– Да, старик! Должен тебе сказать…
– Как ты, наверное, догадываешься, бедняга, узнав о конкуренте, сразу же потерял к этому делу всякий интерес. Мне искренне жаль его: парень он, видимо, неплохой. Но, как говорят французы, се ля ви! Ну ничего, не обеднеет, у него, наверное, масса других сюжетов. К тому же ты напишешь о ларце лучше.
– А ты почем знаешь?
– Что я, Кэтрин Лонг не читал?.. Ну, давай теперь открывай! А то мы все тянем, тянем…
Березовский попытался еще раз повернуть ключик, но тот дошел до упора.
– Подыми крышку, – посоветовал Люсин.
Но крышка не подымалась. Сундук оказался запертым. Впервые, может быть, за сотни лет.
– Вынь ключ.
Березовский потянул к себе жемчужную розочку, и тяжелая крышка с мелодичным, как у музыкальной шкатулки, звуком откинулась, и днище чудесного ларца пошло вверх, стенки наклонились, и весь он как бы вывернулся наизнанку.
Резные украшения оказались внутри, а нижняя доска вызывающе уставилась в потолок всеми четырьмя подшипниками.
– Что это? – хрипло спросил Березовский.
– Волшебный ящик, – пояснил Люсин. – Как в цирке. Видел? – Он подошел к ларцу и незаметно для Березовского надавил какую-то скрытую пружину.
Доска с подшипниками тут же отъехала в сторону. Березовский заглянул внутрь, но там было все так же пусто.
– Ничего нет, – разочарованно сказал он.
– Ничего, – подтвердил Люсин. – Значит, ты все же надеялся?
Березовский кивнул, закусив губу.
– Тогда смотри! – Люсин боком пробрался мимо ларца к сейфу и торжественно распахнул его.
Все было так, как он задумал. За одним только исключением. Ларец Марии Медичи следовало открыть не Березовскому. Но об этом сейчас лучше было не думать. И Люсин продолжал парад, который не удался с первой же минуты.
– Вот! – сказал он, бережно вынимая из сейфа темный обоюдоострый кинжал с крестообразной ручкой. – Смотри!
Березовский, как лунатик, протянул руки и взял кинжал.
– «Aut Caesar, aut nihil», – чуть шевеля губами, прочел он полустертые и заплывшие буквы на рукоятке.
– «Или Цезарь, или никто», – тут же откликнулся Люсин. – «Или быть первым, или ничем»… Девиз Брута!
– «Капитолийская волчица хранит завязку всей игры…» – Березовский присел на краешек раскрытого сундука, так и не подняв лица от лежащего на ладонях кинжала. – Неужели ему тысячи лет?
– Кто знает… – протянул Люсин. – Теперь смотри, что еще там было.
– Значит, ты открывал уже? – несколько запоздало опомнился Березовский.
Люсин ничего не ответил и достал из сейфа почти черный от вековой патины тяжелый серебряный пятиугольник.
– «Звезда Флоренции»! – тут же воскликнул Березовский. – Именно такой я ее и представлял себе… Значит, у нас есть все, кроме алмаза и четки?
– Все, Юра. Четка нам не нужна. Здесь тот же шифр, что и на подвязке. Погляди. – И он протянул Березовскому пятиугольник. – Тут объяснение и план того места, где спрятано катарское сокровище. Все уже расшифровано. Возьми-ка у меня на столе подстрочный перевод…
Литое сердце пентаграммы[31]
Навеки в сердце унеси.
Премудрость не на небеси –
Незримо воссияют грани,
Когда возвышенный смарагд
Рассеет вековечный мрак,
Стена падет перед глазами!
В седьмой найдешь ты указанье,
Как отыскать в скале Грааль.
На том и кончится игра[32].
– Подведем итоги? – спросил Люсин.
– Да, старик… Только, знаешь, у меня что-то голова совсем не варит. Не знаю, на каком я свете…
– Выходит, сон все еще длится?
– Угу. И просыпаться не хочется… С чего начнем? Мысли разбегаются.
– А ты не торопись, – посоветовал Люсин. – Хочешь, я чаю попрошу?
– Нет… Потом, отец. – Березовский перевернул звезду и нежно обвел пальцем причудливые линии. – Ты думаешь, это план?
– А что еще?
– Все может быть, конечно… Но где находится это место?
– Ну, ясно! – Люсин сделал вид, что упустил нечто важное. – Как я сразу не сообразил, ты же не знаешь еще, что было написано на подвязке!
– Не знаю, – покорно согласился утративший вдруг чувство юмора Березовский. – Покажи.
– Возьми сам. В той же папке.
Березовский, покопавшись в бумагах, нашел наконец листок с несколькими машинописными строчками. Это был третий, а может быть, и четвертый экземпляр.
– Торжествуешь? – Березовский понимающе хмыкнул. – Сам все единолично сотворил, а теперь выдаешь по капле?
– Да, Юр, в гомеопатических дозах. Знаешь, как дают воду алчущим от жажды морякам?.. Не сердишься?
– Нет, благодетель. Что ты?! Я б и сам не утерпел, – механически ответил Березовский, пробегая глазами строчки.
«В лето от Р.Х. 1466-е, в день Всех Святых, когда король Португалии – Альфонс V, передал в пожизненное владение Изабелле Бургундской остров в архипелаге Ilhas Tercerias, рыцарь Эрве де Сен-Этьен и кавалер Гвидо Сантурино тайно перевезли туда это.
“Клянитесь и лжесвидетельствуйте, но не выдавайте тайны!”»
– И что ты уже знаешь? – спросил Березовский.
– Почти все. Ilhas Tercerias – португальское название Азорских островов.
– Но где именно?
– Слово на перстне, Юра. Перстень ведь тоже должен был когда-то сработать!
– Гвидо? Но это же имя?
– Так мы с тобой до сих пор думали.
– А теперь?
– Теперь это, по всей видимости, остров. В Большом атласе есть хорошая карта Азорского архипелага. Я отыскал на ней крохотный островок Гвидо. Это между Фаялом и Гарсиозой.
– Потрясающе, старик! Неужели он до сих пор там?
– Он?
– Ну да! Грааль… Это невероятно! Кому принадлежат сейчас Азорские острова? Португалии?
– Точно.
– Тогда мертвое дело. Никакой комплексной международной археологической экспедиции не получится.
– Ишь ты куда хватил!
– А что ты думаешь? Не будь там фашистского режима…
– Не надо заниматься химерами. Это уже не наша забота.
– Значит, ты доложишь обо всем? – Березовский ткнул палец в потолок.
– Конечно. Ты должен помочь мне составить докладную. Чтоб по научной части все было грамотно.
– Надо указать, что это дело первостатейной важности. Кто знает, может, от него зависит весь дальнейший ход научного прогресса! Это же…
– Вот ты и изложи коротенько про Грааль… Только так, чтоб это поменьше смахивало на сказку. Понял? Сделай посуше.
– Выходит, дело в архив не сдается? Следствие продолжается?
– Там посмотрим… А пока давай-ка наведем справку об этом острове. Начальство любит, когда все лежит на столе готовенькое. Начальству некогда рыться в справочниках.
– Надо выписать из Ленинской лоцию Атлантики.
– У меня есть. Я, слава Богу, Атлантику вдоль и поперек избороздил.
– Ну да, ты же штурман…
– Бывший.
– И на Азорские заходили?
– Нет. Чего не было – того не было.
– Неважно.
– И я так думаю.
– У меня такое впечатление, что нам только кажется, будто мы многое знаем, – заявил вдруг Березовский. – На самом деле мы не знаем почти ничего.
– Как так? – удивился Люсин.
– Это же история. Вот лежат перед нами всякие древние вещицы, а что мы знаем о них? О каждой можно было бы написать роман. Нам известно лишь грубо утилитарное назначение, да и то недостоверно. Из сотен свойств мы знаем лишь одно, возможно, случайное. И можем только гадать о всем многообразии связей. Прошел тайфун, а мы видим лишь тающий туман на стекле. Но даже его не осталось на вещах, вокруг которых гремели грозы людских страстей, бушевали такие тайфуны. Нет, мы ничего не знаем, старик, ровно ничего. Можем лишь только догадываться. Что дает нам наша реконструкция, наша, с позволения сказать, схема? Монсегюр – папский легат – Флоренция – неаполитанский двор? Что мы знаем о них? А дальше? Генрих Наваррский – тамплиеры – розенкрейцеры – Калиостро – дело об ожерелье? Мы сочинили некое подобие железнодорожного расписания, но разве оно заменит живую, полнокровную жизнь? Даже если основные вехи верны, то кто нам скажет, как блуждал по ним наш ларец? Кто те люди, которые доставили его с Мальты в Петербург? Какие страсти кипели вокруг них? Кто с кем боролся, кто погиб и кто победил? Нет ответа, нет ответа!
– Ну, так ли уж нет? Кое-что ведь знаем.
– Что, дорогой? Что? Ты можешь сказать мне, куда делся красный алмаз? Кто и при каких обстоятельствах подменил его шпинелью? Мы даже не догадываемся о том, чем был этот алмаз столь ценен и знаменит. Ничего мы не знаем.
– Не в падай в крайность, Юра. У меня, в частности, есть заключение специалиста по поводу кинжала.
– Да? – Березовский хотел еще что-то сказать, но вдруг сбился и только переспросил: – Да? И что?
– Он, понимаешь, изготовлен в конце восемнадцатого – начале девятнадцатого века. А ты говоришь, что мы ничего не знаем!.. То есть мы действительно ничего не знаем. – Люсин улыбнулся и махнул рукой.
– Погоди, старик, я ничего не понимаю!
– А я, думаешь, понимаю?
