– Что, простите?
Симон в недоумении поднял глаза. Только теперь лекарь понял, что стоит перед курфюрстиной в шляпе. Он торопливо снял ее – и умудрился уронить на покрытый коврами и шкурами пол.
– Прошу прощения, – пробормотал Симон и наклонился за шляпой.
– Я кое-что слышала про вас, piccolo Dottore, [4] – с улыбкой произнесла курфюрстина. – Говорят, вы умны, как лис.
Симон почувствовал, как его самооценка подлетела до небес. Он расправил плечи.
– Ну, раз так говорят…
– Мне рассказывали, как пару лет назад вы с палачом из Шонгау раскрыли несколько жутких убийств в Обераммергау. Кого-то даже распяли, подобно нашему Спасителю… Брр! – Генриетта Аделаида поежилась. – А в Шонгау вы раскрыли заговор, направленный против Мюнхена. [5] Браво! – Она похлопала в ладоши. – Истории о ваших деяниях могут порой скрасить мне скучный ужин.
Симон раскрыл рот от удивления. Эта беседа начиналась совсем не так, как ему представлялось.
– Могу… могу я узнать, откуда вам… – выдавил он с трудом.
– Ну, почтенный граф Зандицелль часто бывает при дворе. А он, как вам известно, назначен представителем курфюрста в Шонгау. Сам граф не так часто бывает в вашем городке, но судебный секретарь Иоганн Лехнер исправно ему обо всем докладывает. От этого Лехнера я и узнала, что вы в скором времени будете в Мюнхене, – курфюрстина подмигнула ему. – Как видите, мне кое-что известно о моих подданных.
Симон вздрогнул. Так за этим приглашением стоял не кто иной, как секретарь Лехнер! Именно он назначил Фронвизера городским лекарем и вообще часто помогал ему в становлении. И вот, благодаря тому же Лехнеру, он стоит перед женой курфюрста… Правда, Симон ожидал от этой встречи другого. По всей видимости, курфюрстина просто-напросто хотела взглянуть на него, как на забавного придворного шута, про которого столько говорят.
Как бы там ни было, настало время действовать. Подобного шанса ему больше не выпадет.
Симон дрожащими руками вынул из сумки свои записи, и страницы при этом едва не разлетелись по полу.
– Э… Ваше высочество, мне льстит, что вы услышали о моих деяниях, – начал он обстоятельно. – Позвольте показать вам мои…
Но Генриетта Аделаида отмахнулась.
– У меня, к сожалению, не так много времени. Аудиенции со мной дожидаются и другие подданные. Я пригласила вас затем, чтобы вы сделали мне маленькое одолжение, – она хихикнула. – Вряд ли я смогла бы принять у себя нечестивого палача. Хотя граф Зандицелль говорил, что из вас двоих он более смышлен…
Симон покраснел и не сумел выдавить ни звука. Листы у него в руках стали вдруг сухими и ломкими на ощупь.
– Просьба моя заключается вот в чем, – продолжала курфюрстина. – Разыщите мне мою собаку.
Симон уставился на курфюрстину так, словно она заговорила на другом языке. Она сказала «собаку»?
– Разыскать… кого?… – переспросил он.
– Ну, наш любимый Артур пропал пару недель назад. Одна придворная дама выгуливала его в нашем саду. Артур, наверное, увидел кошку и сорвался с поводка. С тех пор его нигде не видели! Я искренне надеюсь, что с ним ничего не случилось. Может, он просто забился куда-нибудь или кто-то его подобрал… – Генриетта вздохнула и чуть ли не с мольбой взглянула на Симона. – Артур – любимец моего сына, Макса Эмануэля. Мальчик места себе не находит! Разыщите мне Артура, и получите щедрую награду. Докажите, что вы и вправду так умны, как о вас говорят, доктор Фронвизер.
К Симону не сразу вернулся дар речи.
– Ну… разумеется, ваше высочество, – пробормотал он. – Есть у него какие-нибудь… отличительные признаки? Это упростило бы поиски.
– Это милая такса с коричневой шерстью в белую крапинку. Когда он лает, кажется, будто плачет ребенок. И когда мы музицируем, он лает особенно громко.
– Благодарю. Последнее замечание особенно ценно.
– Ах да! У него еще белое пятно на голове, – добавила курфюрстина. – От лба до мордочки. По нему вы сразу его узнаете.
Симон выпрямился. Измотанный, как после долгого перехода, он сложил листы в потрепанную сумку и снова поклонился. В голове у него гремел насмешливый голос: Доктор Симон Фронвизер! Знаток мюнхенских подворотен! Искатель придворных собак!
– Непременно дайте знать, когда что-нибудь выясните, – сказала Генриетта. – Жду от вас новостей через три дня. Вы меня поняли?
– Ко… конечно! Почту́ за честь.
Склонив голову и пятясь, Симон вышел из зала.
Теперь он был только рад, что Петер не стал свидетелем этого разговора.
* * *
Заложив руки за спину, Петер стоял перед барельефом и разглядывал изображенного на нем мужчину, хмурого и тучного, с кружевным воротником и золотой цепью. Наверное, это был какой-нибудь король или князь. Вправо и влево по коридору тянулись портреты таких же хмурых людей.
Петер заметил между ними определенное сходство. Он и сам любил рисовать, и это у него неплохо получалось. Правда, рисовал он угольным стержнем на грубой бумаге; эти же портреты были выполнены в ярких тонах и нанесены прямо на стену. С такой техникой Петер познакомился еще в церквях Шонгау и не переставал ею восхищаться. Определенно такие рисунки требовали немалых затрат. Петеру было в радость, если отец дарил ему на именины новый угольный стержень. Бывало так, что его сразу ломали одноклассники – или рисовали им в тетради Петера всевозможные каракули…
Мальчик вздохнул и перешел к следующему портрету. При этом он незаметно отдалялся от зала, в котором дожидался его отец. Этот мир был совсем не похож на тот, который Петер знал до сих пор! Он тронул языком прореху между зубами, подарок нерадивого Бертольда. В действительности он только рад был оставить на какое-то время гимназию в Шонгау. Издевательства и побои от одноклассников ранили его куда больше, чем мальчик выказывал перед родителями. При этом ему, в общем-то, нравилось ходить в школу. Петер, как губка, впитывал те скудные знания, которые давал ему старый Вайнингер. Латынь, арифметика, разучивание стихов из Библии – все это давалось ему намного легче, чем одноклассникам.
А они чуть ли не каждый день при помощи кулаков напоминали ему, как он от них отличается…
Иногда Петер завидовал своему младшему брату. Пауль никогда не давал себя в обиду и бил без предупреждения, чтобы самому не оказаться жертвой. Кроме того, Петер чувствовал, что для деда Пауль на первом месте. При этом он любил старого Куизля всем сердцем. Петера восхищал его ум, и в особенности – его библиотека, куда он часто наведывался в поисках новых книг. Но мальчик уже сейчас понимал, что не хочет становиться палачом. Он хотел быть врачом, как отец! Или художником… правда, он боялся, что не сможет этим заработать. Родители говорили, что в Мюнхене для него, возможно, найдется школа поприличнее. Как бы ему хотелось оказаться среди единомышленников, которые учились с таким же рвением! Может, отцу удастся чего-нибудь добиться от этой курфюрстины? Она, по всей видимости, считала его умным человеком…
Погруженный в раздумья, Петер брел по коридору, пока не уперся в очередную дверь. Он был совсем один, все остальные сидели в начале коридора. Мальчик взглянул на последний портрет – молодого мужчину с длинными черными волосами и бородой, подстриженными по последней моде, – и двинулся было обратно, как вдруг мужчина с рисунка заговорил с ним:
– Склони-и-и го-о-олову, когда стоишь перед курфю-ю-юрстом!
Петер вздрогнул. Это, наверное, был дурной сон. Портреты не могли разговаривать. Но теперь мужчина, казалось, еще и нагнулся к нему. И тихонько захихикал!
– Эй, болван! Чего уставился?
Петер насторожился. Для взрослого мужчины голос был слишком высоким, словно бы говорил…
…ребенок?
Петер только теперь понял, что мужчина с портрета не наклонялся. Просто он стал немного ближе, и по той лишь причине, что сам портрет чуть отошел от стены. Его украшенная рама была вовсе не рамой – это была дверца, и сейчас кто-то ее приоткрыл!
