Платон в таких случаях мысленно потирал незапачканные руки!
Сама посадила дурачков на их толчки!
— «Я Вам честно говорю!» — отвлеклась Надежда по телефону, вызвав давно забытую усмешку, выходящего от неё подчинённого.
По редким репликам Гаврилыча Надежде, Платон понял, что Гудин по-прежнему считает его чужим в их коллективе. Получалось, что как Платон работал вначале временно, так его временщиком по привычке всё ещё и считают. И это выражалось в редких, неожиданных высказываниях коллег.
И особенно Платону всё это бросилось в глаза, резало его слух, после выхода из больницы. От него немножко отвыкли, да и он тоже.
Так Иван Гаврилович Гудин начал новые нападки на Платона видимо из-за того, что почувствовал силу того. Платон вернулся из реабилитационного центра свежим, сильным, отдохнувшим, здоровым и полным сил, не от кого независящим, готовым на дела и подвиги.
И Гудин получил от Платона за дело. Он думал, что из-за заболевания Платон будет постепенно сдавать свои позиции, и он выйдет на третье место.
Но пьедестал разломился. Никто, кроме Гудина, ни на какие призовые места не рвался, а лишь спокойно работали.
И вот тогда Платон решил: Ну, раз я вам чужой, то чего я буду перед вами распинаться?! И он совершенно изменил тактику общения с этими людьми.
Ничего он теперь про себя не рассказывал, и вообще, вёл себя так, как будто он только сейчас пришёл в новый коллектив, абсолютно не общаясь с ними лишний раз. Ничего лишнего не говоря, не комментируя, не шутя даже, и никого не подкалывая, Платон подчёркивал своё наплевательское отношение к ним, как, впрочем, и они к нему тоже.
И, в конце концов, Платон стал общаться только с Надеждой Сергеевной. Ведь она ему даёт работу, она ему платит, она всем распоряжается и всем командует! Он ещё раз убедился, что другие коллеги ему были больше не нужны. У него с ними совершенно не было ничего общего.
Позже Платон высказал Надежде наболевшее:
— «Надь! Ты же видишь, я никогда от работы не отказываюсь! И не делю нашу работу на свою и чужую. Да и всю работу делаю, которую ты мне поручаешь, причём сразу, и без всяких споров и, тем более, скандалов. Единственное, если я с тобой когда и спорю о чём-то, то исключительно по делу, когда не совсем с тобой согласен, когда вижу, что твои аргументы не всегда точны, а предложения не эффективны, чем мне кажется, могло бы быть. Поэтому я и предлагаю свои варианты решения проблемы. Что-то не делать вообще, или делать не так, вот и всё! Мои споры идут только во благо, на улучшение работы, на повышение её эффективности, а не на то, что я, якобы, капризничаю, как Гудин!».
— «Да! Ты прав!» — согласилась начальница.
Но всё равно Платон почувствовал, что Надежда Сергеевна боится что-то сказать, попросить сделать Алексея и Гудина из области работ рабочего, грузчика, боясь, что те начнут артачиться и упрекать её, что она неправа:
— «Платона не было на работе целых два месяца, и мы за него работали!».
Поэтому она, боясь такого говна, всё-таки старалась с ними лишний раз не связываться, а давать поручения безотказному Платону Петровичу.
А Платон рассуждал просто: Мне платят — я работаю! Я работаю здесь за деньги, и всё! Все остальные эмоции и переживания надо убрать в карман!
Но и с Надеждой Сергеевной Платон Петрович не позволял теперь себе никаких других тем, кроме производственной. За что боролись, на то и напоролись!
И для Надежды Сергеевны теперь типичным стало:
— «Ты сегодня на работу пришёл позже. Так что задержись, поработай ещё!».
Платон стал замечать, что у их начальницы стали проявляться черты эксплуататора.
Иногда проявляющейся алчностью и жадностью, а теперь ещё и необоснованными претензиями, она стала ему иногда чем-то напоминать его бывшего начальника С. А. Сулисова.
Иногда Платону приходилось и отбиваться от её нападок, попутно надсмехаясь над нею и тонко хамя в ответ:
— «Ты мне покажи человека, который сможет сделать больше и лучше! Я плюну ему в рожу!».
А вообще говоря, по большому счёту, в связи с такой морально-психологической обстановкой в их коллективе, Платону давно пора было завязывать с этими, так называемыми коллегами.
Они так надоели Платону своей невоспитанностью, бесцеремонностью и прочими недостатками, что он не хотел с ними общаться вообще, как будто их нет.
И этикета за это время у его коллег что-то не прибавилось.
А ведь этикет, правила общения, создаются людьми, обществом, для удобства именно общения, для формирования уважения друг к другу и к себе, для поддержания культуры, для красоты жизни, наконец! — рассуждал философ.
И во многом в нарушении и несоблюдении производственного этикета выделялся Иван Гаврилович Гудин, который продолжал быть Гавнилычем.
Он по-прежнему регулярно или периодически говнил с упорством, недостойным продолжения.
У Ивана Гавриловича хамство давно стало частью, нормой жизни.
— «Ну, что ты всё время чужие трусы нюхаешь? А-а! Это у тебя профессиональное!?» — в очередной раз обрывал его Платон.
Или, в другой раз, Платон снова был вынужден вставлять хаму:
— «Ванёк! Ну, что ты всё время встреваешь в чужие разговоры? Ты, и впрямь, в каждой жопе затычка!».
Как-то комментируя неудачу Гудина, Платон ответил ему той же монетой за его прежнее:
— «А-А! Не знаешь! Да ты просто не знаешь!».
В ответ на эти слова Платона Гудин возразил:
— «Да, знаю, знаю!».
На что последовало теперь убийственное от Платона:
— «А тогда чего спрашиваешь?!».
Тогда Гудин попытался опять взять реванш в другом.
— «И чего это ты всё время за Лёшкой дверь закрываешь, как швейцар?!» — чуть ли не захлебнулся он от смеха и удовольствия.
— «А я закрываю дверь не за ним, а для себя!».
— «Так ты так замучишься для себя закрывать!».
— «Нет! Это он замучится для себя её всё время открывать!».
— «Как это?!».
— «Да, вот так это! Мне, чтобы закрыть, нужно подойти к двери, взяться за ручку и пятясь, за собой её потянуть! А ему? Надо подойти к двери, взяться за ручку и повернуть её, а затем попятиться сначала назад, открывая её, и только потом снова идти вперёд! Лишние движения!».
— «Ну, ты и математик!» — оценил Гудин.
— «Да! Математика — наука точная! Но не всем она даётся!» — согласился с ним механик.
— «М-да!» — задумчиво протянул Гудин.
— «Так сколько раз он её откроет, столько же раз я её и закрою! Или наоборот! Так что ему приходится больше ходить и руками шевелить! Вот и вся арифметика!» — наконец завершил Платон разъяснительную работу.
Гудин ушёл к себе, что-то докладывая начальнице.
Позже Надежда опять поинтересовалась:
— «Платон! А что ты на этот раз не ответил Иван Гаврилычу на его хамство?».
— «Да мне надоело опускаться до его уровня низкого человека. Мне ещё не хватает его заботы, кому бы нахамить, или насолить, оскорбить, обидеть кого!? Да, и вообще, да ну его в жопу! Эту язву с его стариковскими заскоками!».
Не поняв такого нового к себе отношения со стороны Платона, Гудин долгое время находился в напряжении, и, в конце концов, не выдержав, начал первым атаковывать Платона репликами и оскорблениями.
Поэтому тому ничего не оставалось, как в очередной раз поставить хама на место.
В другой раз Платон успел услышать лишь обрывок фразы Гаврилыча, не слыша, что ему предлагала сделать Надежда.
До Платона донёсся только визгливый голос Гудина:
— «Это его проблемы!».
И речь здесь однозначно шла о Платоне.
Ну, и хрен с тобой! — подумал он — Мои, так мои! Запомним!
Но буквально через минуту Иван Гаврилович уже вёз на тележке свою проблему — тяжёлую коробку с каким-то мусором, собранным им за лето на пару с Алексеем.
Однако у старца хватило совести, вернее, как раз её и не хватило, попросить Платона:
— «Иди! Помоги разгрузить!».
Ведь и ранее, при малейшей возможности, особенно при посторонних, Гудин всегда давал указания Платону.
Но, видимо, сразу осознав, выраженное на этот раз в просьбе, своё падение, он решил исправиться и в отместку опустить Платона:
— «Ты же у нас рабочий!» — пытался дурень уесть его.
Если бы Гаврилыч ничего этого бы не добавил, Платон, может быть, и пошёл бы ему помогать, или хотя бы только может, ответил ему:
— «А это твои проблемы!».
Но Гаврилыч пошёл дальше, начав оскорблять Платона.
Поэтому ответ ему был совсем другой:
— «Какой, к чёрту, рабочий?! Менеджер, как и ты!».
