— Так может, и не сама? Может, помог кто, а?
Шинкарь обиженно засопел, усы подкрутил, на казацкий манер. А сам небось даже сабли в руках не держал, поганец! Ох, и хотелось мне его нагайкой отходить, чтоб не повадно было.
— Может и помог. Кто ж теперь знает. Только я вам так скажу, ясна пани, не своей смертью померла, и то правда.
— А купцы что же?
— А что купцы? — не понял шинкарь.
— Чего девка им является? А не жениху своему или батьке? Или мамке?
— Мамка ейная при родах умерла. А Кривошей жениться собрался, погоревал и хватит.
— А на ком?
— Так на Оксанке Горобець. С лица воду не пить, а скарб за ней знатный староста дает.
— И свадьба когда?
— Как ярмарка закончится, так на Покрова и сыграют. Слажено уже все.
— Купцы, что померли, в прошлом году тоже на ярмарке были?
Шинкарь кивнул, но молчал. Потом меня пальцем подозвал, на Тараску искоса глянул, зашептал мне на ухо.
— Люди добрые сказывают, гуляла она с купцами заезжими. Жадная до подарков была да похвалы. Я вам так скажу, ясна пани, Тараска за ней как барвинок вился, только куда халупнику[13] без родителей на такую девку заглядываться! Хоть и знал про купцов, сам говорил про то, да только как померла она, совсем умом тронулся, слово против нее не дает сказать…
Не верила я в утопленницу, что купцов за собой в пекло тянет. Если б каждый убиенный за душегубом своим из нави мог возвращаться, то за мной сколько бы ляхов убитых ходило, подумать страшно! Вздрогнула, оглянулась, словно и вправду за мной ляхи притаились, за батьковским крестиком потянулась, пустое место на груди обожгло. Клятый лях! Косой черной встряхнула и к дому олийника[14] Бунчука отправилась. А на могилку к девке все равно надобно придти, помолиться, чем черт не шутит.
Богатая хата, только пустая и печальная, словно мороком скрыта. Я хозяина кликнула, долго не отзывался. А как во двор зашла, окна настежь открытые увидала и сообразила, что поминки недавно справили. Ведь аккурат его дочка в прошлую ярмарку потопла, год прошел. Стыдно стало, уйти хотела, только поздно, вышел хозяин. Высок, темноволос, с чубом казацким да выправкой, никак из гнездюков[15]?
— Челом вам, пане, — поклонилась я. — В хату пустите? Поговорить надо.
Оглядел меня олийник, на пол сплюнул, кивнул неохотно.
— И тебе не хворать, девка. Заходи, коли надо.
В хату зашла, на иконы в уголке перекрестилась, рука к крестику потянулась по привычке. Заметил казак, нахмурился:
— Отчего без креста?
Потупилась я с досады, не хотелось мне лукавить.
— Клятый лях отобрал, шляхтич Осышковский, из города. Не по своей воле к вам, пане Бунчук, пришла. Уж простите меня. Чертовщина на хуторе творится, вот староста шляхтичу и пожаловался. Не вернет тот батьковский крестик, пока не узнаю, кто его пана сгубить хотел. Купцы заезжие с ума сходят, сказывают, что ваша дочка за ними приходит да за собой тащит…
Потемнел лицом казак, темными очами гневно сверкнул:
— Это кто ж на мою Марыську наговаривает? Мало им, что похоронить по-людски не смог!.. Так и после смерти в покоя не оставят!
На лавку без сил опустился, голову повесил. Молчал долго.
— Что узнать хотела?
Я рядом села, задумалась.
— Отчего Марыська купаться удумала? Ведь на прошлые Покрова холодно было…
— А я почем знаю, — махнул рукой казак.
— Ее как нашли? В сорочке одной или в одежде? Может, видел кто, как она купаться шла? Подружки?
— Нет. Я ведь не сразу дочки хватился, по утру кинулся, нет ее. Думал, что на ярмарку с утра побежала, уж больно охоча Марыся была до бабских заморских диковинок. И где их только брала?.. А как вечером не вернулась, искать стали, всем хутором. Одежду на берегу нашли, а Марыська словно в воду канула… — казак осекся, губу закусил, я глаза отвела.
— Когда ж нашли?
— Через три недели. Вниз по течению, в соседнем хуторе, к берегу прибило. Едва узнал, и то — по крестику.
— В сорочке была?
— Да. Только от сорочки одни лохмотья остались…
— А хоронили в чем?
— В свадебной сорочке, ее Марыся сама вышивала.
— А рисунок на ней помните, пане Бунчук?
Казак задумался, в скрыню полез неохотно, достал вышитый рушник с маками и птахами, мне протянул.
— На всех сорочках такой был?
— Да. Нравились ей маки…
— Пане Бунчук, а вы на свадьбу с ее согласия сговорились?
— Да неужто я дите свое неволить бы стал? Приглянулся Степка дочке моей, богатый хозяин, щедрый, хоть и немолодой. Да и я за ней приданое знатное давал…
— Так зачем же ей топиться?
— Да не топилась Марыська! — стукнул олийник по столу кулаком. — Наговоры все это, завидуют люди, злыми языками брешут!
— А может помог ей кто? Не по своей воле в воду полезла?
— Да кто б посмел!
— А если свадьба кому поперек горла стала? Поклонники у Марыськи водились? Ведь сказывают, девка красивая была…
— Да хлопцев вокруг нее столько вилось, разве всех упомнишь!
— А купцы заезжие среди них водились? Или шляхтичи городские?
— Ты что такое несешь, девка!
— Люди сказывают, что зналась твоя дочка с купцами. А людская молва…
Вскочил казак, лицо страшное сделалось, кровью налилось, кулаки сжал, по столу стукнул, тот и раскололся.
— Вон пошла!
Горько мне стало, что правду приходится вытаскивать, мертвых тревожить. Поднялась с лавки, кивнула, к двери направилась, но возле порога застыла, обернулась.
— Уж простите, пане, но неужто подарков дорогих у дочки не замечали? Ведь сами сказали про…
— Уходи, а то зарублю!
Уже за порогом вспомнила, что хотела спросить, где могилка Марыськи, но возвращаться не хотелось. А когда за ворота выходила, с хлопцем столкнулась. Статный, голубоглазый, он стоял словно вкопанный, на хату тоскливо смотрел, но зайти не решался.
— Здоров будь, хлопец. Чего в хату не идешь?
Он взглянул на меня сумрачно, темноволосой головой покачал, и меня словно обожгло — ведь до дрожи похож на олийника!
— Тебя звать как? Ты ведь сын пана Бунчука?
— Василь, — кивнул хлопец, потом вздохнул, развернулся и прочь пошел.
— Обожди, — кинулась я его догонять. — Покажи мне, где могилка Марыськи.
Запнулся он на ровном месте, меня кажется впервые по-настоящему увидал, спросил удивленно:
— Тебе зачем? Ты кем ей была? Подружкой? Так отчего спрашиваешь, знать должна.
— Не так все, — начала я, под его шаг торопливый подстраиваясь. — Меня староста разузнать все заставил. Потому что на ярмарке дела странные твориться начали, купцы утопленницу видели, сказывают, что Марыська то была.
— Брехня это! — он даже шагу не замедлил.
— Василь, а скажи, какой Марыська была? — не унималась я, торопясь узнать побольше, пока есть возможность.
— Красивой она была, — в сердцах он сказал. — А люди такого не прощают. Завидовали ей, злобой исходили. А она даже радовалась, что завидуют. Глупая была!
— А отчего топиться полезла? — поддела я хлопца.
— Не топилась Марыська! — он так резко остановился, что я на него налетела. — Это тоже брехня! Даже после ее смерти все уняться никак не могут! Вот ведь мертвую — и ту оболгали! Найду, кто слухи распускает, — своими руками удавлю!
Светлые глаза потемнели, на меня уставились.
— А старосте какое дело до Марыськи? Чего он вдруг тебя прислал?
— Я ж говорю, купцам утопленница являться стала, к себе тащит, а ему убыток с того. Виданное ли дело, уже второй купец душу богу отдал. А сегодня с утра вон даже пану Потоцкому она привиделась.
— Тоже брехня! — отмел он мои слова, словно листья сухие, дальше зашагал.
— Да подожди ты! Василь, а скажи, если сестра твоя не сама потопла, то кто ей помог в этом?
— Да кто б посмел? — слово в слово за батьком повторил он. — Знали все, что за сестру глотку перегрызу, а мне-то за это ничего не будет, пану верно служу.
Отшатнулась я от хлопца.
— Да неужто ты в панские гайдуки[16] пошел? А разве батько твой?.. — тошно мне сделалось, что сын казака мог ляхам продаться, гордость и волю на службу шляхтичам променять.
— А нет у меня батьки, — горько сказал Василь. — Проклял меня старый казак, как узнал.
В соседней хате шумно было, девки и бабы замужние по двору сновали, подметали, деревья лентами украшали, никак к свадьбе готовятся. Ближе подошла, поздоровалась. Рябая девка к тыну подошла, узнала я ее сразу, Оксанка, дочка старосты. Губы поджала, худую косу нервно подергала, на меня зло взглянула:
— Тебе чего надобно, Христинка?
— К свадьбе готовишься? — улыбнулась я. — В хату пустишь? К батьке твоему дело есть.
Посторонилась Оксанка, во двор пропуская. Но я не спешила к старосте, интересно мне стало.
