— Никто не хотел оскорбить тебя, Нерон, — изрек я. — Все мы не властны сами выбирать себе родственников. Среди моих немало таких, с кем я предпочел бы не иметь ничего общего.
— Ты имеешь в виду Непоса? — вставил Афраний.
Мой двоюродный брат Метелл Непос, в отличие от прочих представителей нашего семейства, был ярым сторонником Помпея. В позапрошлом году Непос был избран трибуном, но стяжал на этом поприще лишь печальную славу. При поддержке Цезаря он пытался вернуть Помпея из Азии, дабы тот вступил в борьбу с Катилиной, и даже настаивал на заочном избрании Помпея консулом. Сенат решительно воспротивился подобному намерению, и в результате Непос лишился своей должности. Он бежал из Рима к Помпею, преследуемый целой когортой патрициев. Что касается Цезаря, который в любых обстоятельствах умел выходить сухим из воды, он помирился с сенатом и сохранил за собой должность претора.
Обведя глазами возлежавших за столом, я отметил про себя, что среди них, как это ни удивительно, нет друзей Цезаря, который славился умением находить себе друзей и сторонников повсюду. Катул ненавидел его, так как Цезарь в свое время попытался отнять у него государственные субсидии на восстановление храма Юпитера Капитолийского и передать эти деньги Помпею. Катулл-поэт наверняка подозревал, что Цезарь был одним из любовников Клодии. Среди знатных римлянок почти не осталось таких, кого Цезарь не удостоил бы своим «особым» вниманием. Афраний принадлежал к партии аристократов, следовательно, являлся политическим противником Цезаря. То же самое можно было сказать и про Пизона. Да, весьма странно оказаться на обеде, где нет ни единого сторонника Цезаря, вертелось у меня в голове. Но скорее всего, так вышло без всякого умысла со стороны хозяина.
После того как подали первую перемену, разговор обратился к вопросу, который в ту пору занимал в Риме все умы: грядущему триумфу Помпея. На следующий день этот вопрос вновь должен был обсуждаться на собрании сената.
— Это первое собрание сената, в котором ты примешь участие, верно, Деций? — спросил Капитон.
— Верно, — кивнул я.
— Какую же тему ты избрал для своей первой речи? — осведомился понтифик Катул.
Согласно обычаю новоиспеченный сенатор, прежде чем занять свое место в курии, должен был произнести речь. Некоторым удавалось произвести настоящий фурор, хотя в большинстве своем подобные речи звучали как жалкий лепет.
— Мне категорически приказано воздержаться от речей до тех пор, пока я не сумею завоевать почет и уважение в должности сенатора, — ответил я. — Боюсь только, если я буду хранить молчание, этого не произойдет никогда.
— И все же тот, кто хранит молчание, всегда останется в выигрыше, — усмехнулся Капитон. — Когда я произнес свою первую речь, консулами были Декула и Доллабелла. Помню как сейчас, я возносил хвалы реформам Суллы, который отнял суды у всадников и вернул их сенату. Казалось бы, тема самая что ни на есть безопасная, Сулла ведь был в это время диктатором. Но когда я вышел из курии, меня окружила целая шайка разгневанных всадников. Я бежал от них по улицам Рима, как заяц от своры собак, до тех пор, пока не ворвался в свой дом и не запер ворота на все запоры. Да только это мне не помогло, потому что мерзавцы подпалили мой дом. Я перелез через заднюю стену, удрал в Капую и отсиживался там до тех пор, пока буря не улеглась.
Трудно было представить, что Капитон рассказывает о себе. Впрочем, эти события происходили задолго до того, как он превратился в бочонок с салом.
— Да, в те времена жить было куда интереснее, чем сейчас, — ностальгически протянул великий Катул.
За этой фразой последовало несколько рассказов о политических убийствах, изгнаниях и опалах давно минувших дней. Вино лилось рекой и развязывало языки.
— Скажи, консул, какая участь ожидает Антония Гибриду? — вопросил Афраний.
Гибрида был проконсулом в Македонии, где претерпел несколько сокрушительных поражений.
— После того как он вернется в Рим, я буду настаивать на возбуждении судебного дела, — ответил Калпурниан.
— Как ни странно, дрессированные трибуны Помпея не заявляют во всеуслышанье, что войска Гибриды необходимо передать их патрону, — заметил Катул.
— Просто момент для этого неподходящий, — вставил я. — Помпей предпочитает принимать войска в тот момент, когда все решающие битвы выиграны и исход войны очевиден. Только тогда он потребует, чтобы командование было передано ему. Именно так он поступил в Испании, Азии и Африке. В ситуации, когда армия Рима терпит поражение за поражением, он предпочитает держаться в стороне.
— А я считаю Помпея великим человеком! — заявил Катулл-поэт.
— Поэты всегда попадают под обаяние авантюристов, изображающих из себя богов, — процедил Афраний. — При этом даже самые прославленные полководцы остаются всего лишь людьми. Что касается Помпея, я знал и куда более достойных римских мужей, чем он.
— Думаю, Муция придерживается иного мнения, — бросил Капитон.
Теперь настал черед Катулла залиться багровым румянцем. То был весьма откровенный намек на его увлечение Клодией. Все в городе знали, что Помпей развелся со своей женой Муцией из-за того, что она была любовницей Цезаря. Впрочем, это обстоятельство не помешало Помпею и Цезарю оставаться союзниками. Такие мелочи, как супружеская измена, представляются ничтожными, когда речь идет о большой политике.
— Полагаю, все вы просто завидуете славе Помпея, — не без язвительности изрек поэт.
— Заслужена слава Помпея или нет, его триумф наверняка станет зрелищем, которого Рим еще не видел, — произнес Калпурниан. — Мне довелось посетить его лагерь, и я видел там около сотни громадных слонов, на удивление смирных и послушных. Представьте, погонщики заставляют их проделывать самые удивительные трюки. Можно не сомневаться, подобная процессия вызовет в городе изумление. Что до военных трофеев, то их столько, что охраняет их целый легион.
Последняя фраза привлекла мое внимание.
— Я думал, вернувшись в Италию, Помпей распустил свое войско, — заметил я.
— Помпей ходатайствовал оставить ему войско до триумфа, — пояснил Калпурниан. — Если сенат даст разрешение, солдаты Помпея в течение нескольких дней будут праздновать триумф своего военачальника.
— Я слышал, сразу три триумфа будут праздноваться одновременно, — подал голос юный Нерон. — Разгром пиратов, победоносное завершение войны в Африке и победа в Азии.
Вошедший в зал раб прошептал что-то на ухо Капитону, и наш хозяин встал со своего ложа.
— Я должен выйти в атрий и поговорить с посетителем, — обратился он к нам. — Прошу вас, продолжайте без меня. Через несколько минут я вернусь.
Он вышел, а рабы подали нам блюда со сладким печеньем.
— Понтифик, — уважительно произнес юный Нерон, — сегодня все только и говорят о ритуале в честь Доброй Богини, который будет справляться нынешней ночью. Признаюсь откровенно, я немного сбит с толку. Прежде всего, кто такая Добрая Богиня?
«Неужели все действительно только и говорят об этом несчастном обряде?» — подумал я. Наверняка под «всеми» мальчишка имел в виду Клодия.
Все повернулись к Катулу, дабы услышать его ответ.
— Ты задал нелегкий вопрос, — вздохнул тот. — Предполагается, что мы, понтифики, должны знать все о римских религиозных обрядах, но Добрая Богиня остается загадкой даже для нас. Некоторые отождествляют ее с древней богиней Церерой, которую греки называли Деметрой. Другие считают, культ этой богини пришел к нам из Азии.
— Но мы, римляне, никогда не поддерживаем чужеземных культов, — возразил Афраний.
— Я же сказал, вопрос нелегкий, — продолжал Катул. — Коллегия понтификов всегда относилась к этому ритуалу с предубеждением. Но так как мужчинам запрещено о нем расспрашивать, а женщины обязаны хранить молчание, мы не знаем даже, пришел ли он из других стран или зародился здесь в древние времена.
В разгаре этой ученой беседы Гермес наклонился, чтобы наполнить мой кубок. При этом он успел прошептать мне на ухо:
— Не ешь печенье.
Я имел немалый опыт по части конспирации, поэтому, получив предостережение, даже бровью не повел.
— А где в этом году состоится ритуал? — спросил один из гостей, возлежавших рядом с Афранием.
— В доме Цезаря, — ответил я. — Нынешним утром он сам сообщил мне об этом.
Тут мне на ум пришло одно соображение:
— Мне всегда казалось, этот ритуал должна совершать супруга консула или супруга верховного претора. Разве это не так?
— Тут все очень запутанно, — пожал плечами Калпурниан. — Дело в том, что я вдовец, а мой коллега Мессала Нигер только что развелся со своей супругой. В прошлом году Цезарь был претором, а ныне, будучи верховным понтификом, добровольно предложил для совершения ритуала свою резиденцию. Все это связано с изрядными неудобствами, ведь из дома необходимо удалить всех, кто мужского пола, включая рабов и животных.
