способен принести щедрые плоды, а какой необходимо обрезать. Государственные традиции и конституционные прецеденты, определяющие политические взгляды большинства ортодоксальных римлян, не ограничивали его мышления.
— Значит, Цицерон пользуется теперь серьезным влиянием и в сенате, и среди народа? — спросил я.
