Одинаковая форменная одежда, одинаковые прически, казалось, одинаковые мысли. Одинаковым должно было быть и их будущее. В мирное время - муштровка нижних чинов, ученья, парады, беседы в кают-компании (обо всем, кроме политики), покер, бильярд, производство в очередной чин, книжка офицерского заемного капитала, звуки рэг-тайма, тустепа и танго. В военное - походы, грохот канонады, мелодии горнов, золото букв на черном мраморе корпусной церкви, венки с георгиевскими лентами, победоносные бои на шпринге, мертвых якорях, до полного истребления противника, и, само собой разумеется, чины и ордена, среди которых самый желанный - орден святого Георгия Победоносца. «Кто в бою, получив ранение, останется на вахте до конца боя… Кто удачным выстрелом потопит неприятельский корабль… Кто с небрежением собственной жизни потушит пожар на корабле…»
И каждый из гардемаринов мечтал, получив ранение, остаться на вахте до конца боя, потопить неприятельский корабль и «с небрежением собственной жизни» тушить пожар. Мечтал об этом мичман выпуска 1894 года Александр Колчак, получивший «Георгия» в 1914 году, и мичман выпуска 1903 года Стрижак-Васильев, ставший георгиевским кавалером в 1904-м за предотвращение взрыва на подожженном японцами крейсере… Но они не были похожи друг на друга, точно так же как не были между собой схожи и другие питомцы корпуса. Стрижак-Васильев понял это в 1903-м, Колчак - много поздней…
Нет, Морской корпус не являлся штамповочной мастерской Его императорского величества. Выпускники выбирали разные жизненные пути. Еще в 1884 году во время процесса над военной организацией партии «Народная воля» на скамье подсудимых рядом с Верой Фигнер сидели лейтенант флота барон Шромберг и мичман Ювачев. Махровые реакционеры, выискивающие крамолу в матросских письмах и сундучках, и лейтенант Шмидт, офицеры-большевики, участники Свеаборгского восстания, волнений на крейсере «Рюрик» и линкоре «Гангут». И те и другие учились в стенах Морского корпуса…
По-разному была воспринята выпускниками корпуса и Октябрьская революция. Вице-адмирал Колчак возглавил белогвардейщину, контр-адмирал Альтфатер стал первым командующим большевистским военно-морским флотом, а капитан первого ранга Беренс - начальником генерального морского штаба Советской Республики.
Они по-разному относились к России, к ее будущему и к русскому народу. И в то время как Колчак рассказывал следственной комиссии о своем прошлом, начальник белогвардейского отряда судов особого назначения капитан первого ранга Китицын подписывал во Владивостоке приказ, который был своеобразной заявкой на будущее…
«…Считаю долгом высказать свой взгляд и думаю, что его разделит большинство на отряде, - писал он. - Я не мыслю существования своего ни в составе части, ни как отдельной личности вне России, под властью каких бы партий она ни находилась. Если будет божья воля и историческая судьба на то, чтобы это были те партии, против которых мы до сих пор честно боролись, борьба кончена и бесполезна, наш долг повелевает нам все-таки и с ними продолжать нашу работу по воссозданию русского флота».
Колчак провел ладонью по лбу, перевел дыхание.
«Поздравляю вас офицерами, господа! Всегда и во всем храните честь славного андреевского флага, который развевается над русским флотом».
Это было днем, 5 октября 1894 года. А вечером, в новеньком, с иголочки, офицерском мундире, вожделенном и еще непривычном, он вместе с другими только что произведенными мичманами обмывал погоны в уставленном цветами интимном зале «Отеля де Франс» на Большой Морской. Пили за здоровье царствующего дома, за императорский флот, за «трех орлов», которые когда-нибудь опустятся на их плечи… Впрочем, за орлов пили для порядка, по сложившейся традиции. Стать полным адмиралом никто не мечтал. А тем не менее к одному из них, к мичману Колчаку, они все-таки опустились… Это произошло вдали от кораблей и от моря, в Омске, в 1918 году, когда вице-адмирал Колчак стал диктатором…
А потом, после ресторана, когда голова слегка кружилась от шампанского, мичман Колчак в одиночестве бродил по улицам Санкт-Петербурга.
Он всегда любил этот город, но не таким, каким он его застал в 1917 году, а чинным и подтянутым, как сверхсрочник. Санкт-Петербург, втиснутый в форменку гранита, обутый в тщательно вычищенную брусчатку мостовых, с вонзенным в небо штыком Адмиралтейства и памятником Славы на Измайловском проспекте - бронзовым ангелом, который, подобно вахтенному, нес свою почетную службу на мостике Российской империи, воздвигнутом из трофейных турецких пушек.
Этот Петербург был ему дорог и понятен.
И если для бывшего начальника иркутской губернской тюрьмы, одного из бесчисленных винтиков сложной машины империи, символом устойчивости, могущества и порядка была тюрьма, то для Колчака этим символом являлся Санкт-Петербург его юности, Петербург с чистыми, как корабельная палуба после приборки, набережными, Царской пристанью, шеренгами газовых фонарей, грот-мачтой Александровской колонны, с напоминающими городовых памятниками и смахивающими на памятники городовыми… Гардемарину Колчаку был дорог и другой Петербург, город его еще пока далекой мечты, тот Петербург, который съезжался на балы в Зимний дворец (к подъезду, что на Дворцовой площади, - дамы и придворные, остальные со стороны Невы, с Крещенского).
Этот Петербург танцевал полонез и контрдансы, проигрывал в карты целые состояния, снимал в Мариинке ложи, рассматривал в бинокли ножки балерин, выписывал зимой из Ниццы гвоздику и сирень, кутил на Большой Конюшенной в «Медведе», хвалясь своими чистокровными рысаками и шелестя дутиками, проносился по Невскому и чопорно раскланивался во время прогулок на Елагином острове…
Петербург «высшего света»… Отпрыск захудалой дворянской фамилии был здесь чужим. Колчак это знал. Но он знал и другое - что рано или поздно придет время, когда он, подобно «белому генералу» Скобелеву или Куропаткину, завоюет право чувствовать себя равным среди равных в этом городе своей мечты.
И время пришло в июле 1916 года, когда начальник штаба главковерха генерал Алексеев представил императору в Могилеве нового командующего Черноморским флотом - вице-адмирала Колчака. Тогда предполагалась высадка русского десанта на Босфор, и офицером, который мог осуществить этот замысел, по мнению ставки, был он, Александр Колчак.
А в 1894-м он начинал со скромной должности помощника вахтенного начальника на броненосном крейсере «Рюрик». Затем было плавание в Тихом океане, углубление знаний по гидрологии и океанографии, знакомство с адмиралом Макаровым, участие в Северной полярной экспедиции Академии наук и организация розысков пропавшего без вести на острове Беннетта барона Толля.
Колчак подробно описывал свое плавание по Северному океану на шлюпке от мыса Медвежьего до Земли Беннетта. Члены комиссии его не перебивали, их обязанностью было слушать, так же как обязанностью секретарей было записывать все, что говорит бывший «верховный правитель»…
На следующий день после своего возвращения из экспедиции в Якутск Колчак узнал о нападении японцев на русскую эскадру в Порт-Артуре, и из Якутска в Академию наук поступила телеграмма: руководитель экспедиции Александр Васильевич Колчак нижайше просил академию вернуть его в морское ведомство для использования на Дальнем Востоке в Тихоокеанской эскадре. Он полагал, что в эти дни все офицеры обязаны долгом и присягой отдать свою жизнь во славу России, обожаемого монарха и православия.
Земля Беннетта, Новосибирские острова, Устьяновск, Верхоянск, Якутск, Иркутск - все это позади. И вот перед ним забитая воинскими эшелонами, пропахшая потом и карболкой пограничная станция Маньчжурия. Отсюда поезд уже идет по непривычно голой рыжей равнине. На полустанках - солдаты, китайцы в синей одежде, повсюду наклеенные на скорую руку лубочные картинки, изображающие грозного забайкальского казака с пикой и хилого японца: «Эй, микадо, будет худо, разобьем твою посуду, разнесем дотла. Тебе с нами драться трудно, что ни день, то гибнет судно - славные дела!»
Повсюду шум, гомон, неразбериха. Среди бесчисленных маньчжурских папах с трудом можно разглядеть синие куртки железнодорожников, тужурки инженеров путей сообщения с золотыми контрпогончиками на плечах, красные погоны вездесущих интендантов и зеленые фуражки пограничников.
Гудят паровозы, свистят кондукторы, звенят колокола.
Война!
Харбин - Мукден - Порт-Артур… Эта дорога вела к разгрому русской армии, к революции 1905 года. Но для морского офицера, который ехал в вагоне второго класса, это была дорога к славе, продолжение блестяще начатой карьеры.
Колчак получает назначение на крейсер «Аскольд», потом становится командиром миноносца «Сердитый».
