выходу. Трушников же передернул плечами и с удовольствием принялся за коньяк.
Я долго бродил по затихающим аллеям сквера, пытаясь унять раздражение. Дождь окончился. Весенняя ночь опускалась на город. Крупная белая луна выкатилась из-за реки, набросила серебряную сетку на монастырские стены. Я пересек Свято-Троицкую улицу, вышел на обрыв и сел на скамейку под башней. Внизу под обрывом поблескивала только река. Масляные фонари пристани бросали длинные желтые нити на воду. Заливные луга на том берегу были черны и пусты, и только вдали, на холме, на фоне очерченного лунным светом бора светлела колокольня сельской церкви Ильи-пророка. Истинно русская, тихая эта картина и сейчас встает у меня перед глазами. Тогда же необыкновенное спокойствие накрыло мою душу. Словно туман, проплывали перед моим внутренним взором картины далекого, читаного в книгах прошлого – скрипели ладьи, проносились монгольские всадники, шли русские войска, и терпеливые крестьяне возделывали землю – а над всем этим лишь вечная луна, да далекий крик ночной птицы, да звезды, да неумолимый бег времени.
Съезжались к шести. Площадь перед театром была заполнена экипажами, и мы еле-еле прорвались сквозь скрипящий и фыркающий этот лес на своем наемном ваньке. Впрочем, подъехать к самому входу не удалось, и нам пришлось скакать достаточно приличное расстояние в тонких туфлях по мокрой и скользкой мостовой. Наконец мы оказались в театре. Скинув пальто, привели себя в порядок и двинулись вслед за всеми наверх, по широкой, ярко освещенной и украшенной венками и масками мраморной лестнице. Там наверху у широко раскрытых дверей в партер стоял дядя в окружении главных меценатов города и приветствовал входящих. Слева и справа полукругом уходили коридоры, которые в середине расширялись, открывая прямоугольные залы. В правой уже размещался оркестр, а в левой стояли накрытые столы. Мы раскланялись и поднялись на второй этаж к ложам. Надо сказать, что, вопреки моим опасениям, Самулович держался очень светски и даже знакомства, как выяснилось, имел намного более широкие, чем я. Был он весел, оживлен, глаза поблескивали каким-то озорством. Все он рассматривал с нескрываемым любопытством и в целом был страшно доволен. Тут стоит оговориться, что довольство его проистекало не из того факта, что его – человека малознатного и малозначимого – пригласили на такой торжественный прием, а из возможности понаблюдать что-то совершенно новое, посмотреть на людей в исключительных обстоятельствах. Ему вообще были интересны люди.
– Смотри, смотри, – то и дело тормошил он меня, – могу спорить, у этого господина первый выезд в свет, а держится хорошо. А это кто? Играет в простака, а сам на всех зол, как холера… еще бы, с такой женой. Наверняка она по вечерам замеряет остатки водки в бутылках, пилит его и злословит о соседях. Думаю, проблемы с печенью.
Я его одергивал, цыкал, призывал к порядку, но потом сдался, уж больно смешными и меткими казались его замечания. Прозвенел звонок, и мы двинулись в губернаторскую ложу.
В тот день давали водевиль. Что-то легкое, веселое, про театральную жизнь, с обилием песен и танцев. Кроме нас с Борисом и самого Дениса Львовича в ложе была семья графини Надежды Юрьевны Белоноговой – крупной меценатки и вдовы бывшего губернского предводителя дворянства, скончавшегося чуть больше года назад. Надежду Юрьевну сопровождали дочь и зять, специально приехавшие из Петербурга. Разговор в основном вился вокруг устройства театра. Постоянной труппы для театра не было. Предыдущая труппа, в прошлом столь щедро финансируемая Трушниковым, за время реконструкции распалась. Артисты уехали искать ангажемент и большей частью просто пропали из вида. На новый же сезон театр был сдан выигравшей конкурс труппе Судейникова. Судя по тому, как зал принимал постановку, у труппы имелись все шансы закрепиться в городе. Мы с Борисом в разговоре почти не участвовали, зато с огромным интересом рассматривали зрителей. Особое мое внимание привлекала соседняя ложа, занятая семейством Трушниковых. И надо сказать, я в своем интересе был не одинок. Многие и многие взгляды были обращены в тот вечер вовсе не на сцену. И если женскую половину скорее всего занимал китаец, разместившийся по правую руку от хозяина ложи, то мужскими взглядами безраздельно владела левая сторона, где, слегка скрытая тенью от шторы, сидела Ольга Михайловна Трушникова.
О красоте этой женщины я мог бы говорить очень долго и в то же время не могу сказать почти ничего определенного. Есть лица пропорциональные, красивые своей классической симметрией, есть лица, которые оживляет какая-то смелая, необычайная черта – например, глаза или абрис профиля, а есть такие, которые с первого взгляда как бы отпечатываются в твоем сердце, томят его, волнуют, но даже по прошествии времени ты не можешь разобрать, в чем причина такого необыкновенного впечатления. Таково было лицо Ольги Михайловны. Ее огромные серо-голубые глаза иногда казались совсем темными, а иногда вдруг озарялись каким-то чудесным внутренним светом. Темные брови были сильно изогнуты, что придавало ее лицу то ли молящее, то ли грозное выражение. Тонкий прямой нос, небольшой рот, круглый подбородок пробуждали в уме воспоминания об античных богинях, но в то же время в чем-то были удивительно русскими. Что-то неуловимое, что-то недосказанное было в этом лице, спокойном и изменчивом. Тогда в театре я увидел ее впервые и был настолько поражен, что прервал фразу, обращенную к дяде, на полуслове и, боюсь, показал себя не с лучшей стороны. Впрочем, повторюсь, я был не одинок.
Сам Трушников, видимо, тоже понимал, какое впечатление производит его супруга, поскольку то и дело ревниво поглядывал в ее сторону. Она, впрочем, ничем ревности не способствовала и не только не обращала внимания на ажиотаж вокруг, но вообще, казалось, была готова скрыться окончательно в полутьму ложи и только общие нормы удерживали ее от такого шага.
Меж тем пьеса шла своим ходом. Мы от обсуждения театральных дел перешли на общеблаготворительные вопросы. Тут-то Денис Львович и упомянул проект.
– Обеды? Почему именно обеды? – графиня повернулась и испытующе смотрела в нашу сторону.
Я несколько смешался тогда, хотя именно мне, по нашей договоренности, следовало презентовать проект, но на выручку пришел Борис. В нескольких словах он описал то бедственное положение, в котором находится большая часть городских детей, сослался на собственноручно собранные статистические данные по заболеваниям, а также на выводы немецких профессоров о снижении риска развития туберкулеза при ежедневном приеме горячей пищи.
– Так, – пожилая женщина внимательно взглянула на Бориса, – значит, вы – доктор.
Борис кивнул.
– И хороший?
Я вскинул на Бориса глаза, силясь угадать, как он отреагирует на столь странный
