— Совершенно верно, Ваше Величество, — сказал Беренгер.
— Прочитайте его нам, — сказал король секретарю, закрывая глаза и откидываясь на стуле.
— У автора прекрасный риторический стиль, — сказал Беренгер, после того как секретарь закончил чтение. — Но я нашел письмо не слишком содержательным.
— Так какого решения вы так долго ждали, дон Беренгер? — спросил король, все еще не открывая глаз, и это как будто отрезало его от окружающего мира.
— Я не могу понять, что это могло значить, Ваше Величество.
— Кто такой Родриго де Лансия? — спросил дон Педро.
— Родственник Хуго де Лансия Талатарна, Ваше Величество, — ответил секретарь. — Он был в Авиньоне, чтобы проследить за протестом Анконы. По поводу кораблей.
— Да, действительно. Пиратство. Таким образом, решение потерялось в пути.
— Но не было никакого монаха по имени Норберт, связанного с этим делом, — пробормотал секретарь.
— И вы не знаете этого Норберта? — сказал Ольцинелле, казначей.
— Я не уверен, — ответил Беренгер казначею. — Я также не знаю, что именно он сделал, хотя, похоже, он убил человека.
— Он слишком вспыльчив для монаха, дон Беренгер, — заметил казначей. — Жаль, что он не объясняет, каким образом документ Вашего Величества может повлиять на приготовления к войне.
— Но мы знаем об этом решении, не так ли?
— Не в его окончательном варианте, Ваше Величество, — сказал Ольцинелле. — Где те документы, о которых он упоминает? Не у ребенка, я надеюсь.
— У тех, кто его убил, — ответил Беренгер. — По крайней мере — так мне кажется.
Дон Педро открыл глаза и жестко взглянул на епископа.
— Мы вернемся к этому письму потом, — быстро произнес он. — Сейчас нам надо проследовать на совет, мой благородный друг. Меня интересует мнение по вопросу, который будет на нем обсуждаться.
— Я всецело в распоряжении Вашего Величества.
— Как там наш юный подопечный, мавританский мальчик, Юсуф? — спросил дон Педро, когда они медленно шли к небольшому залу, где проводился совет.
— Он в порядке, Ваше Величество, он прирастает мудростью и знаниями, а также возмужал. Он ожидает Ваше Величество внизу.
— Пошлите за ним, — тихо произнес король, и один из слуг, которые следовали за ними повсюду, исчез, чтобы выполнить его поручение.
Пять или шесть членов совета сидели за большим столом, ожидая прибытия дона Педро.
— Дон Беренгер проведет с нами часть нашей встречи, — сказал Его Величество. — Ранее мы говорили о новой паре ушей и глаз в Таррагоне. Дон Беренгер будет там через несколько дней. Покажите ему последнее сообщение.
Ольцинелле, казначей, сел, просмотрел документы, лежавшие перед ним, и передал через стол один лист.
В нем весьма простым языком было описано избиение одного еврейского торговца, сожжение его дома, расположенного на окраине еврейского квартала Таррагоны. Торговец умер, равно как и два его помощника, раб и маленький ребенок. Закончив читать, Беренгер посмотрел поверх бумаги на короля.
— Это последнее сообщение из Таррагоны, — сказал Ольцинелле. — Возможно, что убийство было непреднамеренным. В это время подмастерье торговца распаковывал новую партию товаров, и в магазине повсюду валялась сухая солома.
— Но это не извиняет нападение, — заметил Беренгер.
— Вам следует понять, ваше преосвященство, — сказал Ольцинелле, — насколько бедственные последствия может иметь этот пожар в то время, когда мы готовимся к войне.
Беренгер кивнул. Даже если не учитывать сострадание, это произошло крайне несвоевременно. Сгоревшее помещение и погибший торговец — это невыплаченная арендная плата и неуплаченные налоги. А еврейское сообщество платило налоги непосредственно своему сеньору — королю.
— Совершенно верно, — сказал дон Педро. — Мы желаем получить подтверждение этого сообщения. И, если оно верно, хотим знать, что за этим скрывается, и является ли это событие результатом предательства, неправильно понимаемого религиозного рвения или жадности. Архиепископ знает о случившемся? И если знает, то неужели потворствует этому?
— Ваше Величество имеет причину не доверять тем, кто послал это сообщение? — спросил Беренгер.
— Мы верим в преданность и честность молодого человека, которого мы послали, чтобы изучить это дело. Но, возможно, что он был обманут. Многие сейчас не прочь разжечь неприязнь между королем и его подданными.
— Все знают, — сказал Ольцинелле, — что сейчас в Таррагоне находится папский нунций.
Беренгер посмотрел на сидящих перед ним трех людей и задумался.
— Разве причиной его присутствия не Генеральный совет? — спросил он.
— Если это так, то мы будем безмерно рады, — сказал дон Педро. — Мы получили сообщение, всего одно, но довольно обоснованное, что нунций замешан в разжигании бунта и насаждении раскола. Нам не хотелось бы думать, что это — правда, ибо если это так, то он действует в прямом противоречии с законом. Любое нападение на евреев короля — посягательство на королевские права, и это можно было бы счесть попыткой поддержать Сардинию в нашей справедливой войне против нее. Мы этого не приемлем, — произнес дон Педро тоном холодной ярости. — Мы также не будем подчиняться нашему архиепископу, интригующему с папским нунцием. Мы должны получить точные сведения об этом.
— Я честный и преданный подданный Вашего Величества, — сказал Беренгер. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь Вашему Величеству.
— Где наш подопечный, Юсуф?
— У дверей, Ваше Величество, — ответил лакей.
— Приведите его.
Дон Педро поднялся.
— Очень может быть, что мы сможем сгладить недоразумения, возникшие между Жироной и Таррагоной в связи с этими глупыми обвинениями, дон Беренгер, — сказал король, выходя из комнаты. По пути он взял Юсуфа за руку и повел его в свои личные покои.
— Я очень благодарен… — начал было Беренгер, но дверь уже закрылась.
— Вы очень помогли Его Величеству, — сказал Ольцинелле. — Таррагонские евреи, как и евреи Валенсии, Жироны и Барселоны, весьма щедро поддерживают эту войну, и он очень рассержен этими нападениями. Сообщение поступило из Пон-де-Санта По. Источник — племянник великого адмирала, который погиб в недавнем конфликте, и я верю — или надеюсь — что ему можно полностью доверять. Однако он молод, возможно, не слишком опытен, и мог поддаться на обман. Вашему преосвященству следует соблюдать осторожность, и, когда вы поймете смысл происходящего, немедленно сообщить его величеству. У меня здесь есть письмо от Его Величества для архиепископа, где он пишет о вас.
— Передайте мою глубокую благодарность Его Величеству, — сказал Беренгер.
Ольцинелле кивнул и передал ему письмо.
— Церковь всегда была источником большого раздражения Его Величества.
Беренгер прошел к двери, но задержался.
— Его Величество знает, что бандиты пытались похитить монахиню, которую мы сопровождали в Таррагону?
— О, да, — сказал Ольцинелле. — Его Величество прикладывает много усилий, чтобы всегда быть в курсе всех дел.
— Да, конечно, — ответил Беренгер и поклонился.
В час обеда во внутреннем дворике дома Мордехая бен Иссака было тепло и царила тишина субботы. Под лимонными деревьями был поставлен длинный стол, на котором в изобилии стояла довольно простая пища. Ракель посмотрела на блюда, стоявшие перед ней, без особого аппетита. Она положила себе еды, немного поела, а затем выскользнула из-за стола. Взяв немного пирога, чтобы возбудить аппетит Жилберта, она поднялась в его комнату.
Наоми сидела у кровати, легко обвевая раненого веером.
— Пойди пообедай, Наоми — сказала Ракель. — Я посижу с ним.
— Это ужас что такое, — сказала Наоми раздраженно. — Жарища, как у нас в июне. В этих адских местах даже дышать толком невозможно. А говорят, что в Таррагоне будет еще хуже. Надо было сидеть дома.
— Во внутреннем дворике хорошо, там довольно прохладно, — сказала Ракель. — Пойди, выпей что-нибудь холодного и поешь.
Продолжая ворчать, Наоми вышла из комнаты, и Ракель осмотрела больного. Он выглядел бледным, но не спая.
— Вы — ангел, спустившийся ко мне с небес, — сказал он. — Я думал о вас. Где вы были?
Ракель положила ладонь ему на лоб и почувствовала, что он уже намного прохладнее.
— Вам уже лучше, — заметила она.
— Как там твой пациент, Ракель? — спросил знакомый голос.
— Отец. Ты меня напугал. Сегодня жар намного меньше.
— Отлично, — сказал Исаак. — Можешь пойти отдохнуть. Я хочу поговорить с ним.
Ракель собралась и вышла.
— Как ваша рука?
— Еще болит, должен признаться.
— Боль острая или тупая, или, может, ноющая?
