В первую минуту он Вырубову не узнал. Она чудовищно потучнела и постарела. Волосы были усыпаны пеплом седины, под глазами – круги, и не синие, а почти черные. Вырубова еле передвигалась, с трудом волоча ногу, раздробленную в железнодорожной катастрофе.
– Аннушка! – произнес Николай.
Вырубова вздрогнула: она тоже сразу не узнала императора. Смутилась, покраснела, неловко сделала книксен и, не сказав ни слова, поковыляла дальше. Определенно, мыслями она была где-то бесконечно далеко, в каких-то других мирах. «Да, ведь и ее отец Григорий и вернул-то домой из тех самых миров, с того света. И точно так же позвал ее…» – вспомнил Николай, и сердце его внезапно пронзила короткая, перехватило дыхание, боль толчков отозвалась в пальцах левой руки – мизинце и безымянном. Приступ грудной жабы[110] длился всего пять-шесть секунд, но их оказалось достаточно, чтобы Николая охватил страх смерти, всегда сопровождающий такие приступы, лоб покрылся холодным потом.
…Тогда, после крушения Царскосельского поезда, Вырубову с большим трудом освободили из-под смятого вагона. Она и сама почти превратилась в кровавую лепешку с раздробленными костями. Распутин узнал о катастрофе и о несчастье с Вырубовой от графини Витте. Как раз днем раньше Николай получил от Джунковского доклад, в котором шеф жандармов сообщал о пьяном кутеже Распутина в ресторане «Яр», где старец, сняв штаны, шокировал певичек и всех желающих дам видом своих гениталий и разъяснял всем, в какой восторг он приводил этим орудием императрицу Александру и ее дочерей – иногда поодиночке, иногда нескольких сразу. Николай был так разгневан и потрясен, что ему сразу даже в голову не пришло проверить эту чудовищные сведения, хотя достаточно было запросить первоисточники.
В тот же вечер граф Фредерикс протелефонировал на Гороховую, 62, где квартировал Распутин. Сообщил царскую волю: отныне, от сего часа, старцу окончательно запрещено появляться. И вообще навсегда забыть о своих отношениях с венценосными супругами. Последнее пожелание Фредерикс прибавил от себя и услышал в телефонной трубке в ответ насмешливое хмыканье Распутина. «Ладно, старый! – заявил ему Григорий. – Сами придут…»
Когда Николай и Александра после крушения примчались в Царскосельский госпиталь, у Вырубовой начиналась агония. И Александра решительно предложила позвать к умирающей Анне старца. Но мать Вырубовой шумно запротестовала:
– Никогда!.. – заявила она, – Никогда я не подпущу этого хлыста к моей несчастной девочке!
– Так ведь она умирает, – шепотом воскликнула царица. – А вдруг…
– Никогда! Пусть умрет, но предстанет перед Господом, а не перед Сатаной! – закричала старуха.
От графини Витте Распутин узнал, что царь с царицей находятся госпитале, куда привезли Вырубову умирать. Немедленно собрался в Царское – пешком, потому что движение поездов еще не было восстановлено. Выручила графиня. Настояла, чтобы Распутин воспользовался ее автомобилем. Шофер доставил Распутина в больницу за тридцать минут.
Вырубова не дышала уже пять минут и начала медленно холодеть. Врач, она же начальница госпиталя Гедройц, констатировала смерть.
В палату ввалился Распутин. Не обращая на присутствующих никакого внимания, он подошел к Вырубовой и, взяв ее за руку. Лицо его побагровело почти дочерна, на лбу веревками вздулись вены. Затем тело старца охватила мелкая дрожь.
– Аннушка, – хриплым шепотом произнес старец. – Аннушка, ты слышишь меня? Проснись, поглядь на меня…
Николай переглянулся с Гедройц. Та едва заметно пожала плечами и скептически покачала головой: что может услышать покойница? Ничего. Покойники слышать не могут. Это известно всем, кроме мошенника и шарлатана Распутина. В следующее мгновение Гедройц застыла, словно жена библейского Лота, превратившаяся в соляной столб. Вырубова, только что скончавшаяся, приоткрыла глаза и прошептала:
– Слышу… Отец Григорий, помолись за меня…
Распутин отпустил ее руку, бессильно свесившуюся с кровати.
– Поправится… будет жить… – еле слышно прошептал Распутин.
Кровь схлынула с его лица, он стал бледен до желтизны. Шатаясь и едва волоча ноги в черных лаковых сапогах, направился к выходу. И на пороге упал в обморок, ударившись об пол головой.
Через два месяца Вырубова уже ходила самостоятельно, хотя и с костылем в первое время.
… Через шесть дней император был оглушен новостью о внезапном и таинственном исчезновении Распутина. И что под подозрением Феликс Юсупов, которого старец сумел отвратить от гомосексуальных наклонностей. Но к вечеру того же дня царю доставили от Юсупова большое письмо. Феликс всячески отрицал свою причастность к исчезновению и к убийству Распутина, Письмом он выдал себя с головой: в тот день еще никто не знал и не говорил об убийстве. И тем более еще никому не пришло в голову подозревать Юсупова.
Труп Распутина нашли только через несколько дней – на льду Малой Невы близ Петровского моста, где убийцы затолкали старца под лед.
Вскрытие показало, что старец, с двумя пулями в легких, с одной в поясничном отделе позвоночника и с одной в горле, еще оставался жив и отчаянно боролся со смертью. Ему удалось поистине нечеловеческими усилиями найти подо льдом прорубь и самостоятельно выбраться наверх. Однако силы окончательно покинули его. Старец умер оттого, что живьем примерз ко льду.
Николай вспомнил, как уговаривала его мать не наказывать хотя бы великого князя Дмитрия Павловича, потому что князь помог истребить «одно из воплощений дьявола», стяжателя, распутника и сребролюбца. Царь горько усмехнулся. «Стяжатель» ушел на тот свет таким же, как и пришел оттуда, – нищим.
Он не оставил детям почти ничего. В это мало кто тогда верил. Но сколько же было разговоров и как возмущалась пресса, утверждая, что старец брал сотнями тысяч, обложив данью бедных петербургских банкиров и капиталистов. За это он обещал добиться у царя дополнительных прав и привилегий для евреев. В России осело больше половины мировой диаспоры.
Деньги Распутин брал – одной рукой. А другой тут же раздавал – офицерским и солдатским вдовам, жертвам японской войны, жертвам германской, увечным, нищим, сиротам… Вскоре он подступил к царю с намеками на положение сыновей и дочерей Израиля, утверждая, что самые толковые из них должны иметь право жить в столицах постоянно, поступать во все высшие учебные заведения, а не только в коммерческие и реальные училища. Царь выслушал Распутина, очень удивился и задал ему встречный вопрос:
– Григорий Ефимович, что-то я вас не понимаю. Почему я должен благоволить им больше, чем собственному народу? Обещаю вам, даю слово: любые ограничения относительно евреев я сниму тотчас же, когда дети русских крестьян будут иметь такие же благоприятные жизненные условия для получения образования, как и дети еврейских… м-м-м… крестьян!..
– Папа! – в свою очередь удивился Распутин. – Что ты говоришь? Какие еще крестьяне среди евреев? Они ж только водкой торгуют и деньги в рост дают. Откуда среди них взяться крестьянам? Этого, государь, долго ждать придется…
– Ничего страшного, – ответил царь. – Я подожду. У меня терпения хватит. Мой августейший родитель его величество Государь Александр Александрович тоже ждал. Правда, не дождался.
«Да, отец Григорий, все так и свершилось, – мысленно обратился Николай к Распутину. – Теперь я все понял тебя и поверил. Но слишком поздно». И тут же словно услышал ответ Распутина – беззвучный, но прозвучавший в бездонной глубине сердца императора. – «Вот тебе и война, Папа. Терпи – Бог милостив. Молись ему – все время, без передышки, молись каждую минуту и даже во сне молись!».
Император винил в поражении России кого угодно, только не себя.
– Отдать половину европейских территорий!.. – возмущался Николай, сообщив Александре ужасные вести, дошедшие до Тобольска. – Расчленить тысячелетнюю Державу, отдать Малороссию и Белороссию тамошним националистам, которые во все времена и эпохи неизменно были германскими и только иногда – турецкими и польскими холуями!.. Развалить армию!.. Развалить все хозяйство – по всей территории!.. Что это? Глупость или измена?!
Он внезапно замолчал, встретив изумленный взгляд Александры. И вспомнил, что именно эти вопросы в Государственной Думе адресовал депутатам профессор Милюков, один из создателей партии конституционных демократов – кадетов, заслуги которых в разрушении империи и ее государственного аппарата затмили всех остальных – и либералов, и социалистов, партийных и беспартийных. И задавал тот же риторический вопрос, адресуя его царю, царице и правительству относительно: «Что это – глупость или измена?»
– Конечно, измена! – уверенно заявил Николай, поняв, что Александра тоже вспомнила речь Милюкова…
– Dessen ugeachtet[111], – сказала она, – Христос не оставит мою любимую родину, мою несчастную, страдающую Россию… Затмение народа пройдет когда-нибудь.
