Я всегда восхищался осведомленностью Милона. Подобно тому, как заботливый земледелец следит за каждым побегом на виноградной лозе, мой друг не упускал из виду ни единого вновь возникшего политического ответвления. Он знал, какой побег способен принести щедрые плоды, а какой необходимо обрезать. Государственные традиции и конституционные прецеденты, определяющие политические взгляды большинства ортодоксальных римлян, не ограничивали его мышления.
— Значит, Цицерон пользуется теперь серьезным влиянием и в сенате, и среди народа? — спросил я.
— Я бы назвал его положение довольно шатким, — покачал головой Милон. — Разумеется, у него есть приверженцы. Однако, казнив участников заговора Катилины без предварительного судебного процесса, он поступил опрометчиво, и теперь у него есть уязвимое место, по которому его враги в любой момент могут нанести удар. К тому же он незнатного происхождения, и это многих заставляет относиться к нему настороженно. Благородные римляне никак не могут смириться с мыслью о том, что человек из низов способен достигнуть политических вершин. Есть и такие, кому мозолит глаза новый дом Цицерона на Палатине. Завистники пустили по городу слух, будто этот дом построен на государственные деньги.
— И как, по-твоему, будут развиваться события? — поинтересовался я.
— Волны, поднятые заговором Катилины, очень скоро улягутся. Ничто не устаревает быстрее, чем вчерашний скандал. К тому же Катилина никогда не пользовался серьезной поддержкой среди влиятельных людей в Риме. Теперь, когда вернулся Помпей, всеобщее внимание будет привлечено именно к нему. Цицерон поступил разумно, решив оказать ему поддержку.
— Цицерон? — удивленно переспросил я. — Но он всегда принадлежал к партии противников Помпея.
— Цицерон достаточно умен, чтобы смириться с неизбежным. Воины Помпея должны получить заслуженную награду. Представляешь, когда Помпей добьется наконец разрешения на триумфальные почести и въедет в город, он, Красс и Цезарь впервые соберутся в Риме одновременно.
— По-твоему, это не случайно?
Я знал, Милон не из тех, кто позволяет себе пустые замечания.
— По городу ходит любопытный слух. Вероятно, это всего лишь сплетня, тем не менее она заслуживает внимания. Так вот, поговаривают, покинуть город Цезарю не позволяют огромные долги. Некоторые из его кредиторов занимают весьма высокое положение.
— Но какой смысл удерживать его в Риме? — пожал плечами я. — Отправившись в Испанию, он сможет награбить немало добра и расплатиться с долгами.
— Да, если его не убьют. Цезарь известен своим безрассудством. Помнишь пиратов?
То была громкая история. Будучи квестором, Цезарь был захвачен в плен пиратами, которые требовали за него выкуп. При этом он вел себя до крайности надменно и требовал, чтобы размер выкупа соответствовал его высокому положению. Захвативших его пиратов он осыпал упреками и бранью, обещая, что после освобождения вернется во главе флотилии и повесит их всех на мачтах. Ярость пленника, по всей видимости, сильно забавляла пиратов, тем не менее они обращались с ним более или менее почтительно. После того как выкуп был получен, Цезаря отправили в ближайший римский порт. Он незамедлительно собрал флотилию, вернулся и распял всех пиратов на мачтах, то есть в точности выполнил свое обещание. Подобного рода истории очень по душе римлянам, и некоторое время Цезарь был настоящей знаменитостью.
— Значит, кредиторы Цезаря хотят твердых гарантий? — уточнил я. — Но что он может сделать? Он выбросил на ветер столько денег, что теперь даже тога, которую он носит, вряд ли принадлежит ему. Конечно, должность верховного понтифика, которую он занимает, весьма почетна, но она не из тех, где можно сорвать куш.
— По городу ходит еще одна сплетня, — сообщил Милон. — Поговаривают, нашелся человек, готовый поручиться за Цезаря перед кредиторами. Или предоставить огромный заем, который позволит ему расплатиться с прежними долгами.
Ситуация начала проясняться.
— И этого человека зовут Красс, — проронил я.
— Не трудно догадаться, — усмехнулся Милон. — У кого еще в Риме есть такие деньги?
— Красс не из тех, кто любит заниматься благотворительностью. Цена, которую он потребует, будет очень высокой. Но чем Гай Юлий Цезарь может быть полезен Марку Лицинию Крассу?
— Я отдал бы многое, чтобы узнать это, — заявил Милон.
Дом Мамерция Эмилия Капитона располагался в престижном квартале на холме Авентин, откуда открывался восхитительный вид на Большой цирк. Когда я поднимался на холм, в нос мне ударил запах ладана, долетевший из находившегося неподалеку храма Цереры. Глянув вниз, в долину, я невольно остановил взгляд на великолепном новом доме Лукулла. В прошлый раз, когда я поднимался на Авентин, дом еще стоял в лесах, но в городе уже никто не сомневался, что он станет одним из самых прекрасных и величественных зданий Рима. Построить столь грандиозный дом Лукуллу позволила щедрая военная добыча, захваченная в Понте и Азии. Он не был так богат, как Красс, но в отличие от последнего, стремившегося использовать деньги для приумножения своего состояния, Лукулл потакал своей страсти к роскоши.
Гости уже собрались в триклинии, и, войдя, я сразу возлег на трапезное ложе. Гермес снял с меня сандалии и, готовый к услугам, замер около моего ложа. Я приказал ему не раскрывать рта и внимательно наблюдать за тем, что происходит вокруг. Как ни странно, он повиновался.
Согласно обычаю Капитон пригласил на обед весьма разношерстное общество. Впрочем, количество выдающихся граждан было несколько чрезмерным, и это давало основания предположить, что в следующем году он намерен осуществить свои политические амбиции. Самое почетное место занимал Марк Пупий Пизон Фруги Калпурниан, избранный в этом году одним из консулов. Как и его коллега Мессала Нигер, он был всего лишь политическим временщиком, не имеющим особого влияния. Подобно многим напыщенным ничтожествам, он требовал, чтобы его величали всеми полученными при рождении именами, не удовлетворяясь каким-нибудь одним из них. Люди, уверенные в собственном величии, предпочитают, чтобы их называли одним-единственным именем, так как не сомневаются, что спутать их с кем-либо невозможно. Так, у нас есть Александр, Марий, Сулла, Помпей, Красс, и, не будем забывать, Цезарь. Остерегайтесь людей, которые носят одно имя.
На хозяйском ложе возлежал также понтифик Квинт Лутатий Катул. Катул по праву считался одним из величайших граждан современности, но звезда его, подобно звездам Гортала и Лукулла, начала клониться к закату, ибо ныне власть прибирали к рукам честолюбивые военачальники. Между Катулом и Пизоном возлежал сам хозяин, Капитон.
Напротив меня расположился Луций Афраний, которого, как и Капитона, можно было отнести к разряду людей, которые, несмотря на знатное происхождение, остаются в политике незначительными игроками. Несколько лет назад, впрочем, он занимал должность претора. Кем были соседи Афрания справа и слева, ныне ускользнуло из моей памяти, следовательно, они не представляли для меня интереса. Моими соседями по трапезному ложу, напротив, оказались весьма любопытные личности. Справа от меня, рядом с головным ложем, возлежал поэт Катулл, который, в отличие от великого Катула, писал свое имя с двумя «л». Последние несколько лет он шатался по домам состоятельных римлян, напрашиваясь на званые обеды, а в свободное время писал стихи. Знатоки литературы уверяли, что стихи эти вовсе не дурны. В большинстве своем сочинения Катулла были посвящены некоей загадочной и чрезвычайно жестокосердной особе по имени Лесбия. Согласно общему мнению под этим именем скрывалась Клодия, известная не только своей жестокостью, но и любовью к поэзии. Катулл жил в доме Целера, но я отнюдь не был уверен, что между ним и Клодией существовала любовная связь. Будь это так, он бы вряд ли остался в живых.
Моим соседом слева, к немалому моему удивлению, оказался не кто иной, как юный Аппий Клавдий Нерон.
— Сегодня мы встретились с тобой уже дважды, молодой Нерон, — заметил я. — Если верить во всю эту восточную астрологическую чепуху, можно предположить, что наши звезды приблизились друг к другу.
— Звезды тут совершенно ни при чем, Деций, — ответил Капитон. — Я пригласил Клодия, но он, узнав, что на обеде будешь ты, прислал вместо себя юного Аппия Клавдия.
Все собравшиеся громко расхохотались, а лицо Нерона стало таким же багровым, как лицо Суллы. В Риме считается весьма остроумным потешаться над робкими юнцами, слабоумными и увечными. В сердце моем шевельнулась жалость к молодому человеку.
— Никто не хотел оскорбить тебя, Нерон, — изрек я. — Все мы не властны сами выбирать себе родственников. Среди моих немало таких, с кем я предпочел бы не иметь ничего общего.
