— Это жестоко…
— Полагаете? — прищурился Бестужев. — Двух они уже убили, и один из них был моим другом. С какой стати меня должна волновать судьба постороннего человека? Который всех предал?
— Хорошо вам говорить, — плаксивым тоном промямлил Густав. — Вы полицейский, у вас наверняка есть пистолет, вы умеете с ним обращаться. А я мирный обыватель, даже в армии никогда не служил из-за скверного здоровья, мне-то каково? Что прикажете делать, когда такие страшные люди…
Он жалобно ныл что-то ещё. Бестужев не слушал. Какую же серьёзную промашку мы допустили, думал он. Мы все до одного. Отнеслись к этому самому Густаву как к одушевлённому инструменту наподобие штопора или вилки. Дико, невозможно было представить, чтобы тебя предал железнодорожный билет или собственная шляпа… Вот он, дьявол, на которого от непонимания происшедшего готовы были всё свалить: хнычущий старикашка с цыплячьей шеей, запугать которого было совсем нетрудно.
Хотя… Это не промашка, если рассудить. Просто-напросто мы с самого начала прекрасно понимали, что для полиции Густав будет абсолютно бесполезен: он никоим образом не был посвящён в наши дела, он просто возил людей из одного места в другое. Тем более что официальным инстанциям Австро-Венгерской империи, сколько их ни есть, Штепанек был абсолютно не нужен. Но никто не предвидел Гравашоля — которому понадобились именно маршруты передвижений, адреса…
Густав всё ещё жалобно тянул что-то заунывное, перечислял свои хвори, усугубившиеся от нелёгкой работы.
Ларчик открывался просто, думал тем временем Бестужев. Где-то, когда-то я попался им на глаза, они обратили внимание, что меня возит один и тот же извозчик… Не так уж и трудно отыскать фиакр по номеру… Тарловски сообщил, что анархисты уже убили двух других охотников за Штепанеком. Пожалуй… Да, вот именно, объяснение одно: люди Гравашоля устроили засаду где-то неподалёку от жилища профессора Клейнберга — потому что это та отправная точка, которую наверняка не миновал ни один из тех многочисленных агентов. Я бы на их месте именно так и поступил…
— Перестаньте хныкать, — сказал Бестужев всё так же неприязненно.
— Что со мной будет? Моя семья не переживёт, если я окажусь под судом… Я их единственный кормилец…
— Мы забудем обо всём, — сказал Бестужев, усилием воли заставив себя проявить толику мнимого сочувствия. — Я понимаю, что вы не более чем жертва… Но простить вас мы согласны при одном-единственном условии: если вы расскажете всё откровенно.
— А если они вернутся, как обещали? И…
— Ну, если только в этом дело… Я готов предоставить вам надёжное убежище. С решётками на окнах и дверью, запертой снаружи. Уж там они вас безусловно не достанут, и вы долгие годы проведёте в совершеннейшей безопасности…
— Только не это!
— Ну тогда перестаньте хныкать, чёрт бы вас побрал, и рассказывайте!
Он сидел, откинувшись на спинку сиденья, пускал дым в полуопущенное окно и слушал дребезжащий тенорок Густава, время от времени бесцеремонно прерывая — когда извозчик тонул в ненужных мелких подробностях или вновь начинал бить на жалость. Примерно это он и ожидал услышать: в один далеко не прекрасный вечер в фиакр к Густаву как ни в чём не бывало уселись трое вполне благопристойных господ, пожелали ехать в Пратер, а на полдороге, примерно как Бестужев сейчас, попросили остановить на минутку экипаж, сдёрнули Густава с козел, затащили внутрь и упёрли в лоб револьверное дуло.
По описанию, пусть сбивчивому и неточному, Бестужев всё же довольно быстро опознал и Гравашоля, и двух его людей. Если исходить из даты, когда это произошло, то подозрения подтверждаются: Бестужева наверняка подкарауливали возле дома профессора (не его конкретно, очередного охотника на Штепанека) — что ж, неглупо, иногда, чтобы добыть дичь, выгоднее и проще не самому её отыскивать по уши в болоте, а следить за охотниками…
— И вы не обратились в полицию?
— Вы только поймите меня правильно, майн герр, — уныло протянул Густав, — если бы речь шла об уголовных преступниках, я бы ни минуты не колебался. Но это же политические, мало того — анархисты…
— Они представились?
— Вот то-то и оно! Я регулярно читаю газеты, знаю, кто такой Гравашоль, что из себя вообще представляют анархисты… Полиция, простите, тут бессильна. Анархисты убили когда-то нашу прекрасную императрицу… императрицу, майн герр! Уж если её не уберегли, чего стоит жизнь маленького человечка вроде меня? Это страшные люди… У меня не было выхода…
«Скверно, — подумал Бестужев. — Помаленьку складывается положение, когда революционеров, террористов, боевиков обыватели начинают бояться больше, чем полицию. Добро бы только в России, но и в других странах то же самое давно отмечено не вчера и не сегодня. В гораздо более спокойных и законопослушных странах. Скверно… Плохой признак».
— Они знали, где я живу, — продолжал Густав жалобно. — Знали мое семейство, знали даже, где я держу экипаж и лошадей…
— И вы стали регулярно докладывать обо всех моих поездках?
— Я был вынужден… Их интересовали все адреса, по которым вы ездили, все люди, с которыми вы встречались…
Другими словами, Гравашоль предельно упростил свою задачу. Сам он после неудачного визита к профессору наверняка никаких поисков уже не предпринимал, просто-напросто следил за конкурентами и в подходящий момент, когда гости из России праздновали победу, нанёс удар…
— Каким образом вы им передавали сведения?
— Всякий раз, когда вы меня отпускали на длительное время, я звонил по телефону. Номер семнадцать — тридцать пять. И всякий раз говорил, как мне указали: «Фиакр в вашем распоряжении». Мне называли адрес, я туда приезжал и ждал. Очень быстро кто-нибудь из них появлялся. Два раза это был мужчина. Четыре раза — девушка.
— Опишите их подробно, — распорядился Бестужев.
Девушку, как её описывал Густав, Бестужев, похоже, никогда прежде не видел — по крайней мере, она не входила в число его здешних знакомых. Зато что касается мужчины… Тут всё было гораздо интереснее — и великолепно сочеталось с его прошлыми предположениями…
— И дальше?
— Сегодня утром я позвонил, — сказал Густав. — Телефон не отвечал — так мне ответила барышня. Я пытался телефонировать ещё трижды — с тем же результатом…
«Ничего удивительного, — подумал Бестужев. — Телефон, ручаться можно, располагался на одной из снятых Гравашолем квартир — главарь анархистов слишком умён, хитёр и опытен, чтобы ограничиться единственной, их должно быть несколько… Теперь, заполучив желаемое, они снялись с места, как вспугнутый урядником цыганский табор…»
— Как по-вашему, девица — немка? — спросил Бестужев.
— Вряд ли. По-немецки она говорила совсем скверно, нам приходилось объясняться на французском, я прилично знаю французский, в Вене, в нашей профессии, знание языков помогает заработать… Вот по-французски она говорит великолепно, такое у меня впечатление…
— Значит, в полицию вы не обращались… — задумчиво произнёс Бестужев.
Не стоило и спрашивать, обращалась ли к самому Густаву полиция — наверняка нет, иначе он непременно упомянул бы, что всё уже рассказал «коллегам господина». Значит, Тарловски представления не имеет ни о роли извозчика в событиях, ни о самом извозчике — следовательно, с этой стороны Бестужеву ничто не грозит, можно ещё какое-то время оставаться Невидимым Человеком…
— Майн герр… — робко спросил Густав. — Что теперь со мной будет? Поймите, я в этой истории не более чем жертва… Меня принудили, угрожая смертью…
— Я попытаюсь что-нибудь для вас сделать, — сказал Бестужев. — При одном-единственном, но важном условии: вы будете молчать и обо всём с вами происшедшем, и о нашем разговоре. Даже если к вам придут мои коллеги. Я руковожу этим делом, я и должен его закончить. Понятно? Ничего не было. Вы ничего не знаете, с вами ничего этого не произошло… О случившемся вы будете разговаривать только со мной. Иначе…
— Я понимаю! Понимаю! — заверил Густав с большим воодушевлением. — Только с вами… Как вы думаете, они вернутся?
— Не думаю, — сказал Бестужев чистую правду.
Он действительно так считал, конечно, с точки зрения особенного цинизма, следовало бы устранить Густава как неприятного свидетеля — но если бы Гравашоль всегда так поступал, то его путь был бы отмечен вовсе уж невообразимым количеством покойников. Это уголовные порой тщательно заботятся о заметании следов, в том числе и посредством ножа или пули, а Гравашолю, в общем, нечего терять — будучи изловлен, он ответит перед судом за столь многочисленные прегрешения перед законом, что отсутствие или, наоборот, наличие одного лишнего трупа на его участь нисколечко не повлияет…
Чуточку приободрившись, Густав произнёс уже почти спокойно:
