стуле и смотрел теперь на собеседника, слегка улыбаясь. Волин почувствовал легкое раздражение – провинциалы с их комплексом неполноценности в сочетании с манией величия могут довести до белого каления самого терпеливого человека. Ничего, спросим еще раз: в чем именно была причина смерти?
– Темное дело, – не без удовольствия отвечал Шарапов. – По виду вроде как самоубийство, пописал себя острым предметом, который неизвестно как в камеру попал.
– А на самом деле?
– А на самом деле – черт его знает. Ну, чего, в самом деле, ему самоубиваться? Статья экономическая, срок не так, чтобы сильно большой. Амнистия, опять же, грядет. А если даже и не попадал покойник под амнистию, все равно – отсиди полсрока и на УДО подавай. А он – самоубился. Где логика? Чего, спрашиваю, испугался человек?
Волин думал не больше пары секунд.
– Намекаешь, что в связи с повторным возбуждением дела Коротайский мог проговориться? И кому-то, например, Голочуеву, это показалось опасным?
Майор вздохнул: все может быть. Так или иначе, дело вышло за рамки их компетенции, и им понадобилась помощь Главного следственного управления СК. И именно поэтому сидел теперь Шарапов перед светлыми очами майора Волина, надеясь, что совместными усилиями они-таки выведут на чистую воду все коррупционные аферы господина Голочуева и аффилированных с ним структур.
– Но ты, Орест Витальевич, имей в виду одну вещь, – Шарапов подвинулся к Волину и понизил голос. – Налим – рыба скользкая, а Голочуев – в два раза против него увертливее. И вот еще что.
Он вытащил из кармана и положил на стол DVD-диск в прозрачной плоской коробочке. Волин посмотрел на коллегу вопросительно.
– Это запись нашей местной телепрограммы «Частное расследование», – объяснил тот. – Борзые журналюги, носом землю роют. Там как раз и про Коротайского покойного, и про Голочуева, и про всю эту гнилую историю в доступной и сжатой форме. Конечно, как обычно у телевизионщиков, глупостей хватает, но есть и важные вещи. Посмотри на досуге, не пожалеешь…
* * *
Весь этот разговор вспоминал сейчас старший следователь Волин, нажимая звонок рядом с дверью скромного коричневого оттенка – за такими в советские времена предпочитали жить пенсионеры и служащие.
С полминуты, наверное, было тихо, потом из-за двери раздалось сакраментальное: «Кто там?»
Волин понимал, что его сейчас разглядывают через видеофон, и, хотя он был не в форме, а в штатском, не стал морочить клиенту голову и представляться соседом снизу или еще каким-нибудь почтальоном печкиным. Во-первых, это было бы незаконно, во-вторых, он ведь не арестовывать Голочуева пришел, а пока что мирно пообщаться.
– Следственный комитет, – сообщил он двери внушительным тоном. – Старший следователь Волин.
И достал из кармана служебную корочку.
Дверь немного помолчала, а потом как-то задумчиво приоткрылась. На пороге стоял субтильного сложения человек в сером свитере, голову его украшала ранняя лысина, из-за очков в толстой оправе посверкивали смирные глазки.
Сразу видно чиновника, подумал про себя Волин. Времена, когда государственные служащие смотрели поверх голов, разговаривали со всеми через губу и всячески демонстрировали свое величие, давно прошли. Нынче даже олигархи ходят… ну, не то, чтобы в полуприседе, а совершенно как простые смертные ходят, и взгляд у них при этом не снисходительный, как когда-то, а скорее настороженный, так что даже трудно догадаться, что это – вчерашние боги-олимпийцы, которых уже завтра могут лишить всех миллиардов и отправить работать губернаторами куда-нибудь в Магадан.
– Добрый день, – вежливо сказал старший следователь. – Могу я поговорить с Михаилом Ивановичем Голочуевым?
Он, конечно, знал, как выглядит Голочуев, однако это была устоявшаяся форма начала разговора силовых ведомств с проштрафившимся гражданином. Один только раз за всю его службу на этот вопрос клиент отвечал: «Не можете», захлопнул дверь перед носом и попытался сбежать – правда, безуспешно. Впрочем, это было еще в двухтысячные, которые переняли от лихих девяностых некоторую экстравагантность в поведении. Во всех остальных случаях результат был стопроцентный.
– Безусловно, можете, – любезно отвечал чиновник, но прежде, чем пустить следователя в квартиру, попросил показать удостоверение. – А то, знаете, много их сейчас развелось, следователей, по телефону звонят посреди ночи, спрашивают, зачем они мне звонят. Как будто я знаю, зачем…
– Ну, это не настоящие следователи, – успокоил его Волин, разворачивая удостоверение. – Это, скорее, жулики. Аферисты.
– И вы, конечно, с ними нещадно боретесь? – полюбопытствовал Голочуев, пропуская следователя в квартиру.
– Истребляем, как саранчу, – отвечал Волин, отметив про себя, что чиновник-то склонен к сарказму и троллингу, и, похоже, органов не особенно боится.
Это был плохой знак. Во-первых, потому, что те, у кого рыло в пуху, обычно все-таки побаиваются органов. Во-вторых, с теми, кто боится, работать легче. А если он и не виновен, и не боится, как прикажете такого колоть? И, главное, зачем? Впрочем, старший следователь способен и ошибаться, и уверенность чиновника может происходить не от осознания своей невиновности, а от совсем других причин – например, потому, что у него хорошая крыша. И если речь, действительно, идет о таких суммах, о которых говорил смоленский майор Шарапов, то крыша может быть очень и очень серьезной.
Пока чиновник запирал дверь, майор как бы по рассеянности ткнулся в одну комнату, в другую, и только потом хозяин проводил его в гостиную. Квартира была вполне обычная, ну, может, комнаты чуть больше стандартной советской застройки, что называется, «улучшенная планировка». Никакой чрезмерной роскоши, никаких признаков богатства, бронзы, фарфора и прочего в том же роде не видать… Стандартный LED-телевизор, большой диван, стол из красного дерева, высокий книжный шкаф – все вполне достойно, но в то же время без лишних понтов.
– Квартира у вас хорошая, – тем не менее, похвалил Орест Витальевич.
По тонким чиновничьим губам змеей скользнула улыбка.
– Хорошая, – согласился Михаил Иванович. – Жаль только, не моя, а служебная: вся обстановка от предыдущих жильцов осталась, даже картина на стене. А у вас какая квартира, позвольте узнать?
Волин даже крякнул от неожиданности. Судя по реакциям чиновника, Голочуев либо дурак, либо отморозок. Однако же на дурака он не походил, да и не держат на таких богатых должностях дураков, потому что они не только засыпятся сами, но и засыпят всех добрых людей вокруг. Следовательно, был наш дорогой Михаил Иванович отморозком.
Тут надо заметить, что современное понятие отморозка несколько отличается от того, что вкладывали в него в лихие девяностые.
Раньше это был просто бычара с пистолетом, спортсмен в анамнезе, а в перспективе – жмурик или рядовой лагерный сиделец. Теперь же отморозком считается умный, ловкий, оборотистый и при этом ни бога, ни черта не боящийся человек. Прежние отморозки одинаково
