породила другую: «А если священник ненастоящий?»
— При всем уважении к вам… — глядя на Нинель Николаевну, Теофилус Чезарини сдержанно покачал головой. — Священник наставляет прихожанина не только во время мессы или причастия, но и в важнейшие моменты его жизни: когда он рождается, венчается, умирает. Что же это как не стремление помочь человеку, сделать его счастливее?
— Религия — важный и полезный инструмент управления людьми, и ее нужно изучать именно с этой точки зрения, — упрямо заявила профессорша.
— Вы правы только в одном: священник должен окормлять свою паству. — По напряжению, которое прозвучало в голосе епископа, нетрудно было догадаться, что его терпение на исходе. — Человеку во всем нужны рамки. В условиях безграничного выбора он теряется и начинает грешить.
Слушая Чезарини, Элина смотрела на его руки, затем на сухое, бесстрастное лицо с голубыми глазами. Она будто оценивала степень его достоверности. Себастиан за спиной епископа сидел неподвижно, однако побагровевшая шея и уши выдавали его напряжение.
— У таких, как вы, должна быть доля здорового цинизма! — произнесла Нинель Николаевна. — Для того чтобы использовать религию как орудие управления, вы должны понимать низы и верхи, а это, извините, хамелеонство.
— Прошу вас, остановитесь… — с лица епископа медленно сползала маска бесстрастия, однако Нинель Николаевна увлеченно продолжила:
— При всей моей научной антибожественной природе я человек веры и отдаю должное религии, которая на протяжении веков оттачивала навык управления массами людей и достигла блестящего результата.
Епископ вытер салфеткой губы и отшвырнул ее в сторону:
— В конце концов, это невыносимо. — Он встал из-за стола и обернулся к Себастиану: — Мы уходим.
Служка вскочил со стула и сопроводил Чезарини к выходу.
— Что же вы, дорогая? — Как ни в чем не бывало поинтересовалась Нинель Николаевна. — Даже не притронулись к рыбе? Не заболели?
— Со мной все в порядке… Впрочем, кажется, у меня болит голова. — Элина неожиданно встала и наперегонки с официантом направилась к девятнадцатому столу. Там взяла салфетку и мастерски умыкнула со стола бокал Себастиана.
Через несколько минут перешагнула порог оперативной комнаты и вручила Таскирану трофей.
— Вот!
Он опустил глаза, сделал едва уловимое движение, и на запястьях Элины защелкнулись наручники.
— Вы задержаны.
Римская империя. 274–281 годы
Рим давал триумф императору Аврелиану. Во втором часу после восхода солнца шеренга трубачей сыграла «победу». Колонны военных прошли через Карментальские ворота и двинулись по улицам города, которые украшали цветочные гирлянды и ветки лавра.
Подкованные железом солдатские калиги [26] стучали по мощеной дороге так громко, что даже приветственные крики граждан Рима не в силах были их заглушить.
Время от времени легионеры выкрикивали хвалу Юпитеру:
— Йоу, триумф! — А потом, заглушая кифаристов [27], орали непристойные песни:
Вы, мамаши, прячьте дочек, Мы шагаем мимо, Познакомим ваших девокС лысым господином!
Надсадно скрипели повозки с грудами золоченых доспехов и драгоценной утвари, которые захватили в Пальмире. Пешие легионеры несли золотые венки, врученные императору Аврелиану главами покоренных городов. Трубы продолжали трубить «победу», и шествие медленно втягивалось в Большой цирк, который также был ипподромом.
Елена, как жена боевого офицера-преторианца, занимала место в императорской ложе, правда, во втором ярусе. Сидевшая рядом с ней матрона снисходительно спросила юную провинциалку:
— Первый раз в Большом цирке?
— Да я и в Риме-то впервые, — искренне призналась Елена.
— Разве это добыча? — Матрона взглядом оценила сокровища, которые провозили мимо. — Вот в прежние времена обозы, груженные золотом и серебром, шли целых три дня!
Елену мало интересовали драгоценные металлы. Она оживилась, когда на дорожку вывели ручных зверей: изящных пантер, пардусов [28] и обезьян. Впереди процессии важно шагали страусы.
Матрона тут же прокомментировала:
— Этих зверей император привез больше двух сотен. После триумфа их раздадут знатным римлянам. Нам с мужем достались два попугая!
Отдав должное похвальбе матроны, Елена продолжала разглядывать животных: огромного тигра, которого на четырех шестах вели четверо здоровенных молодцов. За ним следовало стадо слонов — не меньше двадцати великанов. Потом провели диковинных лошадей с рогами из далеких северных лесов и косматых чудовищ, отдаленно напоминавших быков.
В завершение звериной процессии по ипподрому прогнали стадо безупречно белых быков с золочеными рогами — в жертву Юпитеру.
На опустевшее поле вышли трубачи и трижды просигналили «внимание». За ними выехали конные преторианцы и выстроились вдоль дороги по всему ипподрому. Елена попыталась распознать среди них Констанция, ей показалось, что он несет караул у императорской ложи. Она помахала рукой, и всадник слегка покачал копьем.
Матрона заметила жест Елены и осуждающе усмехнулась:
— Впервые в Риме, а уже дружка завела. Ну и бойкие нынче провинциалки!
— Это мой муж, — обидевшись, проговорила Елена. — Мы уже четыре года женаты.
Lawrence Alma-Tadema — Roman Women
«А вместе не были даже года», — с грустью подумала она.
Матрона озадачилась, а Елена уже во все глаза таращилась на ворота, через которые тянулась вереница знатных пленников.
Прозвучал голос трубы, и заиграл оркестр кифаристов. На дорожку вышли отец и сын, бывшие галльские императоры Тетрик I и Тетрик II. В некотором отдалении за ними шла Зенобия, властительница Пальмиры. Она ступала как истинная царица, прямая, будто натянутая тетива. Золотые украшения и драгоценные камни подчеркивали ее восточную красоту. От шеи тянулись цепи, которые удерживали конвойные офицеры, однако создавалось ощущение, будто это не они, а она ведет их на привязи.
Herbert Gustave Schmalz — Zenobia's Last Look on Palmyra, 1888
Зрители на трибунах встретили царицу рукоплесканиями и восхищенными возгласами:
— Аве, Зенобия!
— Аве, Пальмира!
Зенобия прижала руку к груди, потом вскинула вверх, приветствуя жителей Рима. Толпа взревела от восторга.
Воздавая должное героине, Елена крикнула вместе со всеми:
— Сальве, Зенобия!
— Ишь, гордячка! Августой стать захотела, провинциалка безродная, — вознегодовала матрона. Ее второй подбородок возмущенно затрясся.
Между тем в Большой цирк въехала золоченая колесница, запряженная четверкой белоснежных коней. Позади возницы в золотом венце стоял император. Трубачи заиграли «Аве», и толпа взревела, приветствуя Аврелиана.
— Ну, а теперь смотри! — матрона ткнула Елену в бок. — Идут знатные иноземцы!
В ту же минуту на дорожку начали выходить представители разных стран, разодетые
