— Ух ты! — сказал я. — Извините. Поглядите, а она движется!
И правда. Торпеда набирала впечатляющую скорость по прямой линии под небольшим углом к барке.
— Чертов дурень, — буркнул Макинтайр, вытаскивая часы и следя за торпедой, становящейся в воде все меньше и меньше. — Господи! Она же работает! Правда, работает! Смотрите, как она мчится!
Так и было. Макинтайр сказал мне позже (почти всю дорогу назад он корпел над листком бумаги, проверяя свои расчеты), что его торпеда достигла скорости почти в семь узлов менее чем за минуту, что двигалась она всего лишь с пятипроцентным отклонением от абсолютно прямой линии и что она могла покрыть по меньшей мере тысячу четыреста ярдов до того, как исчерпается энергия.
По меньшей мере? Да, я немножко поторопился в своем желании вынудить Макинтайра приступить к испытанию, не убедившись прежде, что путь свободен.
— О Господи! — пробормотал Бартоли в ужасе. Торпеда, все еще четко видимая, достигла теперь максимальной скорости, и все ее пятьсот фунтов, двигаясь в нескольких дюймах под водой, устремлялись прямо к фелукке, одному из суденышек, часто используемых для ловли рыбы или доставки припасов. Ее экипаж был ясно виден: кто сидел на корме у руля, кто опирался на поручни, любуясь видом, а легкий ветер надувал над ними парус.
Мирная сцена, одна из тех, ради которых художники проезжали сотни миль, чтобы запечатлеть ее на холсте и продать склонным к романтике северянам, жаждущим кусочка Венеции на своих стенах.
— Берегитесь! — завопил Макинтайр, и мы все присоединились к нему, подпрыгивая и размахивая руками. Моряки фелукки глядели на нас, ухмыляясь и махая нам. Помешанные иностранцы! Ну, а утро такое приятное, так почему бы и не отозваться по-дружески?
— Сколько пороха в этой штуке? — спросил я, подпрыгивая.
— Его вообще нет. Я положил пятьдесят четыре фунта глины в головку. И вообще порох тут ни при чем. Там будет пороховата.
— Да, вы мне говорили.
— Ну, так помните. И в любом случае я не могу тратить попусту пороховату.
— К счастью.
Фелукка продолжала плыть, торпеда тоже. Дело секунд. Четверть узла, и суденышко разминется с курсом торпеды, и она промахнется. Все будет хорошо. Вот только бы фелукка поплыла быстрее или торпеда потеряла бы скорость.
Ни та ни другая такого одолжения не сделала. Могло быть и хуже, заверил я Макинтайра позднее. Ударь торпеда в среднюю часть, она при такой скорости и таком весе, несомненно, пробила бы тонкие доски насквозь, и было бы трудно сделать вид, будто бы четырнадцатифутовая стальная труба, застрявшая в их скорлупке, не имеет к нам никакого отношения.
Но нам повезло. Фелукка уже почти прошла мимо торпеды, почти, но не совсем. Изобретение Макинтайра задело ее корму: даже с расстояния в четыреста ярдов мы услышали треск разломанного рулевого весла. Фелукка накренилась от удара, паруса потеряли ветер и дико захлопали, а морячки, секунду назад махавшие нам и приятно бездельничавшие, ошеломленно пытались совладать со своим суденышком и понять, что произошло. Торпеда меж тем бесшумно продолжала свой путь, и было ясно, что никто на фелукке ее не увидел.
Бартоли, должен признать, был великолепен. Естественно, мы направились к пострадавшему суденышку, и он быстро обменялся парой слов с экипажем.
— Никогда в жизни ничего подобного не видел! — крикнул он на венецианском наречии. — Поразительно!
— Что это было? Что произошло?
— Акула, — ответил он умудренно. — Огромная, и плыла очень быстро. Я разглядел ее совершенно ясно. Она, видно, зацепила вашу корму, откусила руль. Никогда прежде я такое чудовище в лагуне не видел.
Экипаж пришел в восторг. Куда лучшее объяснение, чем прогнившее дерево или обычный несчастный случай. Они на недели были обеспечены жадными слушателями. Бартоли, выразив удивление, как это они не заметили плавника, торчавшего из воды, предложил помощь, рассердив Макинтайра. Он желал отправиться за своей торпедой. Он точно не знал радиуса ее действия, и к этому времени она могла оказаться где угодно. Она была его бесценным сокровищем, и он не хотел, чтобы она попала в руки какого-нибудь шпиона или конкурента. Ведь он был убежден, что все правительства и компании мира отчаянно пытаются украсть его секреты.
Он мог бы не тревожиться: Бартоли знал, что делает. Какой венецианский мореход согласится, чтобы его позорно отбуксировала в порт кучка иностранцев? Они выразили положенную благодарность, но отказались. Затем они соорудили подобие руля из весла, опустив его с кормы, будто на гондоле, и через полчаса приятных разговоров отправились в путь.
Мы все — и особенно Макинтайр — вздохнули с облегчением, когда фелукка скрылась в раннем утреннем тумане, а затем приступили к поискам его изобретения. Я счел, что пора извиниться.
— Думаю, я должен изыскать какой-нибудь способ компенсировать морякам ущерб, — докончил я. — Полагаю, починка их руля потребует денег.
Но в сущности, извинения не требовались: Макинтайр преобразился. Из замученного тревогами брюзги, каким он был час назад, он превратился в человека, которого известили, что он унаследовал огромное состояние. Он буквально просиял, глаза его искрились радостным волнением.
— Вы ее видели? — воскликнул он. — Видели? Прямо будто стрела! Она работает, Стоун! Работает, как я и говорил. Будь в носу какая-нибудь взрывчатка, я бы отправил эту лодчонку к праотцам. Я бы утопил броненосец.
— Вот это было бы трудно списать на акулу, — указал я, но Макинтайр отмахнулся от моего возражения и бросился на нос, поднося к глазам полевой бинокль.
Искали мы примерно час, поскольку вопреки убеждению Макинтайра, что она двигалась прямо, как стрела, на самом деле она чуть-чуть отклонялась влево, самую чуточку. Но за несколько сот ярдов это составило значительную разницу. К тому же она была почти погружена в воду, едва-едва видимая на поверхности, и это тоже мешало поискам.
Однако в конце концов мы ее обнаружили, увязшую в иле на таком мелководье, что добраться до нее на судне было невозможно.
Мы потратили полчаса, бросая привязанный к веревке крюк, в надежде зацепить эту штуковину и подтянуть поближе к нам. Ничего не получилось. Ждать прилива смысла не имело, они ведь там отсутствуют.
— Кто-нибудь умеет плавать? — спросил я.
Ответом мне стало общее мотание головами, что я счел поразительным. Что Макинтайр не умел, меня не удивило. Но вот его рабочие, выросшие в окружении воды? Я прикинул, сколько же венецианцев тонет ежегодно, если они, как правило, плавать не умеют.
— А что?
— Ну, — сказал я с внезапной неохотой, — я подумал, просто в голову пришло, вы понимаете, что кто-нибудь из нас мог бы доплыть до нее. Вода вроде бы достаточно глубокая.
— Если вы увязнете в иле, то уже не выберетесь, — сказал Бартоли. Мне не понравилось это «вы».
— В точку, — сказал я.
Однако Макинтайр счел мою безвременную кончину вполне подходящей ценой.
— Возьмите две веревки, — сказал он. — Одну для торпеды, а второй обвяжетесь сами. Чтобы мы вытащили вас тоже. Вы ведь умеете плавать, верно?
— Я? — сказал я, прикидывая, счел бы мой отец ложь допустимой при подобных обстоятельствах. В целом он такую практику не одобрял. — Ну, немножко.
— Прекрасно, — сказал Макинтайр, вполне успокоенный. — И я глубоко вам благодарен, дорогой сэр. Глубоко благодарен. Хотя торпеда там оказалась по вашей вине.
Понятно. Очень неохотно я начал раздеваться, поглядывая за борт. Спускаться надо будет очень медленно, не то я ухну на дно и увязну в иле, еще не начав плыть. Было холодно, а вода выглядела еще более холодной.
Бартоли завязал две веревки вокруг моей талии и ухмыльнулся мне.
— Не беспокойтесь, — сказал он, — мы вас там не бросим.
И тогда я осторожно опустился в воду. Она оказалась даже холоднее, чем я боялся, и меня сразу же пробрала дрожь. Но делать нечего, и я легким брассом поплыл к торпеде, стараясь держать ноги как можно выше в воде.
Единственная опасность возникла, когда я приблизился к торпеде и вынужден был остановиться. Глубина воды там была около трех футов, и мои ступни несколько раз задевали ил, пока я маневрировал, чтобы занять нужную позицию. Мне требовалось опуститься, и я ощутил, как они погрузились в ил по-настоящему. Когда я уцепился за торпеду и попытался выдернуть их, я понял, что они увязли накрепко.
— Я не могу двигаться, — закричал я в сторону барки.
— Привяжите веревку к торпеде. Прекратите загонять ее глубже, — крикнул Макинтайр в ответ.
— А как же я?
— Вас мы вытащим… потом.
Ну, спасибо, подумал я с горечью. Тем не менее он был прав. Я же находился тут ради этого. Я уже так замерз, что едва сумел развязать узел, не говоря уж о том, чтобы просунуть веревку под панель пропеллера и надежно закрепить.
