— Боюсь, смерть графа была не из приятных, — присовокупил герцог, задумчиво глядя на оружие в руке. — Да, полагаю, она была болезненной, хотя страдания его, смею заверить его любимую супругу, длились недолго. От такого ранения он умер через несколько минут. Смотрите…
Он повернулся к настенной фреске за спиной и во второй раз за день вдруг бросил нож, который, просвистев в воздухе, через мгновение вонзился, дрожа, в оштукатуренную стену. Его лезвие воткнулось в грудь одного из недавно нарисованных учителем ангелов в белоснежном облачении, который, воздев руки вверх, смотрел на изображенный под ним борющийся человеческий род.
Графиня жалобно вскрикнула и осела в кресле. Ее горестный вопль подхватили остальные придворные дамы, одни из которых бросились на помощь близкой к обмороку женщине, другие же потеряли сознание в креслах либо на плече своих кавалеров. И вот когда крик отчаяния усиливался, иной, гораздо более страшный звук пронзил темноту ночи.
Это был бездушный женский смех. Ошеломленная, я быстро обернулась туда, откуда он доносился, одолеваемая безумным желанием отыскать дерзкого. Внезапно мой взор привлекла знакомая фигура — та золотоволосая женщина, которая приняла меня за моего двойника, белого епископа. Она сидела в центре дальнего стола, и ее богатый светло-голубовато-золотистый наряд гармонировал с бледной синевой ее глаз и золотистым оттенком ее изящно завитых локонов под изящной вуалью. Сейчас ее прекрасные черты искажала бледная маска веселья, ее алые губы широко растягивались, когда грубые звуки слетали с них.
Потом ее бледные глаза встретились с моим испуганным взглядом, и раздался еще более ужасный взрыв смеха, когда она встала и указала прямо на меня.
Одну из величайших ошибок совершают, когда отзываются хорошо о недостойном человеке или плохо — о хорошем.
Леонардо да Винчи. Forster Bequest MS II
Чуть не задохнувшись, я быстро взглянула на учителя, желая увидеть его реакцию на столь неожиданный поворот событий. Однако его внимание было, видимо, занято чем-то иным. Я огляделась по сторонам, стараясь уловить, заметил ли кто еще это бессердечное создание. К моему изумлению, никто, кроме меня, казалось, не обращал на нее внимания. Складывалось впечатление, будто мы с ней существуем отдельно от остальных присутствующих в зале. Она, видимо, требовала, чтобы и я радовалась смерти графа, я же, в ужасе от ее поведения, просто смотрела на нее.
Оторвав свой взгляд от странной дамы, я с недоумением встряхнула головой. Почему никто, кроме меня, не находит ничего предосудительного в ужасном веселье этой женщины среди всеобщего горя? Герцог обязан приказать своим людям взять ее, чтобы она ответила на вопросы, касающиеся убийства, или, по крайней мере, прогнать ее из зала за проявление бездушия перед лицом страданий графини Феррара.
Но в тот миг, когда эти мысли промелькнули у меня в голове, ее смех изменился и перерос в тревожный крик. И она уже не указывала, даже не глядела в мою сторону. Эта женщина с горестным видом вскинула руки кверху, и сидевший рядом с ней дворянин попытался утешить ее. Да, теперь, когда я оправилась от первого потрясения, я уже и не знала, действительно ли те звуки были смехом.
Я провела рукой по зарумянившемуся лицу. Не вообразила ли я, увлекшись охотой учителя за убийцей, что вижу перед собой преступницу? Возможно, театральное представление Лодовико с ножом невольно пробудило до сих пор неведомую мне женскую склонность к истерии, и мое обычно ясное сознание на миг затуманилось.
Впрочем, мне не пришлось размышлять над этим, ибо, призывая всех к тишине, герцог поднял руку. Когда гости стали усаживаться, я с облегчением увидела, что кресло графини опустело; очевидно, кто-то из соображений приличия увел ее из зала во время всеобщего смятения. Что же касается маркизы, то она вновь заняла свое место, обрела былое хладнокровие и с прежним аппетитом принялась налегать на еду, будто ее внучатый племянник и не погиб от руки убийцы.
— Садитесь, — приказал герцог тем из своих гостей, которые по-прежнему слонялись по залу. — Я уверен, что мой дорогой кузен Орландо хотел бы, чтобы сегодня вечером вы веселились, а скорбь отложили на потом. Ешьте и пейте вволю.
Замолкнув, он обвел взглядом собравшихся, и его хмурое лицо посуровело.
— Но знайте: пока убийца графа не будет найден, никто без моего позволения не вступит в замок и не покинет его пределы. У ворот и вдоль стен поставлена стража, и она проследит за тем, чтобы мои распоряжения исполнялись в точности. Те, кто попытается провести моих людей, дав тем самым повод считать себя причастными к убийству графа, будут наказаны по заслугам.
На сей раз ропот после слов Моро был тише и окрашен теперь злобной подозрительностью, проявляющейся в мрачных взглядах, которыми гости одаривали друг друга. Я подумала, что их взволновало не столько поиск среди них того, кто совершил злодеяние, сколько их вынужденное заточение до тех пор, пока преступление не будет раскрыто. У большинства знатных лиц имелись в окрестностях собственные виллы, и они, прибыв в замок, собирались провести здесь всего один день и после ночной пирушки отправиться назад. Более длительное отсутствие могло сказаться на их хозяйстве, не говоря уже об их платье, нуждающемся в уходе.
А что, если убийцу не отыщут в ближайшие дни или даже недели, а может, и вообще никогда? Надолго ли хватит в замке припасов, чтобы прокормить столько лишних ртов, ведь все гости явились с немалочисленными свитами? Я подумала, что уже через неделю полки величественных кухонь в замке опустеют, и спросила себя, неужели Моро не понимает, что это будет, возможно, единственным следствием запирания ворот.
Если он и понимал, то это, видимо, мало его волновало. Герцог, вновь принявшийся за еду, казалось, мило беседует с явно расстроенным французским посланником. Смотритель кухни тем временем жестом велел разносчикам снова приступить к своим обязанностям. Я нашла брошенный кем-то кувшин с вином и схватила его, ведь мне же надо было под каким-нибудь предлогом добраться до того места, где сидел Леонардо, и рассказать ему о тех двух разносчиках и их подозрительных словах. Что же касается той загадочной женщины, я тоже упомяну о ней, только пусть уж он поговорит с ней сам — она ни за что не снизойдет до беседы с человеком моего положения. Кроме того, я узнаю, удалось ли учителю заметить что-нибудь интересное для нашего расследования.
Добраться до него оказалось не так легко, как я ожидала, ибо меня то и дело подзывали, крича «Мальчик!» и размахивая опорожненными винными кубками. Видимо, гости герцога решили во время этой невольной задержки больше обычного предаваться пьянству. Я старалась подслушать, что говорят о графе, особенно теперь, когда о его участи стало известно, но до меня доносились лишь отдельные фразы и слова.
— Прекрасный человек! Не везло в кости, но каков наездник!
— Полагаешь, найдутся желающие утешить его жену?
— Поразительно, что это случилось только теперь! Давно ожидал, что он напорется на клинок.
Пробираясь к Леонардо, я пришла к выводу, что среди придворных есть как те, кто искренне скорбел о кончине графа, так и те, кого судьба его не удивила и оставила равнодушным. Когда я очутился возле него, вина в моем кувшине не хватило бы даже на глоток; однако я, притворяясь, будто наполняю наполовину пустую чашу учителя, склонился к нему и прошептал:
— Я узнал кое-что полезное для нашего расследования. Сказать вам сейчас или потом?
Не сразу ответив, он поднес сосуд к губам и сделал большой глоток вина. Его черная бархатная шапочка сползла набок, а его желтоватые волосы были в таком беспорядке, словно он водил в них своими длинными пальцами. Более того, его волевой рот, казалось, кривился — то ли ему что-то не давало покоя, то ли давало о себе знать выпитое вино. Видимо, учителя, судя по состоянию духа и внешнему виду его, что-то расстроило, поэтому я спросил себя, не театральное ли представление герцога с ножом тому причиной. Его ответ, впрочем, был выдержанным, хотя произнесенные им шепотом слова и потрясли меня.
— По-моему, наше расследование завершилось, едва начавшись. Понимаешь, мой любезный Дино, кажется, я знаю, кто совершил столь отвратительное злодеяние против графа.
При этих словах мои глаза широко раскрылись. Но прежде чем он успел сказать еще что-нибудь, кудрявый юноша протиснулся между нами и предложил блюдо с крошечной зажаренной птицей, удобно устроившейся на праздничном ложе из папоротника и первоцветов. Реакция Леонардо была немедленной и неожиданно бурной.
— Нет, нет, — воспротивился он, и рот его искривился от отвращения, как у человека, которому предлагают мертвечину. Оттолкнув от себя блюдо длинным пальцем, учитель промолвил: — Я не ем своих ближних. Убери эту гадость от меня и принеси немного фруктов.
