Ознакомительная версия.
Арцаков помедлил, взглянул на картотеку, потом снова в окно и нехотя продолжил:
– Ты знаешь, Владимир Алексеевич, я бы тебе рассказал, но понимаешь – я тогда на клиента работал. И вся эта информация – она вроде как служебная у нас. Я такие вещи не рассказываю, а то клиенты ко мне ходить перестанут. С другой стороны… Было это давно, пять лет назад, так что, думаю, можно. Только ты – никому. Договорились?
Я горестно вздохнул:
– Эх, Петр Петрович, знал бы ты, сколько я таких обещаний надавал за последние три дня! Я скоро лопну от секретов. Ну, давай, никому не расскажу!
– Для тебя же стараюсь. Так вот, пять лет назад нанял меня один человечек при деньгах. По поводу своего племянника. Тот получил от отца миллиона четыре наследства и начал гулять. Вот… И дядя его приметил, что племяш связался с плохими ребятами. Тогда он меня попросил сначала выяснить, что за компания такая и какой у нее интерес к парню. Вот тогда я про Дёмку этого и узнал. И про его дела с повадками. Тут уж дядя перепугался и заплатил, чтобы мы племянника того… – он рубанул ладонью по столешнице, – отсекли от этих козлов. Ну а как это сделаешь? Племянник-то совсем дурной был, сам к ним постоянно бегал. В общем, пришлось поступить жестко – собрал я несколько ребят, пришли мы к Дёмке, потолковали с ним по-своему, душевно то есть. Он, недолго думая, собрал вещи и уехал гастролировать к черту на кулички. А теперь, гляжу, вернулся. Вот и все.
– Ага! – сказал я. – Теперь мне кое-что понятно. Это все?
– Пока все, – ухмыльнулся Арцаков, – если только тебе еще чего не понадобится.
Я вздохнул – предстояли расходы.
– Понадобится, – сказал я, – можете вы в течение недели присмотреть за тем притоном – кто туда ходит? Особенно меня интересуют люди из цирка Саламонского. Да и сам Альберт Иванович.
– Можем, – улыбнулся Арцаков, – ты мою таксу знаешь?
– Знаю, – вздохнул я и полез за бумажником.
Выйдя из конторы «ангелов», я нашел извозчика, сел в сани и накинул меховой полог на ноги. Снег, шедший всю ночь, перестал. Солнце светило ярко, отражаясь от церковных куполов, окон и витрин. Приказав ехать на Цветной бульвар, я задумался, рассеянно глядя в спину «легкового»…
Значит, пять лет назад, когда начались первые «смертельные номера», Саламонский якшался с этими бандитами с Грачевки. Потом люди Арцакова их спугнули, и они уехали. Убийства на арене прекратились. И вот Тихий вернулся, и череп опять появился на афишах. Погиб Гамбрини. Альберт снова пошел на Грачевку. Связь между этими событиями можно и не искать – она очевидна. Но неужели директор цирка как-то виновен в этих смертях? Такого не может быть! Наверняка, если его спросить прямо, он все объяснит.
И еще я подумал – если с Гамбрини у меня не получился фокус с рефлексами, поскольку он и сам был мастер их распознавать, то с Саламонским эту методу будет применить намного проще. Он – человек не такой замысловатый, хоть и умеет быть скрытным, как показали последние события…
Я прошел в цирк, разделся в пустом гардеробе и по уже знакомому маршруту поднялся в директорский кабинет. На мой стук дверь открыла Лина.
– Вы ко мне?
– Добрый день, мадам, а Альберт Иванович здесь?
– Альберта Ивановича нет.
– Так так… – протянул я.
– Проходите, – пригласила Лина.
– Я просто заглянул…
– Все равно проходите. У меня к вам несколько вопросов, – твердо сказала Лина Шварц и открыла дверь кабинета.
Я прошел и сел в кресло, указанное ею. Лина постояла у стола, а потом села и сама.
– Владимир Алексеевич, что вы скажете?
– Вы про трагедию с Гамбрини?
Она кивнула.
– Я занимаюсь этим делом.
– И как оно продвигается? Вы знаете, что мы не вешаем рождественскую афишу? Понимаете почему?
– Потому что вы уже ее вешали, и на ней опять появился череп.
– Да.
Лина взяла из малахитового стакана изящный ножик для разрезания бумаг и повертела его в своих коротких пальцах.
– Вы что-то хотели рассказать Альберту?
– Скорее хотел его кое о чем спросить.
– Могу я вам ответить на этот вопрос?
– Увы, – вздохнул я, – боюсь, что нет.
– Вот как?
Я кивнул.
Лина опять помолчала. Поставила ножик обратно в стакан.
– Владимир Алексеевич, – наконец произнесла она, и было видно, что через силу, как будто тема предстоящего разговора ей была неприятна, – я хочу кое-что прояснить между нами. Видите ли, несмотря на то, что цирк носит имя моего мужа, на самом деле он давно не является официальным его директором. Три года назад он отошел от дел и передал все бумаги мне. Теперь я – директор этого цирка. Вы понимаете?
Я кивнул.
– Конечно, когда он приходит, я стараюсь не вмешиваться. В конце концов, Альберт сам создал этот цирк, сделал его тем, чем он сейчас является – лучшим цирком Москвы. Но это было давно. Со временем энтузиазм исчез, а Альберт Иванович ненавидит рутину. Да и цирковой прогресс уже ушел далеко вперед. Альберт – прирожденный наездник. Его, так сказать, конек – дрессировка лошадей. Он великолепно ставит большие номера со множеством голов. И раньше это было как раз то, на что шла публика. На всю эту синхронность, пышность… Но времена изменились. Сейчас цирк – это царство клоунов. И не просто клоунов, а клоунов нового поколения. Люди больше не идут смотреть конные аттракционы Саламонского. Люди идут на Танти, на Дурова. На Бима и Бома, на братьев Костанди, на Лепома и Эйжема, на Коко и Роланда, наконец. Конечно, мы готовим большие аттракционы – в том числе и новогодний, но гвоздями программы будут не лошади, не гимнасты и не акробаты. Наши звезды – эти новые клоуны, которые читают утренние газеты, а к вечеру уже переделывают классические антре на злобу дня. Альберт всего этого не понимает. Конечно, он уважает и Танти, и Дурова, но по-прежнему считает их коверными – такой прослойкой между настоящими номерами.
Я слушал, кивая.
– Когда Альберт решил отойти от управления цирком и передал все дела мне, я, честно скажу, обрадовалась. Не потому, что хотела этой страшной ответственности, нет. Просто я подумала, что теперь у меня развязаны руки. Возможно, – сказала Лина задумчиво, – все это потому, что я раньше него ушла с арены. У меня было время посмотреть со стороны… Но так или иначе мы изменились. Изменились в правильную сторону, мы остались среди первых цирков страны, а не превратились в подобие замшелого филиала Чинизелли.
Возразить на это мне было совершенно нечего. Но я пока еще не понимал, к чему клонит госпожа директор.
– И вот появляется Альберт. И я чувствую… нет, я вижу – он возвращается как ни в чем не бывало! Как будто он и не передавал мне управление цирком! Как будто он просто выходил на бульвар подышать свежим воздухом! Приходит, отдает приказы, знакомится с бумагами… Владимир Алексеевич! Я хочу, чтобы вы точно понимали – я безмерно уважаю своего мужа, я преклоняюсь перед его талантом, я, в конце концов, обожаю его как мужчину, но цирк обратно я ему отдавать не намерена. В этом цирке директор один – я. И все свои действия вы должны согласовывать именно со мной, а не с ним. Все вопросы вы должны адресовать мне, а не ему. Мы понимаем друг друга?
– Безусловно, – кивнул я.
– Так, может быть, теперь вы зададите мне тот вопрос, который хотели задать Альберту? – спросила Лина.
Я, безусловно, не хотел этого делать. Но и отказывать госпоже директору было не с руки. Если мне нужно было собрать больше информации изнутри цирка, я обязан был поддерживать с ней хорошие отношения.
– Я хотел спросить у него – а что, если совсем не вешать афишу? Если не на чем будет рисовать череп? Что тогда?
Лина как будто растерялась:
– Я не знаю… Мы никогда так не делали… Боюсь, это будет нарушением порядков. Я подумаю, но не могу обещать, что мы так и поступим. Возможно, я попрошу полицию поставить пост у афиши, хотя они вряд ли согласятся – все-таки мы – частное заведение. В крайнем случае – снова поставлю дворника.
– В прошлый раз не помогло, – напомнил я.
– Организуем дежурство униформистов. По два человека.
Я встал.
– Спасибо, госпожа директор, это все, что мне хотелось знать.
– Да? – недоверчиво спросила она. – Все?
– Я бы хотел поговорить с артистами.
– Хорошо. Только аккуратно. Они очень нервничают.
Я раскланялся и вышел из кабинета.
Конечно, я обманул Лину Шварц – ни с какими артистами говорить я не собирался. Мне был нужен только Саламонский. Меня могла бы интересовать еще Лиза Макарова, но я знал, что она уже подъезжает к Ростову. Поэтому я просто пошел по широкому центральному проходу на тренировочную арену, чтобы посмотреть репетицию артистов и подумать.
Проходя мимо ответвления коридора, в котором были двери гримерки Гамбрини, я остановился. Как недавно я говорил с несчастным иллюзионистом, подозревая его в убийствах! Я взглянул на противоположную стену коридора – вот дверь гримуборной Дурова. А эта, как я полагаю, гримерная Лизы.
Ознакомительная версия.
