управление, — думает Козлов и выравнивает начинающий мотаться «Эльфауге».
Остальные самолеты отстают. Там до самого конца так и не могли понять, в чем дело.
Яновский сначала отстреливался из револьвера, потом затих. Пулемет его, установленный неподвижно, мог стрелять только вперед. Видно, он решил, что тратить время на револьверную стрельбу не стоит. Он делает ручкой Козлову и набирает высоту.
Козлов — летчик неопытный. Орудовать пулеметом, одновременно держа управление — для него вещь почти невозможная, но когда под ним развертываются пограничные леса, он делает героическое усилие, и начинает обстрел «Бреге». Он поливает его из пулемета так настойчиво, что Яновский начинает волноваться. Он снова стреляет в Козлова. Козлов, раненный в плечо, чувствует, что силы его покидают, скоро он не сможет больше следить за самолетом.
Под нами уже Польша. Яновский будет в безопасности, с важными документами в руках. Медлить нельзя. Осталось только одно — таранить.
Погибать, так погибать, но документы в панские жадные лапы не попадут. Козлов решается. Он напрягает последние силы, и слова обстреливает Яновского из пулемета.
Конечно, «Бреге» был быстроходнее гробоподобного «Эльфауге», и мог благополучно удрать.
Но Яновский, напуганный пулеметный обстрелом, на который он не мог отвечать, растерялся, и это его погубило. Он сделал переворот через крыло, чтобы встать носом к противнику и ответить ему своим пулеметом, но, не рассчитав высоты, очутился как раз под Козловым.
Через минуту шасси и колеса «Эльфауге» с силой ударились о его крыло.
«Бреге» покачнулся, бессильно повис в пустоте и мертвым штопором пошел в землю.
Но Козлову было не легче.
В то время, как он таранил неприятеля, самолет по инерции продолжал двигаться, и «Эльфауге» сделал мертвую петлю, из которой неопытный Козлов выйти не сумел; песенка его была спета.
Головой вниз пропланировал он до самой земли, перешел в пике и…
Но тут произошло что–то совсем необычайное… Козлов не сгорел, не умер от разрыва сердца и не разбился насмерть!
Он вылетел из самолета метров за десять от земли и свалился на густые вершины дубов и кленов.
Ветви их не очень дружелюбно встретили летчика и швырнули его, исцарапанного, изуродованного, на мягкую землю.
Но падение было ослаблено, и Козлов остался жив. Он пролежал в лесу несколько часов, чуть не умер от потери крови и лихорадки, пока его не нашел лесничий, поляк и тайный коммунист.
Он приютил Козлова у себя в сторожке до ночи, и ночью перенес его на своих плечах через границу на ближайший советский пост.
Дали знать в N., где снизились три остальные самолета.
Летчики были потрясены, когда увидели изуродованного, но живого Козлова. Они были совершенно убеждены, что Козлов разбился насмерть.
Его спасение было настоящим чудом. Козлов пролежал в госпитале глухой, слепой, в параличе два года. Едва удалось его отстоять от смерти.
Его молодой организм и мужественное сердце победили. Он выздоровел, но на всю жизнь остался уродом.
ВОЙНА — ЗЛО.
— Война всегда зло, — буркнул Николай Иванович. — Тут было не мужество, а слепая ярость, которая бывает и у собак по время драки.
Афанасьев засмеялся:
— Вот, почему ты в двадцатом году, в самый ад, оставил отряд из–за ревматизма и пошел в завхозы. Помню, был еще один случай…
— Полно, дядя…
Наташа покраснела и умоляюще взглянула на Афанасьева…
Ей было стыдно за мужа, но она щадила его.
Тришатный с ненавистью поглядел на дядю.
— Война всегда зло, — упрямо повторил он,
— Зло–то она зло, — протянул холодно комиссар. — А вот объясни мне, почему ты так много кричал о защите родины в семнадцатом году? Откуда же у тебя такое отвращение к войне?
— Бросьте, милые, — попросила Наташа. — Пора спать. Иди, дядя, наверх в Колину комнату, там тебе приготовлена постель. Не забудь принять хину.
Афанасьев ушел.
Через полчаса, после основательной проборки, сделанной ему Наташей, Николай Иванович проскользнул в свою комнату и молча разделся. Афанасьев уже спал.
Воздух тяжелел в предчувствии грозы. Сквозь закрытое окно слышался гул взволнованных деревьев. Зарницы вспыхивали ярче и продолжительнее. Потрескивая, горела свеча.
ЗАГАДОЧНЫЙ ВЫСТРЕЛ.
Звон разбитого стекла и тупой звук выстрела разбудили комиссара.
— А, черт, что еще такое!
Воздух еще звенел, как потревоженная струна. Едва заметно и сухо пахло порохом.
Справа от окна, прислонившись к стене спиной, стоял Тришатный. В глазах его стоял непередаваемый ужас.
— Что же случилось? Кто стрелял, черт вас всех возьми, — крикнул летчик, спуская ноги с кровати.
— Кто–то пытался влезть в окно, — пробормотал Николай Иванович. — Я видел руку и выстрелил. Я не знаю, кто это был…
— Где же твой револьвер?
— Он… я… я его швырнул, в того, кто сюда лез.
— Что за чушь! — воскликнул Афанасьев, подозрительно поглядывая на племянника. — Если это был вор, чего же ты испугался?
Он кинулся к окну, распахнул его настежь, зазвенев осколками, и выглянул в палисадник.
Ветер ринулся в комнату, задувая свечу. Издали хрипло заурчал гром. Тучи закрыли луну, и в зияющей тьме было невозможно что–нибудь различить. Но вспыхнувшая зарница на минуту осветила пустой палисадник и просторное ночное небо. Никого.
— Эх ты, — с сердцем проговорил Афанасьев. — Вор! Вор! Тебе верно приснилось. Взобраться по этой гладкой стене на второй этаж немыслимо… Ты напрасно стрелял… А это что?
Он бросился к своей кровати. На четверть метра выше подушки, на которой только что покоилась его голова, в стене была выбита ямка, в глубине которой мутно поблескивал свинец.
— Кто же стрелял, ты или. Я слышал только один выстрел, — яростно спросил он, резко повернувшись к племяннику.
Николай Иванович, бледный, как полотно, судорожно тряс головой.
— Ты чего?
— Паук, черный паук! Он свалился на меня с оконной рамы!
— Пауков боишься, — вне себя заорал Афанасьев. — Паук тебе не война!.. Говори немедленно — стрелял ты или нет, гадина ты этакая!
— Я не стрелял, — пролепетал тот… — Я швырнул в него маузером, когда он выстрелил… Я испугался… Я не успел прицелиться. Он мог меня убить.
— Фу, ты… — выругался Афанасьев.
В комнату ворвалась Наташа.
Увидев осколки стекла на полу, дрожавшую фигуру мужа, взбешенного Афанасьева, она тревожно спросила:
— Что случилось?
— Твой красавец очень удачно прогнал вора, — проворчал военлет. — Он не нашел ничего лучшего, как швырнуть в него заряженным револьвером.
— Я видел его руку… я видел его руку, — как
