— Такой мрази, Николай Николаевич, полно, — проворчал тучный полицмейстер. — Все не прочь приложить руки к столь жирному пирогу.
— Что значит — к жирному пирогу? — переспросил Крутов. — Что вы имеете в виду?
— А то, что, убей какого-нибудь приказчика или, не приведи господь, купчика, кто бы обратил на такое событие внимание?.. Да никто! А тут — укокошить самого генерал-губернатора. Тут уж желающих целая очередь!
Николай Николаевич замер.
— Владимир Николаевич, что вы сейчас произнесли?
— Произнес то, что думаю.
— Но это чудовищно! Если желающие «укокошить» губернатора готовы стоять в очереди!.. Если государство не способно реагировать на убийство «какого-нибудь приказчика или купчика»? Если убийство является «жирным пирогом» — чего же мы стоим, господа?
— Николай Николаевич, — смутился полицмейстер, — ну это я, можно сказать, образно. Надо ли понимать все буквально?
— Простите, но я все понимаю буквально. И ежедневные убийства, и непостижимый нигилизм, и вопиющее беззаконие, и ужас перед надвигающейся стеной, имя которой — катастрофа!.. Неужели, господа, вы не понимаете, не чувствуете, не ужасаетесь?!
— Разумеется ужасаемся. Однако мы не всесильны, ваше превосходительство.
— Да, — кивнул тот и тихо, почти отчаянно повторил: — Да, не всесильны, и не ответственны, — помолчал, посмотрел на Дымова. — Что скажете конкретного, Иван Иванович?
— Пока ничего. Известно лишь, что одним из террористов была дама…
— Простите, это я уже читал в газетах… Георгий Петрович?
Потапов поворочался, кашлянул в кулак.
— Боюсь показаться примитивным…
— Не бойтесь.
— Мне все-таки представляется, что это отголоски той самой банды, которую в свое время расстреляли.
— Опять же конкретнее.
— Необходимо провести хотя бы какое-то расследование, Николай Николаевич.
— Понятно… Мирон Яковлевич?
— Целиком согласен с господином следователем, — кивнул тот в сторону Потапова. — Более того, у нас имеются некоторые наработки, которые как раз указывают на членов той самой банды.
— Из банды осталась всего лишь одна мадемуазель, на след которой вы никак не выйдете.
— Выйдем, ваше превосходительство. Непременно выйдем. Причем в самое ближайшее время. И тогда многое станет ясным.
Михель с трудом дотащился до железных ворот тюремного госпиталя, попытался протолкнуться в дверь спецприемника, но оттуда вышел младший полицейский чин, заорал:
— Куда прешь, зараза?.. Чего надо?
— Мне в госпиталь! Кликни кого-нибудь.
— Пошел, а то смердишь, дышать нечем!
— Скажи, Михель… Вор… Они знают. Нет никаких сил. Пожалуйста, добрый человек.
— Ежели вор, ступай в участок!.. Там разберутся! Геть отсюдова!
— Подохну, — Михель плакал. — Один укол, и опять человеком стану!
— Геть, сказал, холера! — Полицейский толкнул его с такой силой, что тот отлетел, упал на пыльную землю, какое-то время не в состоянии был подняться, затем побрел прочь, тихо плача и проклиная все на свете.
Соболев принял банкира у себя в кабинете, как давнего и доброго знакомого. Приобнял, самолично усадил в кресло, отступил на шаг, полюбовался видом визитера.
— А вы, сударь, на воле даже как-то посвежели! — расхохотался собственной шутке, уселся напротив. — С чем пожаловали, любезный?
— С просьбой, ваше превосходительство.
— А кто ж ко мне без просьбы ходит?.. Не было б просьб, не было б и уважения!.. Излагайте.
— Относительно князя Ямского.
— Понимаю вас, господин банкир. Сказывают, у вас развивается отчаянный роман с его кузиной?
— Да, это так. Мы любим друг друга.
— Значит, будете перебираться в столицу?
— Не хочу загадывать. Мне бы сейчас решить судьбу князя Андрея.
— Решить судьбу… — полицмейстер пожевал сочными губами, вздохнул. — Решать любую судьбу не только проблемно, Юрий Петрович, но и накладно. Ведь надо постучать во все двери, кому-то приказать, кого-то попросить, а это время. Мое время… Личное. А оно, сударь, стоит денег. И подчас очень больших.
Крук достал из внутреннего кармана плотный конверт, положил его на стол.
— Я готов оплатить ваше бесценное время.
От такого жеста полицмейстер побагровел, глаза налились кровью.
— Что вы себе позволяете, любезный?.. Вы желаете немедленно загреметь за решетку?
— Я ничего противозаконного, Аркадий Алексеевич, не сделал. Всего лишь оставил вам ходатайство об освобождении князя под мое личное поручительство. Княжна Анастасия также просит вас об этом.
— Вы сказали ей о своем визите?
— Ни в коем разе. Она пребывает в неведении.
— Но я совершенно не готов к такому решению!
— А я и не прошу немедленного решения, ваше превосходительство. Мне важна ваша расположенность и ваше доброучастие в вопросе.
Соболев взял конверт, сунул его в ящик стола.
— Полнейшее безобразие! — И сурово сообщил: — Через час как раз я намерен побеседовать с князем и постараюсь учесть вашу просьбу.
— Буду надеяться, господин полицмейстер.
— Надейтесь… Но княжне пока ничего не говорите. Пусть для нее это будет сюрпризом!
— Так оно и будет, Аркадий Алексеевич. Благодарю, — Крук откланялся и покинул кабинет.
Полицмейстер вернулся к столу, достал конверт, надорвал его, бегло прошелся пальцем по толстой пачке сторублевок. Удовлетворенно хмыкнул, открыл сейф и сунул деньги туда.
Камера, в которой находился Андрей, была довольно просторной.
Услышав скрежет дверных замков, он механически поднялся и крайне удивился, увидев вошедшего к нему полицмейстера.
— Здравия желаю, князь! — произнес тот, снимая фуражку и вытирая лоб. — Как настроение?.. Какие взгляды на жизнь?
— Самые радужные, — усмехнулся Ямской.
— Вот и ладненько. — Соболев присел на свободный лежак. — Так как все-таки, князь, относительно возвращения в славную столицу?
— Разве что по этапу.
Полицмейстер рассмеялся:
— Этого, ваше высокородие, мы не допустим ни при каких условиях! Только по вашей доброй воле!
— Доброй воли не будет.
— А если я все-таки устрою вам свидание с вашей дамой сердца?
Князь напрягся.
— Я давно просил вас об этом.
— Вы просили, я прислушался.
— Когда это может произойти?
— Когда?.. Да хоть через десять минут! Если, конечно, вы готовы.
— Вы не шутите, господин полицмейстер?
— В Одессе шутят, только не до такой степени. — Аркадий Алексеевич поднялся. — Прошу следовать за мной.
Михелина сидела в просторной комнате допросов в одиночестве, не понимая, для чего ее сюда привели.
Напротив, закинув ногу на ногу, расположился судебный пристав Фадеев, который позволил себе наблюдать за девушкой с неким сладостным предвкушением.
— Признаться, мадемуазель, мы всерьез обеспокоились о вашем здоровье в прошлый раз.
— Благодарю, — тихо ответила Миха.
— Мы даже предположить не могли, что вас так взволнует сообщение о гибели поручика Гончарова.
На глазах девушки выступили слезы, она попросила:
— Пожалуйста, не надо об этом.
— Простите мою бестактность, — пристав помолчал, неожиданно спросил: — Вы готовы еще к одному сюрпризу?
Воровка испуганно посмотрела на него:
— Что вы имеете в виду?
— Вам предстоит встреча, которую вы никак не ждете.
— Я вас не понимаю, господин.
— Что уж тут не понять?.. Через минуту-другую сюда войдет некто, которого вы никак не предполагали встретить.
— Мама?
— Вы хотели бы ее здесь увидеть?
— Где угодно, лишь бы увидеть.
— Нет, свою мать вы сейчас не увидите. Хотя предполагаю, рано или поздно это произойдет. Вам предстоит другая встреча. Возможно, романтическая, а возможно, драматическая, учитывая некоторые обстоятельства.
— Кто же это?
— Увидите.
Буквально в тот же момент дверь открылась, в комнату вошел полицмейстер, который широким жестом пригласил:
— Прошу, князь.
При появлении Андрея Михелина замерла, затем поднялась, спросила:
— Вы?
Он какое-то время оставался стоять у порога, затем широко и как-то неуклюже шагнул вперед.
— Боже!.. Боже мой! — Он обхватил девушку, изо всех сил прижал к себе, задохнулся, замер. — Любимая… родная… желанная…
Они стояли, не отпуская друг друга, ничего не говоря, почти не дыша.
Полицмейстер кашлянул в кулак, негромко бросил приставу:
— Оставим их на время, сударь… Им сейчас это необходимо.
Князь отпустил Миху, все еще не веря своим глазам прошептал:
— Этого не может быть… Неужели я вижу вас?
— Здравствуйте, князь, — улыбнулась она.
Он взял ее руки, стал страстно и часто целовать пальцы.
— Я так ждал… Я так мечтал об этом… Я вас люблю.
