Репутация Евпитимьи Иудовны таяла, как апрельский снег. Уже давно ее не поили кофием со сливками и не наливали портвейну. Увы, ссылки на первое общение с Люцифером теперь вызывали лишь ехидные усмешки на лицах слушательниц. А тут еще прошел слух о новоявленном старце из Сибири, на которого снизошла благодать в виде неимоверной мужской силы, позволявшей ему легко заткнуть за пояс язычника Геракла с его недостоверными тридцатью девственницами.
Рассказывали о далеком женском монастыре, где все послушницы, включая семидесятилетних, родили в один день по младенцу мужеского пола. А старец как раз за девять месяцев до этого события проходил мимо монастыря и провел одну ночь на сеновале в посту и молитвах. Все младенцы были черноволосыми, крикливыми, у всех полный рот зубов, и растут они не по дням, а по часам.
Дескать, сам Святой Синод отправил туда комиссию, члены которой как увидели этих орущих младенцев, так и признали в них спасителей Руси. Вот они скоро вырастут и придут в прокаженную столицу, вооруженные пламенеющими мечами, аки серафимы! И будет смерть всем грешникам от мечей этих! Куда уж тут вдове со своим одиноким стареющим Люцифером…
Евпитимья Иудовна, как медведица за медвежонка, отчаянно боролась за волосатого поставщика адской информации. Борьба шла с переменным успехом, и весь столичный юродивый бомонд поделился на два лагеря: одни стояли насмерть за животворного старца с его легионом подрастающих серафимов, вторым был милее Люцифер местного разлива. Восток схлестнулся с Западом, впереди явственно проглядывал Армагеддон.
Сегодняшняя ночь была признана контрольной и последней. Уже не помогали ни пироги с вязигою, до которых покойный асессор был большой охотник, ни сладкая клюквенная настойка, ни даже чтение вслух светского соблазнительного романа господина Загоскина «Орлеанская дщерь, или искушение дьяволом».
Чудо требовало подтверждения. И вдова понимала, что часы ее сочтены. Что завтра утром она проснется посмешищем всего Петербурга: слишком высоко взлетела, слишком больно будет падать. Что слава? Яркая заплата на ветхом рубище несостоявшейся блаженной Евпитимьи.
Время утекало, подобно песку в часах, и на душе у вдовы становилось все тоскливее. Пенсия была маленькой, жить было не на что, будущее рисовалось совсем черным. Она стояла у своего окна, не отрывая взгляда от окна напротив, и молила, молила о чуде. Недаром в народе говорят, что если долго мучиться, то мучение перейдет в свою противоположность.
Чья-то рука медленно раздвинула шторы. Вдова невнятно замычала, и на этот звук обернулись все, кто сидел у самовара и коротал ночь за десятым стаканчиком живительного китайского напитка с сахаром. Подруги бросились к окну, а недруги, всем своим видом показывая «Не верим!», тянулись к окну медленно.
В Люциферовой обители шторы были раздернуты не полностью, но стало отчетливо видно, что в глубине комнаты действительно пляшет адское пламя. Первой грохнулась в обморок верная наперсница вдовы, тоже вдова, но из простых, писаря из того же Департамента призрения, что и покойный Гермогенов.
Время замедлило свой бег и остановилось, песчинки перестали скользить из верхней полусферы в нижнюю. Дьявольской красоты обнаженный Люцифер — теперь уже никто не сомневался в его реальности! — вдруг возник у окна, несколько мгновений угрюмо любовался красотой северной столицы, а затем, раскинув неимоверно длинные руки с когтями, стал возносить их кверху. Глаза его налились красным внутренним огнем, рот отверзся, и из него полились неслышимые миру (все-таки приличное расстояние!) проклятия.
Перед тем как комфортно потерять сознание на собственной кровати, Евпитимья Иудовна, проходя мимо стола, подбросила в свечку заботливо припасенный кусочек серы, отчего через несколько минут вся комната наполнилась адским запахом.
Вдыхая его как ладан, она лежала на постели, закрыв глаза, и по ее щекам текли благодарственные слезы. Люцифер оказался настоящим мужчиной и женщину в беде не бросил! В отличие от богопротивного сластолюбивого старца, оставившего без отеческой ласки на краю света в девичьем монастыре кучу незаконнорожденных серафимов.
* * *
Путиловский подоспел вовремя: Берг уже сознался во всем, только никак не мог вспомнить, что он сделал с Амалией и куда подевал тело убиенной. Цецилия Рейнгольдовна лежала в глубоком обмороке, вокруг нее суетился г-н Шнорледер, не выказывавший особой скорби от потери дочери. Судя по всему, он, зная свою дочь, не верил Бергу и околоточному. И правильно делал.
Отстранив карающую длань околоточного от лица Берга (к тому времени на нем явственно проступил след насилия в виде отпечатка кулака), Путиловский увел сломленного убийцу в дальнюю комнату, где Берг, путаясь в слезах и показаниях, сознался в должностном преступлении и желании пустить следствие по ложному пути, защищая честь возлюбленной.
Как только Путиловский услышал о том, что отпечатки пальцев на письме с угрозами принадлежат Амалии, он расхохотался и побежал в гостиную. Там он быстро организовал экспедицию в девичьи апартаменты, после чего выяснили: вместе с Амалией и деньгами пропали два чемодана телячьей кожи, половина гардероба, а также вся косметика, тайный дневничок и любимый плюшевый медвежонок.
Путиловский в очень кратких, но сильных выражениях изложил причину визита Берга в этот гостеприимный дом, а также причину его постоянной тошноты.
Вокруг стало так тихо, что было слышно, как екает селезенка у околоточного. На всякий случай околоточный придвинулся к Бергу и собственноручно, по-отечески заботливо отер чистым платком поврежденную Бергову челюсть.
На резонный вопрос Путиловского, с кем у Амалии в последнее время наблюдались романтические отношения, супруги переглянулись, потупили глаза и, не сговариваясь, назвали имя дальнего, но бедного родственника Генриха с трудновыговариваемой фамилией. После чего Цецилия Рейнгольдовна опять почувствовала себя дурно, а всем, даже околоточному, стало ясно: и письмо, и поджог, и вскрытый сейф с похищенным револьвером — не более чем звенья одной цепи. И эта цепь с бешеной скоростью удаляется сейчас в неизвестном направлении, увозя фамильные ценности семьи Шпорледеров!
Берга окружили такой материнской и отеческой заботой, что он даже прослезился: никак не ожидал, бедолага, волшебного изменения в судьбе. Так часто бывает с сильными мира сего: вначале слава, потом унижение, а затем снова слава, но, увы, нередко посмертная.
Иван Карлович за эту ночь дважды смотрел в глаза смерти: первый раз она явилась инкогнито, а второй раз — в виде околоточного кулака. Так что свое новое возвышение он воспринял достаточно философски. Его умыли, напоили кофе, тихонько втиснули в руку солидную денежную компенсацию за понесенный моральный и физический ущерб, после чего вместе с Путиловским усадили в «даймлер» и помахали ручкой на дорогу.
Все это было проделано так быстро, что уже в шесть утра длинный победный звонок вновь разбудил сладко спящих Макса и Лейду Карловну.
Сонно щурясь, они выползли в прихожую и оторопели: хозяин привел в дом убийцу бедной девушки! Пока Берг смывал ночной позор в ванной, Путиловский кратко объяснил Лейде Карловне суть дела, и Берг был встречен чистым бельем и постелью в кабинете. На отдых у них оставалось два часа.
И вновь в доме стало тихо. Спал Путиловский, посапывал Берг, досматривала утренний сон Лейда Карловна. Лишь Макс ходил серой тенью из комнаты в комнату, размышляя о схожих превратностях человеческой и кошачьей судьбы. Он сам был унижен подобно Бергу, но подобно ему же был мгновенно вознесен хозяином в эту райскую квартиру. Слава хозяину!
* * *
Николай Лаговский, один из двух молодых людей, веселившихся у квартиры Победоносцева, в эту ночь совсем не ложился спать. Как можно проспать последнюю ночь своей жизни? Такое не повторяется!
Он сидел за столом в маленькой скромной «меблирашке» и при свете газового рожка писал прощальные письма всем тем, кого любил и помнил. Писем вышло не так уж и много, штук шесть: одно родителям, одно товарищу по реальному училищу, три друзьям по земству и последнее, естественно, девушке, которую боготворил.
Но она отвернулась от Николая и предпочла другого.
Хотелось избежать общих мест в разных посланиях, хотя все эти люди навряд ли могли встретиться и обменяться полученным. Тем не менее он писал медленно, стараясь для каждого найти слова прощания, обращенные к нему лично. И такие слова послушно приходили.
Странно, завтра его уже не станет, а письма останутся и еще несколько дней будут идти к адресатам. А потом их начнут читать, перечитывать, переписывать и плакать над ними. А он исчезнет. Зато вместе с ним исчезнет и Победоносцев, это исчадие ада, чудовище, держащее в своих немощных руках всю свободу России.
