Голый человек вылез из-под одеяла. Медянников равнодушно проследил за ним — по своему богатому опыту он знал, что голые мужчины совсем не сопротивляются, как будто с одеждой уходит всякая решимость. То ли они в этот момент чувствуют себя младенцами, вновь пришедшими в страшный для них мир, то ли действительно одежда, особенно парадная, придает человеку вес и внутреннюю решимость. В банях народ не агрессивен, ибо все голые перед Господом равны.
Когда Григорьев с охапкой своей одежды исчез за дверью, настало время заняться барышней.
— Юлия Филипповна! — нежно пропел Медянников в ухо Юрковской. — Пора к заутрене! Адам согрешил, а мы воздыхаем.
Юрковская распахнула свои огромные глаза, обведенные темными кругами страсти:
— Кто вы?
— Я? Ваш ангел-спаситель, голубушка… — еще слаще пропел Медянников, вспомнил про револьвер и спрятал его от греха подальше. Неровен час, барышня испугается.
Однако Юрковская была не из пугливых. Услышав в соседней комнате тихие голоса, она все поняла и, видимо, испытала такое же облегчение, как и Григорьев. Мучительное ожидание смерти закончилось, впереди целая жизнь с ее счастьем и невзгодами. Ей сразу бешено захотелось есть и пить.
— Выйдите, я оденусь, — попросила она звонким и бодрым голосом.
— Я отвернусь.
Медянников отодвинул часть шторы и стал осматривать противоположную сторону Пушкинской улицы, где сразу в окно вылезла любопытная подростковая голова и стала глазеть на незнакомого мужика. После демонстрации огромного медянниковского кулака голова исчезла.
— Юлия Филипповна, — сразу взял телку за рога Медянников. — Вы сейчас оденетесь и все нам расскажете.
— Я ничего не знаю! — резко бросила Юрковская. — Кто вы такой?
— Я? Я простой сотрудник полиции. А вы — простая террористка. И обвиняетесь в подготовке к покушению на жизнь обер-прокурора Святого Синода, его превосходительства Победоносцева Константина Петровича. За такое можно и жизни лишиться гораздо раньше Победоносцева! Вот ваш супруг намного понятливее, все уже рассказал…
Юрковская дернулась к двери, но Медянников уже стоял на ее пути.
— Евгений! Молчи! Молчи! — крикнула Юрковская.
И тут же раздался стук в стену: то безутешный коммивояжер, уснувший лишь под утро, пытался обрести душевное равновесие хотя бы часика на три.
— А вот кричать не надо! — строго сказал Медянников. — Это грех! Грех сладок, а человек падок. Будете молчать — отсюда не тронемся. Будете кричать — поедем на Фонтанку. Там ведь вашего мужа и побить могут! И пастух овцу бьет, что не туда идет.
Юрковская побледнела и сползла на пол. Медянников жалостливо посмотрел на нее, легко поднял и усадил в кресло.
— Рыжков! — приказал он в полный голос. — Закажи два завтрака в номер! — Потом подумал, пощупал свой живот и добавил: — Три закажи. Да побыстрее!
* * *
Путиловский оставил Берга в состоянии наивысшего духовного напряжения.
Берг ходил вдоль дома Победоносцева и готовился кинуться орлом на любого подозрительного молодого человека, девицу, офицера или даже священника. В такое утро он должен начать новую жизнь и оправдать все те чаяния и надежды, которые возлагает на него человек безукоризненной чести, Павел Нестерович Путиловский!
При одной только мысли об Амалии он скрипел зубами и кулаки его сжимались, как у Медянникова или даже еще сильнее. Никогда! Никогда боле он не позволит женщине так подло разыграть себя!
Плотный завтрак, свежий воздух и ритмичная прогулка сделали свое дело, и минут через десять Иван Карлович стал воспринимать действительность гораздо адекватнее. Ничего страшного не произошло, он сразу распознал преступницу. И лишь ее природное обаяние — а такие и идут в авантюристки! — не позволило ему сразу арестовать виновницу разорения дома Шпорледеров.
Городовой у подъезда был предупрежден о славной миссии Берга, но все равно раза три взял под козырек, когда Берг проходил мимо, делая вид, что ожидает выхода обер-прокурора, дабы подать челобитную о восстановлении попранной справедливости. В четвертый раз пришлось воспользоваться выражениями из словаря Медянникова, и это удивительным образом возымело свое действие. Городовой теперь только ел его глазами, и не более.
Проспект то наполнялся одинокими прохожими, то вновь становился совершенно пустынным. По своим делам катили кареты, пролетки, редко проезжал автомобиль, и тогда Берг забывал про все и шел вслед автомобилю, пока не вспоминал о своей разведывательной миссии.
До выхода Победоносцева оставалось немногим более получаса, поэтому можно было слегка расслабиться, но Берг себе этого не позволял! Для тренировки он высматривал прохожих мужчин и мысленно определял дистанцию до них, темп стрельбы и вероятность ухода преступника от погони в соседские дворы. Они с Путиловским рассмотрели три таких проходных двора, остальные заканчивались тупиками.
Проходя по одному и тому же маршруту в седьмой раз (он все считал и мысленно заносил в реестрик), Берг обратил внимание на молодого человека, истово крестящегося на торчащий над крышами купол Исаакиевского собора с крестом на самой вершине.
Вид у человека был весьма законопослушный: одет скромно, но чисто, в одежде заметен небольшой достаток мелкого чиновника. Особенно радовало его лицо иконописной работы: большие печальные глаза, аккуратно свисающие по обоим уголкам рта усы, красивая каштановая бородка. Берг давно хотел отрастить подобную, но у него все получалась несколько клочковатая, так что мечты приходилось откладывать на более зрелый возраст.
Человек (для себя Берг назвал его «богомазом») не пропустил мимо и двух нищенок: мучительно долго рылся в кармане, наконец нашел деньги и с поклоном вручил ожидавшим копеечку старушкам. Что-то там вышло неординарное, потому что старушки стали кланяться не останавливаясь, как китайские болванчики. «Богомаз» попытался от них отойти, но старушонки буквально обняли его ноги с явным намерением их поцеловать.
Бергу стало радостно и приятно на душе: есть же такие бессребреники! Захотелось подойти и по-братски пожать «богомазу» руку. Вот у него самого в кармане до выдачи жалования обычно рублей десять, не более.
«Богомазу» удалось отвертеться, и нищенки прошли совсем рядом с Бергом, беспрерывно осеняя себя знамением. Краем глаза он заметил красненький угол ассигнации. Дал каждой по десятке? Вот это поступок!
Берг немного презирал свое немецкое происхождение. Он знал свои слабые стороны. Только истинно русский православный человек мог вот так, походя подарить нищим половину своего жалования. Берг, как настоящий немец, себе такой духовной роскоши позволить, увы, не мог. Даже если бы сильно захотел!
И, размышляя о греховной скупости немецкой нации, Берг продолжил свой славный путь, разойдясь с «богомазом» в противоположные стороны Вознесенского проспекта.
* * *
Неистовая парочка несостоявшихся террористов жадно доедала в компании с Медянниковым обильный и вкусный завтрак, присланный из соседнего трактира, когда в охраняемый снаружи номер зашел радостный Путиловский.
Добравшись до Департамента, он даже не успел отпустить извозчика, как ему доложили: «В гостинице “Пале-Рояль” вас ожидают-с!» Путиловский, ворвавшись в номер, тут же подсел к столу, попросил себе чаю и с видимым удовольствием стал его хлебать, подражая староверскому завету того же Медянникова: «Я от чая не скучаю, чай мне в девках надоел!»
К концу чаепития за столом сложилась чуть ли не семейная атмосфера. Но все имеет свой предел. Когда была допита последняя чашка, во-дарилось молчание. Сейчас наступал момент истины, когда одно неверное движение, неверная интонация могла испортить все дело и свести насмарку удачно начавшееся утро.
Еще за столом Путиловский определил слабое место в этой компании — Григорьева. Юрковская по причине женского недомыслия и провинциальности не понимала всего ужаса государственной машины, того, как она может неумолимо ломать неугодных людей. Григорьев же знал это преотлично. Поэтому начинать разговор надо было с него.
Путиловский еле заметно кивнул Медянникову на Григорьева, и Евграфий Петрович понимающе прикрыл веки.
— Господин поручик, мне необходимо задать вам наедине несколько вопросов, — встал из-за стола Путиловский, показывая всем своим видом, что делу время, потеха кончилась.
Услышав официальное обращение, Григорьев воспрял духом: к нему обращались как к офицеру, и это позволяло надеяться на лучшее! Юрковская вяло посмотрела ему вслед. Завтрак опьянил ее, и навалилась дремота. Она попыталась приподняться, но Медянников сделал упреждающее движение.
«Будь что будет, — пронеслось в ее голове. — Мы же ничего еще не сделали…»
— Господин поручик, вы человек военный, так что будем говорить начистоту. Угощайтесь! — и Путиловский протянул Григорьеву открытый портсигар. — Да вы садитесь, в ногах правды нет.
