с немалым риском. Даже для меня столь многочисленная и отважная армия могла оказаться серьезным противником. Пришлось исключить из планов ночлег под открытым небом.
Оставив попытки самовольно покинуть новое жилище, я приступил к его внутреннему осмотру. Вскоре я пришел к выводу, что вполне способен улучшить условия, внеся несколько исправлений в конструкцию здания. Мне нужно было всего лишь пробить стены в одном или двух местах таким образом, чтобы обеспечить мое пристанище парой окон или хотя бы вентиляционных отверстий. Особого труда мне это не составило. Несмотря на то, что лилипутский цемент был чрезвычайно прочен, а уже отмеченная мною добротность постройки выше всех похвал, все-таки толщина стен не превышала двух-трех дюймов. Мне вполне достало бы сил сделать необходимые отверстия в кладке, чтобы обеспечить приток внутрь свежего воздуха.
Однако я опасался того, что на попытку пробить стену лилипуты отреагируют еще жестче, и тогда мне не избежать сражения с их армией. Подумав некоторое время, я решил пока перетерпеть духоту и подождать до утра. Утром же я намеревался попросить кормолапа о дозволении внести изменения в устройство жилища.
Решив так, я улегся на пол, закрыл глаза и постарался уснуть. То ли в доме стало прохладнее, то ли из-за волнений по поводу лилипутской армии, я довольно быстро погрузился в сон и проспал до самого утра.
Наутро великое множество событий отвлекло меня от переустройства здания. Визит его величества Гольбасто IV, обыск, учиненный двумя высокопоставленными чиновниками в моих карманах (читатели моих воспоминаний, я полагаю, помнят подробную опись, приведенную мною), но главное — стремление побольше узнать об удивительной стране и ее народе на какое-то время отвлекли меня от бытовых неудобств. И вновь вспомнил я о духоте в своем жилище лишь в начале января — самого жаркого месяца здесь, в Южном полушарии. К тому времени я, во-первых, уже вполне сносно владел лилипутским наречием, а во-вторых, сумел завязать дружеские отношения с кормолапом Гурго. О степени нашей близости может свидетельствовать хотя бы тот факт, что Гурго как-то в разговоре со мной посетовал на опалу, в которой пребывал несколько лет.
— Подумайте, Куинбус Флестрин, хотя я и занимаю должность кормолапа, но ни разу его величество не допустил меня к придворным прыжкам на канате, — признался он однажды. — И даже то, что именно мне, а вовсе не гальбету Болголаму он поручил заботиться о вас, свидетельствует о прохладном отношении ко мне. Разумеется, эта обязанность очень лестна, — поспешно добавил Гурго, — и даже приятна, но коль скоро и ваша охрана, и обеспечение вас всем необходимым возложено на армию, разумно было бы ответственность возложить на гальбета как на военного министра. Но нет! Его величество назначил меня флестрин-наздаком (надзирающим-за-горой), а эти военные демонстративно не выполняют моих приказов!
Чин гальбет соответствовал английскому адмиралу. Упомянутый моим собеседником Скайриш Болголам, таким образом, был адмиралом королевского флота и фактическим командующим всеми вооруженными силами империи. Я уже видел его несколько раз, и он произвел на меня не самое благоприятное впечатление своей угрюмостью и откровенной неприязнью ко мне.
На мой вопрос о причинах длительной опалы Гурго ответил уклончиво. По его словам, все дело было в том, что, не будучи уроженцем столицы, он появился здесь достаточно поздно («В год Фиолетового Цветка, Куинбус Флестрин»). Немного разбираясь в календаре лилипутов, я прикинул, что год Фиолетового Цветка соответствовал середине 1697 года по нашему летоисчислению. Таким образом, кормолап появился в Мильдендо на два года раньше меня. На мой взгляд, его восхождение по карьерной лестнице за столь короткий срок было весьма быстрым. Так я и сказал ему. Но Гурго лишь недовольно фыркнул в ответ на мои слова.
Разумеется, высказать недовольство действиями императора можно было только тому, кому всецело доверяешь. Вот ему-то, кормолапу Гурго, я и пожаловался на невыносимую духоту в здании и попросил разрешения пробить пару окон в самом верху.
Он ответил, что, к сожалению, не может самостоятельно дать такое разрешение, но пообещал ходатайствовать перед императором в ближайшее время.
— Это ведь храм, — пояснил министр. — Хотя и бывший, но все-таки храм. Потому-то и требуется личное разрешение его величества — несмотря на то, что здесь давно уже не проводятся никакие богослужения.
Так я получил ответ на заинтересовавший меня вопрос, чем ранее могло служить мое жилище. Видимо, необычная его архитектура и даже чрезмерный размер ворот связан был с религиозным предназначением храма, как и расположение за городской чертой.
Из присущей мне любознательности я забросал своего друга вопросами об этом храме и, конечно, о причинах его заброшенности.
К моему удивлению, Гурго, обычно охотно и многословно отвечавший на все мои вопросы, и в этот раз замкнулся. Он отвечал скупо и в конце концов посоветовал мне не задавать много вопросов о прошлом старого храма. Своим поведением кормолап лишь разжег мое любопытство, но я решил отложить расспросы на будущее. Пока же мне было понятно, что храм этот посвящен был некоему не очень понятному мне божеству и что однажды некто в его стенах совершил злодейское убийство, после чего храм сочли оскверненным. Так это грандиозное здание и простояло заброшенным, пока океанский шторм не вынес на здешний берег великана. То есть меня.
Через три дня его превосходительство действительно привез мне послание императора, написанное на свитке тончайшего шелка. Его величество милостиво позволял пробить одно окно в стене моего жилища. Кормолап добавил уже от себя, что во избежание толпы любопытных, сбегавшихся поглазеть на меня при каждом удобном случае, будет лучше, если я займусь работой на закате дня. Света еще будет достаточно, но городские ворота закроют, и никого, кроме приставленной ко мне охраны, здесь не будет.
Так я и поступил. Читатель знает, что все мое оружие (два пистолета и тесак) император приказал конфисковать, но небольшой складной нож, равно как очки, карманную подзорную трубу, часы, огниво и некоторые другие мелочи были оставлены в моем распоряжении. Вот этим-то складным ножом я и решил воспользоваться.
Вечером, после того как городские ворота были закрыты и три сотни приданной мне обслуги оставили меня в одиночестве, я занялся делом. Солнце уже зашло, а лунного света, проникающего внутрь сквозь отверстие в куполе, для работы мне явно не хватало. К счастью, ранее я смастерил светильник из круглого лилипутского корыта, имевшего в поперечнике два дюйма. В это корытце я наливал немного масла (для этой цели Гурго распорядился доставить мне около пинты растительного масла в двух бочках), а в качестве фитиля использовал скрученные полоски ткани,
