— Тогда почему же вас не услышали даже ближе всего — в вашей же России?!
— Только в России? Джеймс, мы объясняем все это уже две тысячи лет. Мы не имеем права заставлять людей. Принимать или не принимать услышанное — свобода их воли. Я только проповедник, свидетельствующий о Христе. Я не из тех, кто исцеляет, я из тех, кто приводит к Тому, Кто исцеляет. Людям уже давно все дано и все сказано. Принять или не принять — выбор каждого.
— То есть вы все равно будете проповедовать? Даже если большевики... Это не будет опасно? Хотя о чем я... Кем же вы все-таки были до принятия сана?
— Почему только проповедовать? — он словно не расслышал моего вопроса.— Еще молиться. Молитва, Джеймс, самое сильное деяние на свете, ибо она доходит до Бога, а Бог может все. И многие сейчас молятся. И по молитвам кого-то, может быть, даже не священнослужителя, а обычных мирян, будет дано, и Россия не исчезнет в этой кровавой волне. А испытания, данные нам... Что ж... В такие годы зерна от плевел легко отличить. Зерна обрабатываются жерновами и ссыпаются за ограды, а сорняки... хм... А Христос всегда с теми, кто страдает. И когда вас спросят: где в эти дни был Христос? Вы ответите: с убиваемыми, с осуждаемыми, со страдающими...
— Меня спросят? — удивился я.
— Может случиться и так,— кивнул он.— Я ответил на все ваши вопросы? Это хорошо. Потому что мы пришли, Джеймс. Идите, вас уже ждут. Вон, Савелий Игнатьевич в сторонке переминается, стесняется подойти...
Пружинников при этих словах приблизился, стянув шапку, попросил:
— Благословите, отче...
— Благословляю. На отъезд благословляю,— сказал настоятель.— Завтра в путь тронешься. Нечего тебе здесь скуку стаканами глушить... С утра и поезжай. И вот что, Савелий Игнатьевич... Ты же дело свое хотел в Америке завести? И на это благословляю. Ты умеешь деньги зарабатывать.. Не стыдись этого. Главное, помни — для чего. Твои деньги многих спасти могут. Я уже говорил тебе, что и Иосиф Аримафейский, и родители Богородицы были весьма состоятельными людьми. Хотя в Царство Божие не за это вошли, но это им и не помешало. Так и ты поступай. А теперь идите...
...Застолье шло как отрепетированный спектакль. Каждый играл свою роль, но был искренне уверен, что смысл спектакля знает только он. Пружинников и Мар-гиани усердно наполняли стакан Звездина, а тот, в свою очередь, столь же усердно осушал предлагаемое. Признаться, я даже несколько испугался за его здоровье, помня крепость «русского виски», но красный комиссар и впрямь был не из слабого десятка. Как ни пытался хитроумный Маргиани вывести его на темы служебные и политические, Звездин лишь упорно твердил про свое «высокое положение» и «немалые выгоды от него», почти убедив присутствующих в том, что он какой-то чиновник на продовольственных складах.
Между тем Пружинников сообщил всем о своем скором отъезде, и все, опечаленные, расцеловались. Особенно расчувствовался Звездин, переживавший, что они так мало были знакомы «с таким замечательным человеком». Все же «русский виски» делает чудеса очень широкого диапазона: от революций до братаний. Потом мадам Стрельникова танцевала изумительный чарльстон под аккомпанемент барабанивших по столу Якова Петровича и князя Маргиани, у которого к тому же оказался весьма недурственный музыкальный слух. Потом все стали целоваться на прощанье (мне только чудом удалось избежать этой варварской русской привычки). Простившись, все сказали по «последнему тосту», руководимые опытным «тамадой» князем Маргиани... И так четыре раза, пока я едва ли не силой уволок Звездина из своей же ловушки.
По дороге домой он восхищенно описывал мне политический и полководческий «гений» Троцкого, называя его то Мессией двадцатого века, то Вождем Народа, то новым Навином. Впрочем, когда дело доходило до конкретики, в нем словно отключали ток, и он просто умолкал. Все же революционер-подпольщик, это, наверное призвание... Правда, мне пришлось все же выслушать пропетые вполголоса: «...мы раздуваем пожар мировой, церкви и тюрьмы сравняем с землей, ведь от тайги до британских морей Красная армия всех сильней!», и клятвенно заверить его, что я тоже считаю, будто Красная армия особенно сильна именно в британских морях. Выслушав это признание, Звездин довольно кивнул и, наконец, обмяк, повиснув на моем плече.
Уложив окончательно осоловевшего эмиссара на свою постель, я осторожно освободил карман его куртки от нагана и, пробравшись в его комнату, потушил свет.
Минуты текли медленно. Огромная луна заливала комнату серебристым светом, и мне почему-то вспомнилось детство. Только тогда мне было так хорошо и спокойно. Словно и не было за стеной враждебной страны с ее странными бунтами, опасностей и интриг... Интересно, неужели человечество никогда не научится жить так, чтобы засыпать без страха, злобы и отчаяния? Чтобы перед сном смотреть на качающуюся сосновую ветку за окном, покрытую искрящимся снегом, и думать о том, что завтра тебе вновь предстоит любимая и интересная работа, встречи с надежными друзьями и любимой девушкой... И ощущение чистой совести сделает этот сон желанным. Наверное, так же и со смертью. Очень немногие не боятся «засыпать»... И только дети ждут от ночи разноцветных и радужных снов, приключений и полетов...
В дверь осторожно постучали. Я положил наган себе на грудь и с головой укрылся одеялом. После повторного стука дверь тихонько скрипнула и в комнате послышались чьи-то осторожные шаги. Пару раз скрипнули половицы: вошедший осматривал нехитрую обстановку комнаты... Потом чьи-то легкие пальцы коснулись моих боков, ощупывая карманы... Я откинул одеяло и, приложив холодный ствол нагана к губам, тихо попросил:
— Тс-с-с... только без криков, дорогой суккуб... Не в ваших интересах будить монастырь, госпожа Стрельникова...
Она замерла, уставившись на меня расширенными от ужаса глазами. Со стороны даже могло показаться, что это не она, а я проник к ней посреди ночи в комнату, ввергнув в ужас и шок. Особенно если учесть при этом ее наряд. На очаровательной воровке была лишь полупрозрачная ночная рубашка до пят, отороченная кружевами, да белокурый парик, скрывавший столь приметные рыжие локоны.
— Неудивительно, что монахи принимают вас за демона страсти,— усмехнулся я.— Если кто и увидит, то либо решит, что ему померещилось, либо примет за ожившее бесовское видение... Ловко!
— Я не понимаю, о чем вы? — очнулась она от первого шока.— Я... я пришла к вам... Мне стыдно, но я просто не в силах больше скрывать свои чувства... Я знаю, что поступаю дурно, но не отвергайте меня. Я влюбилась в вас с первой же минуты...
— И пришли в комнату к господину Звездину? — «удивился» я.— Какое разочарование для меня! Я вообще всегда считал, что женская логика — это шок для мужской психики...
— А разве это не ваша комната?! Тогда что вы здесь делаете?
— Вас жду.
— Ага... Вот это вы называете «мужской логикой»? Забраться в комнату к пьяному мужчине и сообщить, что ждете здесь женщину?
— Так... Давайте перестанем валять дурака,— сказал я вставая.— У меня нет желания препираться с вами всю ночь. Либо вы показываете себя умной девочкой, либо я поднимаю монастырь на ноги, и мы все вместе будем решать эту логическую загадку...
Она подняла руки к плечам, дергая какие-то завязки, и почти невесомая рубашка упала к ее ногам. В лунном свете чертовка была особенно хороша и явно знала это, с мольбой и готовностью глядя на меня.
— Увы,— покачал я головой.— Я имел в виду нечто иное. Наверное, вы сочтете меня за извращенца, но сейчас я с куда большей страстью обнял бы пропавшие документы, нежели вас. Видите ли, женщин у меня было много, а документы одни. Одевайтесь.
Она послушно подняла с пола сорочку, но надевать ее все же не спешила, выжидая.
— Поверьте: вам лучше держаться от этой рукописи подальше, Зинаида Григорьевна,— продолжил я.— Это собственность очень серьезных господ, и попытка продать ее обратит на вас не только их внимание, но и гнев... Вы понимаете, о чем я говорю?
— Вы меня выдадите? — спросила она.
— Если вы сейчас же принесете мне похищенное, то обещаю, что забуду и про вас, и про вашего хитрована-мужа. Он ведь где-то поблизости, с теплым полушубком наготове? — предположил я.— Кто он на самом деле?
— Мы — актеры,— сказала она.— Бежим из Петрограда... Нас ограбили по дороге, а мы просто хотим уехать подальше от этого безумия... У нас не было выхода... Вы даже не представляете, как сейчас здесь страшно...
— Почему не представляю? Даже вижу. Одни грабят, другие воруют... Так жалко всех, бедненьких... Одевайтесь, замерзнете...
Она послушно оделась.
— Думаю, завтра вам есть смысл попросить Пружинникова взять вас в попутчики,— сказал я.— Сомневаюсь, что дальнейшее ваше пребывание здесь имеет смысл. А сейчас вы принесете мне то, что так недальновидно у меня позаимствовали. Надеюсь, не надо объяснять, что пытаться скрыться или делать вид, что ничего не было,— не имеет смысла? Просто отдайте то, что взяли, и убирайтесь по добру, по здорову... Через десять минут жду вас с рукописью и документами.
