Полицмейстер расхохотался, ударил в ладоши, легонько толкнул хмурую жену.
— Вот те раз!.. А я ломаю язык!.. — И повернулся к Соньке: — Вы замечательно изъясняетесь на нашем.
— Благодарю.
Пошел занавес, зал потонул в аплодисментах, свет постепенно погас.
Василий Николаевич нащупал руку Соньки, крепко сжал. Она деликатно убрала ее. Сидевшая рядом с ней Михелина заметила движение полицмейстера, заговорщицки улыбнулась матери.
Сцена озарила зал декорацией, костюмами, музыкой, и публика снова зашлась аплодисментами.
— Сейчас ты ее увидишь, — прошептала Анастасия Михелине.
— Кого?
— Мадемуазель Бессмертную… Я в нее влюблена!
«Кузина» благодарно кивнула, еще больше напряглась, направила все свое внимание на сцену.
Зал принимал происходящее на сцене легко и с воодушевлением.
Все ждали Таббу.
И когда она появилась — уверенная в себе, в дивном костюме, улыбающаяся и сияющая, — зал буквально вздрогнул от оваций.
Сонька аплодировала дочери спокойно и несколько отстраненно. Михелина смотрела на Таббу полуобморочными глазами, не аплодировала, и неожиданно по ее щеке поползла слеза.
Анастасия заглянула ей в глаза, шепотом спросила:
— Как?
— Браво… — тихо ответила та.
— Я ее люблю.
Спектакль закончился, публика неторопливо покидала места, двигаясь в сторону выхода. Полицмейстер пробивался вперед, защищая мощным телом дам, и радостно смотрел на Соньку, улыбаясь.
— Ну, как вам наша прима?
— Отлично, — ответила по-русски та.
— А я о чем говорил?! — Василий Николаевич повернулся к жене, радостно сообщил: — Даже француженку прошибло нашей Бессмертной! — и громко заявил: — Сейчас идем за кулисы, мадемуазель ждет нас.
— Нет-нет, — подняла руки Сонька. — Это ни к чему… Мы устали и хотим отдохнуть!
— Но я обо всем договорился! — возмутился полицмейстер. — Нас ждут!
— Нет, — стояла на своем Сонька. — Возможно, в следующий раз. А сейчас в отель… Мари, ты согласна со мной?
— Как скажешь, мамочка.
— Я прошу вас, — вмешалась Анастасия. — Просто умоляю. Мне так хочется посмотреть на мадемуазель вблизи. Окажите мне такую любезность, мадам.
— Ребенок просит, — развел руками Василий Николаевич. — Ну вы просто железная дама!
— Хорошо, — сдалась Сонька. — Будем считать, что я согласилась.
Их провели тесными и слабоосвещенными кулисами, сзади топтались двое полицейских, неся огромную корзину цветов. Мимо проносились артисты в костюмах и без, шныряли какие-то люди, неся охапки костюмов, разбирали декорации рабочие.
Позади полицмейстера и компании скромно топтался артист Изюмов в сценическом костюме.
Наконец компания вышла в длинный коридор, их провели до гримерки Таббы, и полицмейстер, взволнованно оглянувшись на свой «выводок», постучал в дверь.
— Войдите, — раздался голос.
Михелина инстинктивно вцепилась в руку матери, та с пониманием улыбнулась ей, и в это время Василий Николаевич толкнул дверь.
— Па-азвольте?
Табба, похоже, ждала гостей, поэтому была в сценическом костюме. Она поднялась навстречу.
— Пожалуйста, заходите.
Грим-уборная была небольшая, несколько тесноватая, заваленная костюмами и цветами, поэтому прибывшие с трудом разместились, и в первых рядах оказались Михелина и Анастасия.
В открытых дверях промелькнуло лицо Изюмова.
— Я не на фронте, мадемуазель! — глуповато выкрикнул он. — Меня оставили в театре-с!
Прима с презрением отвернулась от него, перевела взгляд на поклонников.
Жена полицмейстера стояла рядом с Сонькой, и лицо ее, кроме сонного неудовольствия, ничего более не выражало.
Корзину с цветами полицейским удалось водрузить так, чтобы она не мешала, и прима пошла вдоль стоявших, по очереди подавая каждому руку и не снимая улыбки с лица.
— Очень приятно… Милости прошу… Очень приятно… — заученно повторяла она.
— Прелестная мадемуазель Табба, — пророкотал полицмейстер. — Желая избежать вашего неудовольствия столь шумным визитом, считаю необходимым объяснить следующее…
Табба стояла напротив пришедших, устало и равнодушно оглядывая их. Неожиданно что-то привлекло ее в Михелине, в ее взгляде, она даже сощурила глаза, но тут же отвела их.
— …Несколько дней назад наш город потрясла тяжелая весть, — продолжал полицмейстер. — Ушел из жизни один из самых достойных людей России, князь Брянский…
Михелина не сводила с сестры глаз, смотрела спокойно и как бы изучая, чем снова привлекла ее внимание. Когда их взгляды столкнулись, она медленно опустила глаза.
— …У князя осталась малолетняя дочь, — показал Василий Николаевич на Анастасию, и та сделала книксен. — А буквально на днях из Парижа прибыли тетя и кузина бедной девочки.
Сонька спокойно и непринужденно улыбнулась приме, повернулась к Михелине, и та с достоинством склонила голову.
— Нам очень понравились вы, — по-французски сказала воровка. — А моя дочь просто в восторге.
— Я тоже в восторге от вас, — произнесла Анастасия. — Вы меня не помните?.. Вы как-то посоветовали выражать восторг не на поминках, а в театре. Помните?
— Конечно помню, — улыбнулась Табба. — Простите меня, я была тогда в дурном настроении.
— Это вы меня простите, — ответила княжна и протянула приме блокнотик. — Напишите что-нибудь, умоляю.
— С удовольствием, — улыбнулась та, взяла со стола карандаш, написала: «Вы само очарование».
Девочка прижала блокнотик к груди, прошептала:
— Это счастье.
Табба посмотрела на Михелину, неожиданно сказала на хорошем французском:
— Мне ваше лицо очень знакомо. Не могли мы когда-нибудь встречаться?
— Вряд ли, — усмехнулась та.
— У дочки типично европейское лицо, — поспешила заметить Сонька. — В каждой стране ее принимают за свою.
— Видимо, это так, — улыбнулась прима.
— Ну, вот, собственно, я все и сказал, — развел руками полицмейстер. — Вы осчастливили моих спутниц, после чего мы имеем полное право откланяться и удалиться.
— Еще раз благодарю вас, — произнесла Табба. — Я счастлива, что доставила вам радость.
Визитеры, топчась, стали проталкиваться к выходу, полицмейстер придерживал женщин, чтобы те не споткнулись в коридоре, снова излишне долго задержал в руке ладонь Соньки… Михелина в самых дверях оглянулась, обнаружила вдруг, что на нее внимательно и серьезно смотрит Табба, улыбнулась ей и подмигнула.
Изюмов прошел следом за полицмейстером и его компанией, вернулся к гримерке примы, но она была закрыта. В колебании он постоял на месте и поспешил переодеваться.
Когда поклонники ушли, прима велела Катеньке выйти из-за шторы, за которой та скрывалась, поинтересовалась:
— Где он?
— В ресторане «Бродячая собака».
— Один?
— Сами увидите, — попыталась уйти от ответа прислуга.
— С кем? — повторила Табба.
— С неизвестной мне девицей.
— Пьян?
— Скорее задумчив.
— Будешь в карете, пока я не выйду из ресторана, — распорядилась артистка и стала нервно с помощью прислуги снимать сценическое платье.
Стояла густая, тяжелая ночь. От ветра раскачивался уличный фонарь под гостиничным окном, где-то вдалеке тревожно бил пожарный колокол.
Михелина, уронив голову на стол, плакала — сдавленно, отчаянно, безутешно.
Сонька сидела напротив, угрюмо смотрела на дочь и молчала.
Неожиданно она изо всей силы ударила кулаком по столу, взвилась:
— Не смей!.. Сейчас же заткнись!.. Вытри сопли, и чтоб я больше этого не видела!
— Но она моя сестра! — подняв голову, выкрикнула в ответ Михелина. — И мне обидно, что мы чужие! Мне больно от этого!
— Нет у тебя сестры!
— Нет, есть!
— Нет! Она предала мать! Предала сестру! И нет ей прощения! Она чужая!
— Но это ужасно!
— Тогда иди к ней, ползи на коленях, проси прощения, и ты увидишь, как эта тварь вышвырнет тебя на улицу!.. Иди и проделай все это!
Михелина замолчала и некоторое время смотрела прямо перед собой, ее лицо озарял отблеск фонаря.
Сонька также молчала, уставившись в одну точку.
Вдруг дочка хмыкнула, затем еще и совершенно некстати зашлась смехом. Мать удивленно смотрела на нее.
Михелина вытерла рукавом мокрые глаза, посмотрела на Соньку.
— Вдруг вспомнила… как хватал тебя за руки этот дядька… полицмейстер. Хватает и хватает… А ты все отталкиваешь. Это, мама, было так смешно, что я в зале чуть не расхохоталась.
Мать улыбнулась.
— А руки у него мокрые и пухлые. Как пампушки!
— Как пампушки? — продолжала смеяться Михелина.
— Ну да!.. Которые только что вытащили из кастрюли!
— А чего он хотел, мама?
— Как — чего? Любви… Любви он, дочка, хотел.
