Перейдя границу, русские войска почти сразу потеряли управление, с трудом ориентировались на местности. Командиры часто не имели понятия, где в данный момент находятся.
Очень скоро войска, входя в ту или иную прусскую деревню или городишко, сначала понемножку, несмело, а потом открыто занялись грабежами. Так командование русское командование уже с первых дней обеспечило противника прекрасными разведывательными данными – с помощью местного населения, ставшего первыми жертвами мародерства. Вдобавок штабы не имели даже самых примитивных шифров и обменивались информацией и получали приказы «искровками» открытым текстом. За что германцы, безусловно, должны были представить к высоким наградам весь Российский генштаб поголовно.
Тем не менее, Николай по нескольку раз в день получал из Ставки и от военного министра донесения о неумолимом и неудержимом продвижении его победоносной армии на запад. Успехи войск превзошли все его ожидания. Русский «паровой каток» сметает все на своем пути. Война началась хорошо. Что тут еще мог сказать Распутин? Предостережения и пророчества сибирского старца опровергла жизнь. Значит, и отец Григорий не всемогущ. Видимо, он и сам это понял, потому что на четвертый день войны он заявил уже совсем другое, и его слова даже процитировал даже «Гражданин» – газета, которую издавал князь Мещерским. Князь люто ненавидел Распутина, однако же, напечатал – без комментариев, без злобы и ругани. И правильно. Отец Григорий сказал: «Ежели ввязались в войну и ничего не вернешь, то всем нам надо постоянно и усердно молить Господа, чтобы он даровал победу русскому оружию – Святой Руси – над европейскими и еретиками и басурманами».
Вернувшись с прогулки, царь взялся за письмо. Распутин, который и сам не всегда мог разобрать собственный почерк, на этот раз написал ясно – аккуратными печатными буквами. Царь бросил взгляд на первые строчки и дальше читал уже не останавливаясь. Дойдя конца, перечитал снова… Потом в третий раз – медленно, вникая в каждое слово[108].
«Государь Земли Русской! Огромная туча, полная горя и несчастия, нависла над Россией, темная, и никакой свет через нее не проходит. Прольется море немереное слез и еще больше крови, и какие слова мне найти, чтоб ты увидел тот неописуемый ужас. Знаю, войну тебе навязали, а они не знают, что она значит неминуемую гибель. Тяжка Божья кара, если к разуму не прислушаться. Царь-отец не должен позволить безумцам уничтожить себя и его народ. Даже если победим германца, что будет с Россией? Она и без того больна страшно и смертельно, еле дышит. Крестьянство погибает от тяжкого труда, голода, нищеты и темного невежества, и нет предела и края свирепостям твоих начальников. О таком великом бедствии никто не помышлял с начала времен, когда Россия умоется кровью. Страшная гибель, и горю не видно конца. Григорий».
«Сколько можно об одном и том же? – раздраженно подумал Николай. – А если он не только мне рассказывает о своих видениях… Тут же запишут в германские шпионы». Он сунул письмо в ящик стола, куда складывал бумаги, уже не нужные, но еще не предназначенные к уничтожению. И забыл о нем вплоть до своего ареста. Вспомнил он об этом письме, когда лихорадочно сжигал свой архив.
В тот же первый год войны, в ноябре четырнадцатого, Распутин снова появился Петрограде. Он довольно быстро оправился после удара ножом в живот, который нанесла ему монахиня-сифилитичка Хиония Гусева. Старец открыто говорил своим почитателям, не соображая, видно, что подобные разговоры во время войны могут быть расценены как вражеская пропаганда.
– Слишком много мертвых, раненых, вдов, сирот… Слишком много разорения, слишком много слез… Подумайте о всех несчастных, которые не вернутся более. И скажите себе, что каждый из них оставляет на земле пять, шесть, десять человек, которые по нем плачут… я знаю деревни, большие деревни, где все в трауре. А те, которые возвращаются с войны увечными калеками – они в каком состоянии? Больше двадцати лет будут пожинать в России только горе. Против воли Божией Россия вступила в войну. Христос Сам горько плачет, видя потоки слез и крови и слыша стоны, возносящиеся нему с земли Русской. Но им, генералам и министрам, гибель народная не мешает ни есть, ни пить, ни веселиться. Увы, не им одним отольется кровь русского крестьянина-хлебопашца, собирающего днесь самую кровавую жатву. Она отольется и Отцу земли Русской, ибо царь – отец всех крестьян русских, а детей своих не защитил. Возмездие будет ужасным.
О том, что Распутин ведет изменнические разговоры, Николай вскоре узнал от министра внутренних дел Хвостовая, которого именно старец в свое время проталкивал на эту должность.
– Надо как-то ему подсказать, – заметил царь, выслушав доклад Хвостова, – чтобы он как-то… сдержанней, что ли, высказывался. Не понимает разве вреда?
Хвостов рьяно взялся выполнить царскую волю: велел подготовить убийство старца. Но не успел. Сам Распутин не догадывался, с какой стороны ему грозила смертельная опасность. Узнал только после отставки Хвостова от товарища министра внутренних дел Степана Белецкого, который охотно продавал своего теперь уже никому не опасного шефа.
Старец был сильно огорчен. Александра долго не могла успокоиться и требовала наказать Хвостова. Николай же сделал для себя другой вывод: не так уж и всемогущ Распутин, и не все ему открыто, если он даже предположить не мог, что Хвостов, обязанный своей карьерой старцу, готовил его убийство.
В конце концов Николай приказал графу Фредериксу и дворцовому коменданту Воейкову, который приходился Фредериксу зятем, больше не пускать Распутина ни в Зимний дворец в Петрограде, ни в Александровский в Царском Селе. Но скоро Распутин через Александру обратился к царю с просьбой не призывать в действующую армию его сына Дмитрия, который имел законное право на отсрочку. Царь оставил прошение Друга без внимания и даже не ответил ему. Не помогли и просьбы Александры.
– Мы не можем быть такими неблагодарными! – настойчиво убеждала она мужа, – Особенно после того, как он спасаль Бэби!
– Но мы не можем и давать повода для досужих разговоров, которые обязательно превратятся в клевету! – возражал царь.
И она смирилась. Единственное, что смогла императрица, – определить сына Распутина служить в санитарный поезд, который царица содержала на свои личные деньги. Сам же Распутин замолчал – вообще ничем не напоминал о себе. Николай решил, что теперь, после истории с сыном, Распутин обиделся и больше не будет к царю обращаться с просьбами или наставлениями.
Однако Распутин обратился к царю еще раз. Последнее письмо старца он неожиданно обнаружил в своих бумагах.
«Русский Царь!» – так оно начиналось. Эти слова царь воспринял, как выстрел в тумане. Никогда до сих пор Распутин не позволял себе такого торжественно-угрожающего обращения к Николаю, которого всегда называл Папой.
«Русский Царь! Я пишу это письмо, последнее письмо, которое останется после меня в Петрограде. Я знаю, что умру до 1 января 1917 года. Я хочу напоследок сказать Русскому Народу, Папе и Маме, и Детям, и всей Русской Земле, что им надо знать и понять. Если я буду убит обычными убийцами, особенно своими братьями, Русскими Крестьянами, то ты, Русский Царь, не должен бояться за себя и за Детей своих – они будут править в России еще сотни лет. Но если я буду убит боярами и дворянам твоими, если они прольют мою кровь и она останется на русских, то двадцать пять лет им будет не отмыть моей крови со своих рук. Им придется бежать из России. Братья будут убивать братьев. Все будут убивать друг друга и друг друга ненавидеть, и через двадцать пять лет ни одного дворянина в России не останется. Царь Земли Русской! Если услышишь ты звон погребального колокола по убитому Григорию, то знай; если в моей смерти виновен кто-то из твоих родственников, то никто из твоей семьи, никто из твоих Детей не проживет больше двух лет. А если и проживет, то будет о смерти молить Бога, ибо увидит позор и срам Русской Земли, пришествие Антихриста, мор, нищету, порушенные храмы Божии, святыни оплеванные, где каждый станет мертвецом. Русский Царь! Убит Ты будешь Русским Народом, и погибнет Земля Русская. И я гибну, погиб уже. И нет меня более среди живых. Молись, молись, будь сильным, думай о своей Благословенной Семье. Григорий»[109].
Письмо в незапечатанном конверте кто-то положил в общую стопку ежедневной почты. Распутинское предсмертное послание подложил ему, безусловно, кто-то из ближнего круга. Николай был уверен, что Вырубова. Именно в эти дни она бывала во дворце, правда, скоро и уходила после короткой встречи с императрицей. Николай столкнулся с ней на пороге спальни императрицы: Александра уже вторую неделю лежала в постели: нынешний приступ радикулита был самым тяжелым за всю жизнь. Даже легкий кашель отдавался в позвоночнике и по всему телу невыносимой болью. Она не жаловалась и молча страдала. Боткин и Федоров помочь ей не могли. Самые дорогие патентованные лекарства, которые они выписывали из Германии и Франции, уменьшали боль на какие-то два-три часа, а потом мучения возобновлялись с новой силой. И в глазах жены Николай каждый день читал немой упрек. Распутин наверняка поставил бы императрицу на ноги или, по крайней мере, уменьшил ее страдания. Но во дворец ему хода нет. И Николай решение свое изменить не мог, потому что знал: уже в тот же день весь Петроград станет обливать его и Александру помоями.
