– А где татары, Ваше Императорское Величество? Где поляки? И с игом жидовским то же будет. От том не печалься, Батюшка-Царь: христоубийцы понесут свое.
– Что ждет преемника моего, Цесаревича Александра?
– Француз Москву при нем спалит, а он Париж у него заберет и Благословенным наречется. Но невмоготу станет ему скорбь тайная, и тяжек покажется ему венец царский, и подвиг царского служения заменит он подвигом поста, и молитвы, и праведным будет в очех Божиих…
– А кто наследует Императору Александру?
– Сын твой Николай…
– Как? У Александра не будет сына? Тогда Цесаревич Константин.
– Константин царствовать не будет, памятуя судьбу твою, и от мора кончину приемлет. Начало же правления сына твоего Николая дракой, бунтом вольтерьянским зачнется. Сие будет семя злотворное, семя пагубное для России, кабы не благодать Божия, Россию покрывающая… Лет через сто примерно после того, оскудеет Дом Пресвятыя Богородицы, в мерзость запустения обратится…
– После сына моего Николая на Престоле Российском кто будет?
– Внук твой, Александр Второй, Царем Освободителем преднареченный. Твой замысел исполнен будет, крепостным он свободу даст, а после турок побьет и славян тоже освободит от ига неверного. Не простят бунтари ему великих деяний, охоту на него начнут, убьют среди дня ясного в столице верноподданной отщепенскими руками. Как и ты, подвиг служения своего запечатлеет он кровью царственной, а на крови Храм воздвигнется…
– Тогда и начнется тобой реченное иго жидовское?
– Нет еще. Царю Освободителю наследует сын его, а твой правнук Александр Третий. Миротворец истинный. Славно будет царствование его. Осадит крамолу окаянную, мир и порядок наведет он. А только недолго царствовать будет.
– Кому передаст он наследие царское?
– Николаю Второму – Святому Царю, Иову Многострадальному подобному. Будет иметь разум Христов, долготерпение и чистоту голубиную. О нем свидетельствует Писание: Псалмы 90, 10 и 20 открыли мне всю судьбу его. На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий. Искупитель будет, искупит собой народ свой – бескровной жертве подобно. Война будет, великая война, мировая. По воздуху люди, как птицы, летать будут, под водою, как рыбы, плавать, серою зловонную друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться. И предан будет правнук твой, многие потомки твои убелят одежду крови Агнца такожде, мужик с топором возьмет в безумии власть, но и сам опосля восплачется. Наступит воистину казнь египетская.
Горько зарыдал вещий Авель и сквозь слезы тихо продолжал:
– Кровь и слезы напоят сырую землю. Кровавые реки потекут. Брат на брата восстанет. И паки: огонь, меч, нашествие иноплеменников и враг внутренний – власть безбожная, будет жид скорпионом бичевать Землю Русскую, грабить святыни ее, закрывать Церкви Божии, казнить лучших людей Русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от своего Богопомазанника. А то ли еще будет! Ангел Господень изливает новые чаши бедствий, чтобы люди в разум пришли. Две войны одна горше другой будут. Новый Батый на Западе поднимет руку. Народ промеж огня и пламени. Но от лица земли не истребится, яко довлеет ему молитва умученного Царя.
– Ужели сие есть кончина Державы Российской и несть и не будет спасения? – вопросил Павел Петрович.
– Невозможное человекам, возможно Богу, – ответствовал Авель, – Бог медлит с помощью, но сказано, что подаст ее вскоре и воздвигнет рог спасения Русского. – И восстанет в изгнании из дома твоего Князь Великий, стоящий за сынов народа твоего. Сей будет Избранник Божий, и на главе его благословение. Он будет един и всем понятен, его учует самое сердце Русское. Облик его будет державен, светел, и никто же речет: «Царь здесь или там», но: «Это он». Воля народная покорится милости Божией, и он сам подтвердит свое призвание… Имя его трикратно суждено в Истории Российской. Пути бы иные сызнова были на Русское горе…
И чуть слышно, будто боясь, что тайну подслушают стены Дворца, Авель нарек самое имя. Страха темной силы ради, имя сие да пребудет сокрыто до времени.
– Велика будет потом Россия, сбросив иго жидовское, – предсказал Авель далее. – Вернется к истокам древней жизни своей, уму-разуму научится бедою кровавой. Дымом фимиама и молитв наполнится и процветет аки крин небесный. Великая судьба предназначена ей. Оттого и пострадает она, чтобы очиститься и возжечь свет во откровение языков.
В глазах Авеля горел пророческий огонь нездешней силы. Вот упал один из закатных лучей солнца, и в диске света пророчество его вставало в непреложной истине.
Император Павел Петрович глубоко задумался, и в глазах его, устремленных вдаль, как бы через завесу грядущего, отразились глубокие переживания царские.
– Ты говоришь, что иго жидовское нависнет над моей Россией лет через сто. Прадед мой, Петр Великий, о судьбе моей рек то же, что и ты. Почитаю и я за благо о том, что ныне ты предрек мне о потомке моем, Николае Втором, предварить его, дабы пред ним открылась книга судеб. Да ведает правнук свой крестный путь, славу страстей и долготерпения своего. Запечатлей же, преподобный отец, реченное тобою, изложи все письменно. Я же на предсказание твое наложу печать и до правнука моего писание твое будет нерушимо хранится здесь, в Гатчинском дворце моем. Иди, Авель, и молись неустанно в келии своей обо мне, роде моем и счастье нашей Державы.
И, вложив представленное писание Авелево в конверт, на оном собственноручно начертать соизволил: «Вскрыть Потомку Нашему в столетний день Моей кончины».
Павел не задумывался над крутыми мерами, чтобы обуздать общество. Можно себе представить всю злобу и ненависть современников. Все мероприятия его, как бы хороши и полезны они ни были, в глазах общества никуда не годились, подвергались резкой критике, осуждению, высмеиванию. На каждом шагу распоряжения Павла искажались до неузнаваемости. Зачастую ему доносилось одно, а делалось его именем совершенно другое, – делалось все, чтоб вызвать недовольство и нарекания. Тайный саботаж, интриги, клевета, сплетни сыпались как из рога изобилия.
Свысока, иронически отнеслось, разумеется, общество и к «праздной Мальтийской затее», в чем сослепу усмотрело не более, как новую игру в солдатики. 4 января 1797 года Император Павел Первый, как известно, принял под свое покровительство Орден Мальтийских рыцарей, а 2 ноября 1798 года, по их просьбе, возложил на себя звание Магистра Ордена. Благодаря этому, Россия твердой ногой становилась на Средиземном море, где, к тому же, тогда господствовал блистательный Павловский флот под флагом адмирала Ушакова, одного из гениальных флотоводцев всемирной истории. На подобную критику своих действий, вправе был Император Павел Петрович ответить обществу словами Иоанна Грозного:
«Не на день я, не на год устрою Престол Руси, но в долготу веков; и что вдали провижу я, того не видеть вам куриным вашим оком».
Перемена Русской мировой политики и намечавшееся сближение с Наполеоном возбудило новый поток ярости против Павла. Общество, столь увлекшееся французской революцией, поголовно все якобинствующее, вдруг сплачивается в единодушном протесте против возможного союза с Францией. Столь нелепое на первый взгляд противоречие объясняется очень просто: здесь играли роль узколичные интересы, в смысле коммерческих отношений с Англией, на которых устройством различных финансовых оборотов, благодаря своим связям, подрабатывали немалую толику многие представители петербургского общества. Во время Павла Первого, как потом и при Александре, Россия была покрыта сетью английских торговых представительств, и английское влияние было очень велико. Якобизм – якобизмом, а денежки – денежками, для многих же якобинцев разрыв с Англией в денежном смысле означал полную катастрофу. В высших сферах большую роль тогда играл английский посол сэр Чарльз Уитвор, находившийся в очень тесных отношениях с великосветской красавицей Ольгой Александровной Жеребцовой, урожденной Зубовой, родной сестрой трех братьев – убийц Императора Павла Петровича – Платона, Николая и Валериана. Если мы припомним, что Тильзитский мир с Наполеоном в 1807 году едва не послужил причиной заговора против Александра и нового дворцового переворота, а также то, что Жеребцова открыто заявляла, что для нее английские интересы ближе русских, в чем ей хором вторило и все собиравшееся у нее общество – картина нравов в особых комментариях нуждаться не будет…
«Составилось общество великих интриганов, – пишет Ростопчин в феврале 1801 года графу Кочубею, – во главе с Паленом, которые хотят разделить между собой должности, как ризы Христовы, и имеют в виду остаться в огромных барышах, устроив английские дела…»
Павел же, как истый Самодержец Божией милостию, прежде всего памятовал о пользе и благе вверенной ему Державы. Его девизом, как личным, так и всего царствования, справедливо считать надлежит надпись на рубле-крестовике: «Не нам, не нам, а имени Твоему…»
