— Да, тут все хорошо. Заживет, и следов не останется. Но я бы на твоем месте еще несколько дней смазывал ее мазью: в такой мороз кожа легко сохнет и трескается. Голова не болела?
— Нет, не болела.
— Хорошо! Ну, тогда я пошел, займусь своей работой, да и тебя не буду отвлекать, я вижу, у тебя гостья.
— Что ты! — сказала девушка, резко вставая. — Я как раз собиралась уходить.
Сделав шаг вперед, она очутилась на свету, и Кадфаэль увидел ее круглое молоденькое лицо с открытым лбом и маленьким решительным подбородком. Широко расставленные голубые, как колокольчики, глаза смотрели на него пристальным, изучающим взглядом.
— Если тебе действительно уже пора, — сказала Санан Бернье с безмятежной уверенностью властного ребенка, — я выйду с тобой. Я как раз ждала подходящего случая, чтобы с тобой поговорить.
С этой девушкой было не поспорить. Диота даже не попыталась ее удержать, а Кадфаэль, если бы и захотел, пожалуй, тоже не решился бы ей перечить.
«Наверное, тут бы и закон не устоял и пошел на попятный», — подумал он, восхищенно усмехнувшись про себя.
Имея в виду все случившееся, такой поворот был весьма вероятен, но даже эта перспектива не смущала девушку.
— Я буду очень рад, — вымолвил Кадфаэль. — Дорога, правда, очень короткая. Но, быть может, ты не против снова запастись у меня травами для кухни? У меня их сколько угодно, можешь зайти и взять, что нужно.
В ответ на это девушка кинула на него пронзительный взгляд, но тут вдруг вся расцвела ямочками и, пряча смех, бросилась обнимать Диоту и расцеловала ее совсем по-дочернему. Затем она завернулась в плащ и первая ступила за порог. Большую часть пути они прошли молча.
— Знаешь, почему я пришла к вдове Хэммет? — спросила она Кадфаэля.
— Полагаю, из женского сострадания к постигшей ее утрате, — сказал монах. — И притом она здесь, в сущности, совсем чужая и, должно быть, очень одинока…
— Да будет тебе! — прервала его Санан. — Ну работала она на него! Положим, что для вдовы это было хорошее место и она чувствовала себя обеспеченной. Но причем тут утрата? А вот насчет одиночества, это, пожалуй, верно.
— Я не имел в виду отца Эйлиота, — сказал Кадфаэль.
Девушка вновь метнула на него открытый и прямой взгляд своих удивительных глаз и задумчиво вздохнула:
— Да, конечно. Ты с ним работал и знаешь его. Ты, наверное, слышал от него, что она была его нянькой и они не родня. Ее брак был бездетным, и она любит его как родного сына. Я… тоже разговаривала с ним. Случайно. Тебе известно, что он послал записку моему отчиму. Теперь уже все это знают. Мне тогда стало просто любопытно посмотреть на этого молодого человека.
Кадфаэль и Санан подошли к воротам монастыря. Девушка остановилась в нерешительности и, нахмурившись, потупила взор:
— Теперь все твердят, будто он — Ниниан Бэчилер — убил отца Эйлиота, чтобы тот не выдал его шерифу. Я знала, что вдова Хэммет слыхала эти разговоры. Я подумала, что она сидит одна, волнуется за него и гадает, удалось ли ему уйти от погони, спасая свою жизнь. Ведь для него речь идет о жизни и смерти!
— И ты пришла составить ей компанию и успокоить, — сказал Кадфаэль. — Пойдем со мной в сад, и если тебе не нужны приправы, то, думаю, у нас без труда найдется другой повод. Скажем, тебе не помешает запастись чем-нибудь впрок против кашля, а то, глядишь, через недельку-другую как раз понадобится.
Санан так и сверкнула улыбкой:
— То самое лекарство, которое ты приносил, когда мне было десять лет? Я так изменилась с тех пор, что ты, поди, и не узнаешь меня. У меня такое отличное здоровье, что приходится обращаться к тебе не чаще чем один раз за семь-восемь лет.
— Вот и хорошо, что я сейчас понадобился, — просто ответил Кадфаэль, провожая девушку через монастырский двор к своему садику.
Скромно опустив глаза, как. и положено девушке в мужской обители, она послушно шла, куда ее вел Кадфаэль. Очутившись в его уединенном убежище и расположившись удобно на лавочке, куда ее усадил заботливый хозяин ногами к жаровне, она перевела дух и, не опасаясь более посторонних ушей, спокойно продолжила свой рассказ:
— Я пошла к вдове Хэммет, потому что боялась, как бы она, волнуясь за него, не наделала каких-нибудь глупостей. Она обожает Ниниана и способна на все, — решительно на все! — чтобы спасти его от преследователей. С нее, пожалуй, станется, наговорит небылиц и возьмет вину на себя. Я уверена, ради него она пойдет и на это! Желая снять с него обвинение, она не остановится перед признанием в убийстве.
— Стало быть, ты пришла для того, — продолжил за нее Кадфаэль, спокойно прохаживаясь по сарайчику и занимаясь своими делами, чтобы создать у девушки впечатление, будто никто не следит за ней бдительным оком, — чтобы уговорить ее переждать это время, сохраняя спокойствие, потому что молодой человек на свободе и в настоящий момент ему ничего не грозит. Не так ли?
— Да, так. И если ты ее снова увидишь или она сама к тебе придет, постарайся, пожалуйста, убедить ее в этом. Не позволяй ей поступать во вред себе.
— Он послал тебя к ней с этим поручением? — напрямик спросил девушку Кадфаэль.
Она была еще не готова к такой откровенности, но одарила монаха мимолетной улыбкой:
— Нет, просто я сама знала. Я-то понимаю, как он из-за нее должен беспокоиться! Знай он, что я с ней говорила, он бы только обрадовался.
«И через часок-другой, несомненно, узнает, — подумал Кадфаэль. — Хотел бы я знать, где она его спрятала? В Шрусбери или его окрестностях наверняка остались бывшие вассалы ее отца, люди, готовые на многое ради его дочери».
— Я знаю, — продолжала Санан, внимательным взглядом следя за каждым движением Кадфаэля, — что ты понял, кто такой Ниниан, еще до того, как его выдал мой отчим. Знаю, что он по собственному почину поведал тебе все про себя и про свое задание и ты сказал ему, что ничего не имеешь против честного человека, к какой бы партии он ни принадлежал, и что ты ничего не предпримешь против него. И ты хранил его тайну, пока она не раскрылась без твоего участия. Он тебе доверяет, и я тоже решила довериться.
— Нет! — торопливо перебил ее Кадфаэль. — Не говори ничего! Мне не известно, где он сейчас, и никто из меня ничего не вытянет, я с чистой совестью могу ответить, что знать ничего не знаю. Мне нравится его молодая отвага, хотя он сам вредит себе своей опрометчивостью. Он сказал мне, что его единственная цель сейчас — любой ценой пробраться в стан императрицы и предложить ей свои услуги. Распоряжаться собою его право, и я желаю ему благополучного пути и долгих лет жизни. Такой отчаянный смельчак заслуживает удачи.
— Верно, — согласилась Санан, улыбнувшись. — Он не очень осторожен.
— Осторожен? Сомневаюсь, что ему вообще знакомо слово осторожность! Написать и отправить такое письмо, где все сказано яснее ясного, расписаться под ним своим именем и сообщить, где и под какой личиной тебя можно найти! Нет уж, пожалуйста, не говори мне, где он сейчас находится, но только, где бы он ни находился, не спускай с него глаз, потому что нельзя знать заранее, на какую еще глупость он способен!
Во время разговора Кадфаэль деловито налил девушке полный пузырек целебной настойки, чтобы в оправдание своего посещения ей было что предъявить при выходе из монастыря. Заткнув горлышко деревянной затычкой и привязав к нему полоску пергамента, он обернул пузырек льняной тряпочкой и вручил своей гостье.
— Миледи, вот пропуск! И вот совет на прощание — заставь его поскорее убраться отсюда!
— Но он никак не соглашается, — сказала Санан, вздыхая с таким выражением, в котором чувствовалась скорее гордость, чем отчаяние. — По крайней мере пока все не выяснилось. Он не двинется с места, пока не будет уверен, что Диоте ничто не грозит. Кроме того, надо еще подготовиться, собрать необходимые средства…
Она решительно тряхнула головой и, приободрившись, быстрым шагом направилась к двери.
— Самое главное — достать хорошего коня, — задумчиво сказал ей вслед Кадфаэль.
Она живо обернулась с порога и, уже совсем не таясь, взглянула на монаха с сияющей улыбкой и произнесла торжествующим шепотом:
— Не одного, а двух коней! Я тоже на стороне императрицы. Мы поедем вместе.
Весь день Кадфаэль не находил себе покоя. Мало того, что после признаний, сделанных Санан, его мучили тревожные предчувствия — в голове, словно заноза, сидела ускользавшая мысль о какой-то забытой и незамеченной вещи, связанной с Эйлиотом, которую он, вероятно, проглядел так же, как пропажу шапочки. Он почти не сомневался в том, что там было нечто такое, о чем следовало только вспомнить, чтобы это сразу пролило свет на смерть Эйлиота. Вот только бы сообразить, что именно, пока не поздно искать!
Между тем он добросовестно выполнял свои обязанности, отслужил вместе с братией вечерню, отужинал в трапезной, с трудом пытаясь собраться с мыслями и сосредоточиться на псалмах шестого дня рождественской недели, ибо настало уже тридцатое декабря.
