меня с вашими этнографическими трудами?
О! Я так и знал, что слово «библиотека» вызовет у этого фигляра неудовольствие. Но мне удалось сохранить хладнокровие, и я с достоинством произнес:
– Я хочу ознакомить вас с подборкой статей и заметок, которые однажды попались мне, когда я изучал журнальные подшивки. По моему скромному мнению, они имеют отношение к интересующей вас теме. – Я окатил его изрядной порцией презрения и докончил: – Но, быть может, это не соответствует намеченному вами расписанию и вы желали бы наведаться в пивную?
Мой выпад возымел действие, и через полчаса мы сидели в просторной читальне. Когда-то здесь заседали члены Городской управы, теперь же зал был переоборудован, отремонтирован и меблирован столами и стульями, полученными в дар от Лесотреста и Губоно. Я разложил перед Апраксиным старые – тридцатилетней давности – комплекты еженедельника «Научное обозрение», раскрыл их на нужных страницах (благо память у меня отменная!) и указал на корреспонденции, которые следовало прочесть.
Он склонился над пожелтевшим разворотом журнала и огласил заголовок, набранный броским шрифтом:
– «Мерцающие огни над Калифорнией». О чем это?
– Читайте-читайте! – подбодрил я. – Скоро поймете…
– «По сообщению американской газеты «Сакраменто», штормовым вечером 17 ноября 1896 года люди в р-различных точках города зафиксировали предмет, двигавшийся по небу над крышами домов. Он напоминал гигантскую дуговую лампу, приводимую в движение необычайно мощной энергией. Предмет двигался неравномерно с востока на юго-запад, то опускаясь к земле, то поднимаясь вновь. Р-ряд свидетелей, наблюдавших его с близкого р-расстояния, утверждает, что предмет имел форму сигары с предположительно алюминиевым корпусом…»
Дочитав, Архипов непонимающе воззрился на меня, но я подсунул ему следующий журнал – с перепечаткой статьи из «Окленд трибюн», в которой рассказывалось об аналогичных наблюдениях пассажиров оклендского трамвая буквально через две недели после событий в Сакраменто. Засим последовали заметки, относившиеся уже к более поздним годам: «дирижабли из белого металла» (так их именовали в большинстве случаев) видели и даже фотографировали над Чикаго, над штатами Висконсин и Иллинойс, а уже в начале нынешнего столетия они перебрались в Европу. В 1908 году летающую торпеду, испускающую слепящий свет, описывал констебль из английского Питерсборо, а годом позже в Уэльсе и графстве Эссекс, как сообщала британская пресса, такая же торпеда атаковала зевак при помощи двух направленных лучей. К счастью, никто не пострадал. Форму летающих кораблей определяли по-разному, склоняясь все больше к тому, что она была закругленной. Отмечали и характерный шум движущих установок.
Алябьев читал бегло, а потом стал пробегать тексты по диагонали. Наконец отодвинул от себя бумажные кипы и окинул меня взглядом, исполненным неудовольствия.
– Ну и?.. С какой р-радости я должен верить этой ахинее? – изрек он повышенным тоном, неуместным в читальном зале. – Журналистские утки, только и всего.
О! Я воздержался от замечаний, касавшихся пробелов в его воспитании, и заострил внимание на сходстве изложенных фактов с тем, что мы сами видели вчера:
– Повторюсь, я закоренелый материалист, но существование инопланетного разума еще не опровергнуто, пусть и не доказано. Вы не можете не согласиться, что тождественность прочитанного вами и наших недавних злоключений бросается в глаза…
– Бред! – резюмировал он и сдвинул подшивки «Научного обозрения» на край столешницы. – Марсиане прилетали на Землю только в книжках Уэллса.
Но зерно сомнений уже проросло в его дремучем рассудке.
Я спросил, какие у него планы на вечер, раз он поселился в гостинице и, следовательно, не собирается сегодня же возвращаться в Усть-Кишерть.
Он улыбнулся и предложил, если это меня не затруднит, прогуляться до центрального почтамта, расположенного в городском микрорайоне, именуемом по старинке Разгуляем. Там, помимо почтового и телеграфного отделений, находилась телефонная станция.
Загадочность Авдеева возбудила мое любопытство, и я дал согласие сопровождать его. На почтамте он долго не выходил из телефонной кабины, я разбирал отдельные его выкрики: «Александр Васильевич, да поймите же: это не блажь!.. Да, если по-другому нельзя, подключите Глеба Ивановича…» Так как до этого я услышал, что он просит телефонистку соединить его с Москвой, мне подумалось, что он разговаривает со своим руководством. Я был бы рад, если бы он получил выговор за разгильдяйство, однако все сложилось иначе, потому что из кабины он вышел повеселевший и предложил мне с часок побродить по набережной Камы, которую никогда не видел.
– А потом?
– А потом, Антон Матвеевич, если вы не против, мы проведем телефонный мост с одним выдающимся ученым. Я договорился: его предупредят, и он уделит нам минут десять своего драгоценного времени.
– Кто он? Авиатор?
– Терпение. Скоро узнаете.
И он обрек меня на терзания от неизвестности. Это одна из моих черт – меня выводит из себя любая недосказанность, ибо она означает, что мой собеседник занимает заведомо более выгодное положение, обладая сведениями, которыми не обладаю я. Недосказанность есть элемент небрежения по отношению к тому, с кем беседуешь, в особенности если ее позволяет себе субъект посредственный.
Я думал, что после прогулки по набережной мы вернемся на главпочтамт, но мы направились к двухэтажному зданию окружного исполкома на улице Ленина, бывшей Покровской. Нас уже ждали и пропустили беспрепятственно. Исполкомовские клерки с приторным заискиванием расшаркивались перед Афоньевым, а он разговаривал с ними по-барски, как со смердами. Нас провели на второй этаж, в комнату спецсвязи, где на широком столе стояли в ряд три разноцветных телефонных аппарата. Вышколенный секретарь повозился с трубкой, подул в нее, продекламировал какую-то тарабарщину, щелкнул кнопкой громкоговорящего устройства, после чего отрапортовал, словно солдафон на плацу:
– Калуга на линии! – И чуть тише, с придыханием, прибавил: – Константин Эдуардович ждет.
О! Я не поверил своим ушам. Константин Эдуардович из Калуги? Неужели Циолковский? Я и представить себе не мог, что могущество покровителей моего нового знакомого простирается так далеко. Периферийный мечтатель, возведенный Советской властью в ранг гения, слыл нынче одной из наиболее популярных персон в стране.
– Я на проводе… – пробился к нам сквозь помехи надтреснутый старческий голос. – Прошу прощения… если можно, коротко… Я не совсем здоров, позавчера приехал из Москвы, участвовал в Выставке межпланетных механизмов.
Арефьев опешил. Он знать не знал не только об этой выставке, где впервые в мире были представлены макеты звездолетов и луноходов, но и о том, что в конце прошлого года при Всесоюзной ассоциации изобретателей
