— Не могу с вами не согласиться, особенно если учесть, что все люди, имена которых вы мне дали, были живы-здоровы и совершенно свободны, когда Ричард погиб в сражении. И не только свободны, но и материально обеспечены. Дети Эдуарда плясали на балах и получали пенсии. Ричард даже выбрал себе из них наследника, когда умер его сын.
— Кого же?
— Сына Георга.
— Значит, он отменил закон, который касался и сына его брата?
— Да. Помните, он был против приговора?
— Даже Святой Мор не отрицает, что Ричард был против. Итак, все «наследники» были свободны и делали что хотели во времена Ричарда III Злодея…
— Более того, они занимали высокое положение в обществе. И не только как члены семьи. Я читал записки некоего Дейвиса из Йорка. И юный Варвик, сын Георга, и его кузен, юный Линкольн, были членами Совета Город послал им письмо. Это было в 1485 году. И еще. Ричард произвел Варвика в рыцари одновременно со своим сыном и устроил прекрасный праздник в Йорке.
После недолгого молчания Каррадин неожиданно спросил Гранта:
— Мистер Грант, вы собираетесь писать книгу?
— Книгу? — удивился Грант. — Боже упаси! Зачем?
— А я бы не возражал заняться этим. Интереснее все-таки, чем крестьянское восстание.
— Ну и пишите.
— Понимаете, мне хотелось бы что-нибудь показать папе. Он думает, я глупый, потому что не интересуюсь мебелью, рынком и сбытом. Если бы я мог показать ему написанную мной книгу, он поверил бы, что я не совсем безнадежен. Так или иначе, она бы мне пригодилась.
Грант поглядел на Каррадина с одобрением.
— Забыл спросить, как вы нашли Кросби-плейс?
— Прекрасно! Замечательно! Если бы Каррадин Третий увидел его, то обязательно утащил бы и поставил где-нибудь в Адирондаксе.
— Если вы напишете книгу о Ричарде, он наверняка так и сделает. А как вы ее назовете?
— Книгу?
— Да.
— Название я нашел у Генри Форда: «История — это ложь».
— Великолепно.
— Мне еще многое надо прочитать. Да и на поиски уйдет немало времени.
— Это уж точно. Мы ведь пока не касались главного вопроса.
— Какого?
— Кто на самом деле убил мальчиков.
— Ну конечно.
— Если они были живы, когда Генрих явился в Тауэр, то что случилось с ними потом?
— Я понял. А мне еще очень хочется узнать, почему Генриху было так важно уничтожить акт.
Каррадин поднялся со стула и тут увидел лежавшую на тумбочке фотографию. Он взял ее и с великой осторожностью поставил так, как она стояла прежде.
— Стой тут, — сказал он Ричарду. — Я верну тебе твое законное место. — С этими словами он двинулся к выходу.
— Погодите, — окликнул его Грант. — Я только что вспомнил историю, которая не была Тоунипанди.
— Правда? — Каррадин застыл на месте.
— Резня в Гленко.
— А она была?
— Была. Брент, подождите!
Брент просунул голову в дверь.
— Что-нибудь еще?
— Человек, отдавший приказ о резне, был ковенантором.
Не прошло и двадцати минут после ухода Каррадина, как появилась нагруженная цветами, сладостями, книгами, сияющая от радости Марта, но Алан Грант едва обратил на нее внимание, погруженный в события пятнадцатого века в изложении Олифанта. Марта же, надо сказать, не привыкла к такому отношению.
— Если бы твой деверь убил обоих твоих сыновей, приняла бы ты от него пенсию — и довольно приличную?
— Думаю, вопрос чисто риторический, — ответила Марта, освобождаясь от цветов и оглядывая заполненные вазы, чтобы выбрать наиболее подходящую.
— Честное слово, все историки сумасшедшие. Вы только послушайте: «Трудно объяснить поведение вдовствующей королевы. То ли она боялась, что к ней применят силу, то ли ей надоело пребывание в Вестминстере, то ли ей вообще все надоело, но она решила воссоединиться с убийцей своих детей».
— Боже милостивый! — только и выговорила Марта, застыв на месте с фаянсовым кувшином в одной руке и стеклянным цилиндром в другой. Она подозрительно посмотрела на него.
— Кажется, они не думают о том, что пишут.
— Кто эта вдовствующая королева?
— Елизавета Вудвилл. Вдова Эдуарда IV.
— Ах вот оно что. Когда-то я ее играла. Это была маленькая роль в пьесе об Варвике Делателе Королей.
— Я всего-навсего полицейский, — сказал Грант, — и я никогда не вращался в таких кругах. Возможно даже, что всю жизнь мне везло на хороших людей. Но скажи на милость, где можно увидеть женщину, которая дарила бы дружеским расположением убийцу своих детей?
— Только в Греции, — ответила ему Марта. — В Древней Греции.
— Что-то и там я не припомню такого.
— Тогда в сумасшедшем доме. За Елизаветой Вудвилл ничего странного не замечалось?
— Да нет, ничего. Почти двадцать лет она была королевой.
— Значит, это все фарс. Надеюсь, и ты это понимаешь. — Марта вновь взялась за цветы. — Никакой трагедии не было. «Да, я знаю, он убил Эдуарда и маленького Ричарда, но все же в нем есть что-то симпатичное, к тому же с моим ревматизмом вредно жить в комнатах, выходящих окнами на север».
Грант рассмеялся, и к нему вернулось хорошее расположение духа.
— Верх абсурда, не правда ли? Больше напоминает жестокий романс, чем холодную историографию. Нет, историки меня просто удивляют. Они совершенно не думают о правдоподобии.
— Может, ты слишком увлекся рукописями и у тебя не остается времени для людей? Простых людей? Во плоти и крови? С непредсказуемой реакцией на всякие события?
— А как бы ты сыграла ее? — спросил Грант, вспомнив, что мотив поведения — основа актерской работы Марты.
— Кого?
— Женщину, покидающую безопасное место и устанавливающую дружеские отношения с убийцей своих сыновей за семьсот сребреников и право посещать дворцовые приемы.
— Никак не сыграла бы. Такой женщины нет, разве у Еврипида или в сумасшедшем доме. Можно, конечно, сыграть женщину безвольную, тряпку, так сказать. Насколько я понимаю, речь идет о неплохой пародии. Карикатуре на поэтическую трагедию. Такую лучше всего писать белым стихом. Пожалуй, мне тоже стоит что-нибудь такое придумать. Предположим, для благотворительного утренника. Надеюсь, ты хорошо относишься к мимозе. Странно, мы столько лет знакомы, а я совсем не знаю твоих вкусов. Так кто же выдумал женщину, которая якобы дружит с убийцей своих сыновей?
— Никто. Просто Елизавета Вудвилл при Ричарде жила свободно и он к тому же даровал ей некоторую ежегодную сумму. Да еще выплачивал ее. Он приглашал ее дочерей во дворец на приемы, а она в письме к старшему сыну от первого брака уговаривала его вернуться в Англию из Франции и примириться с Ричардом. Олифант объясняет это тем, что она боялась, как бы ее насильно не вытащили из убежища. Ты слышала, чтобы кого-нибудь насильно вытаскивали из церкви? Человек, совершивший подобное, навсегда отлучается от церкви, а Ричард был благочестивым человеком. Да, еще Олифант делает предположение, что ей надоела затворническая жизнь.
— А твоя версия?
— Проще некуда. Мальчики были живы и здоровы. Да в то время никто иначе и не думал.
— Конечно, — сказала Марта, не отрывая глаз от мимозы. — Ты говорил, что Ричарда не обвиняли в их смерти. Даже некоторое время после его гибели. — Она перевела взгляд на портрет, потом на Гранта. — Значит, ты считаешь — я имею в виду, как полицейский, — что Ричард не имел к убийству никакого отношения.
— Я совершенно уверен, что мальчики были живы, когда Генрих явился в Тауэр. Иначе я никак не могу объяснить, почему он не сыграл на их исчезновении. Почему молчал? Может быть, у тебя есть версия?
— Нет. Конечно, нет. Какая версия? Я никогда не задумывалась об этом и была уверена, что тогда разразился ужасный скандал. Что это было едва ли не главным обвинением, предъявленным Ричарду. А вы в паре с пушистой овечкой неплохо поиграли в историю. Когда я уговаривала тебя занять время каким-нибудь расследованием, я не предполагала, что буду участвовать в переписывании истории. Кстати, Атланта Шерголд имеет на тебя зуб.
— На меня? Да я ее в жизни не видел.
— Неважно. Она уже, по-моему, купила ружье. По ее словам, Брент стал относиться к своей работе, как наркоман к наркотику. Его невозможно оторвать от бумажек. Даже когда он с ней, он все равно со своими книгами и ему как будто все равно, есть она рядом или ее нет. Он даже перестал ходить на ее спектакли. А у тебя Брент часто бывает?
— Забегал сегодня на несколько минут перед твоим приходом. Теперь придет дня через два-три.
Однако Грант ошибся. Перед самым ужином ему принесли телеграмму. Он подцепил большим пальцем наклейку, и в руках у него оказались два листка. Телеграмма была от Брента.
«Громы и молнии случилось ужасное (тчк) помните о латинской хронике я говорил вам (тчк) хроника написана монахом Кройлэндского монастыря (тчк) я только что прочитал ее и нашел упоминание (тчк) упоминание смерти мальчиков (тчк) время до смерти Ричарда (тчк) мы попались особенно я потому что никогда не напишу свою замечательную книгу (тчк) можно ли иностранцам топиться в вашей реке или она только для британцев — Брент».
