я хочу больше времени проводить с тобой, а ты без нее не можешь. И в третьих, может, когда ты меня получше узнаешь, я тебя не разочарую. А там, глядишь, и сладится что-то…
— Какой ты шустрый, Леха! Нет, дорогой. Деньги мне платит ее дочка, женщина сурового нрава и твердых принципов. Не думаю, что она обрадуется, что у метапелет ее матери появился ухажер. Так что вряд ли у нас с тобой что-то сладится.
— Ну, как скажешь, — обиделся, конечно. А лучше было бы если бы я ему голову морочила и врала? Нет уж. Так проще. Для обоих.
Он что-то нацарапал на салфетке и протянул мне.
— Это мой телефон. Если передумаешь или вдруг — случись такое! — захочешь пообщаться, то вот мой телефон. Если не отвечу — оставь сообщение на автоответчике. Хорошо?
Что я ему скажу? Что салфетку выкину, как только мы расстанемся? Ладно, вновь пожала плечами, этот жест у нас, женщин, может означать все, что угодно, от согласия до несогласия.
Проводил он меня до дому, прощаясь, хотел мою руку в своей задержать, романтик эдакий. Но я ладошку-то спрятала, незачем, Леха, незачем нам тешить себя пустыми надеждами. Ни тебе, ни мне. А салфетку я, как потом оказалось, не выкинула. Забыла.
— Быстро ты! — удивилась Фанечка моя, а Михаль удовлетворенно кивнула. Ну да, не было меня чуть больше часа, для свидания всего-ничего.
Дочка с правнучкой ушли, а мы с Фаней пошли совершать ежевечерний ритуал. Вот и вся любовь.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ПОКУШЕНИЕ. МОСКВА, 30 АВГУСТА 1918
С утра накрапывал мелкий дождик. Потом распогодилось. Георгий собрал всю тройку на Божедомке, объяснил задачу:
— Сегодня для нашего дела будет довольно сложный день: утром в Петрограде убит Урицкий [31]!
Дора ахнула:
— Наши?
Георгий сделал загадочное лицо.
— Ничего пока сказать не могу, кроме того, что сведения верны, за их достоверность ручаются на самом верху.
— Это кто это ручается? — недоверчиво спросила бывшая каторжанка.
— Ручаются, — усмехнулся Георгий. — Дзержинский уже отправился в Питер, и запланированные ранее митинги могут отменить из-за опасности новых покушений. Но мне пообещали, что всеми силами постараются уговорить Старика выступить. У него на сегодня намечено две речи: в Басманном на Хлебной бирже, потом на гранатном заводе…
— Это где?
— Замоскворечье. Недалеко от Серпуховской.
Дора кивнула, а Дита Москву знала не очень хорошо. Примерно представляла, где это, но не точно. Впрочем, какая разница?
— Так что, — продолжил Георгий, — наши товарищи будут ждать Старика на Хлебной, а ваша тройка — на заводе Михельсона. Бывшего Михельсона. Расклад прежний, действуем как готовились, но все равно давайте повторим. Сигнальщик?
Дора подняла руку.
— Убедившись, что Ленин прибыл и вошел внутрь, подаешь знак номерам. Они будут у здания напротив, в Щиповском переулке. После выстрелов сразу уходишь. Номера?
Василий поднял руку. Дита подумала, что это ужасно глупо, но тоже подняла.
— Увидев сигнал, заходите в цех, но остаетесь у самого выхода. Номер первый — близко к дверям, чтобы сразу выйти, номер второй — чуть поодаль, сзади, шагах в трех-четырех, страхуешь первого. Первый, ты понимаешь, что могут схватить и прикончить на месте?
Василий судорожно сглотнул и молча кивнул.
— Ты готов? Готов вершить историю даже ценой собственной жизни?
«Что ж он так выспренно, — думала Дита. — Но, наверное, так надо, чтобы сподвигнуть на самопожертвование. А что мне делать, если схватят? Застрелюсь!» Она вовсе не была уверена, что сможет застрелиться. Но если здраво размышлять, то это был единственный выход избежать дальнейших мучений. Что ее, собственно, держало в этой жизни? Ни мужа, ни детей, где-то далеко под чужой властью почти забыты родители, для чего жить дальше? А вот войти в историю, чтобы и через века помнили имя Фанни-Иегудит-Диты — это здорово. Ради этого и умереть не жалко. Только сможет ли она выстрелить в живого человека — Дита не знала. Но опять же, если понимать, что такова историческая необходимость, что стреляет она не в человека, а в символ, что это не убийство, а казнь, месть, то, скорее всего, выстрелит. Хотя это пустое: стрелять будет номер первый, товарищ Василий, она всего лишь страхует, может, на нее и внимания-то никто не обратит.
— Номер второй! — оказывается, Георгий давно звал ее, а она, поглощенная мыслями о собственном историческом значении, не откликнулась. Ему пришлось прямо крикнуть! Дита покраснела и снова подняла руку.
— Номер второй готов вступить в дело, если непредвиденные обстоятельства не дадут первому завершить начатое. Браунинг вряд ли откажет, оружие надежное, но всякое может случиться.
— Мне бы наган, привычнее, — подал голос Василий.
— Ну, брат, тут не до жиру, быть бы живу. Первый получает браунинг, второй пользуется своим оружием.
Откуда он знает, что у нее есть пистолет? Ах, Дора, Дора! Зачем сдала? Из вредности, раз тебе отведена роль всего лишь сигнальщицы? Некрасиво!
— Когда дело сделано, стараемся скрыться поодиночке. Конечно, если удастся уйти. Вот каждому, — он выложил на стол кусочки картона. — Билеты до Томилино, встречаемся там же, на даче. Когда все утихнет, спокойно эвакуируемся оттуда.
Тройка разобрала билеты. Дора кинула в сумочку, Василий сунул в карман, Дита свой вертела в руках, думая, что поясок на юбке надо будет затянуть потуже, в кармане будет ее короткомордый пистолетик, там же билет на поезд, кошелек… Нет, надо будет сумку взять, не выдержит шерстяной поясок такой тяжести.
— Теперь, что делать, если схватят… — Георгий выдержал паузу. — Все может быть, нужно быть к этому готовым. И тогда использовать эту возможность, чтобы выступить на суде и рассказать о цели акции.
Георгий старательно избегал слова «теракт».
— Надо четко понимать: выжить не удастся, зато есть шанс высказать в лицо всей этой контре, что мы о них думаем. Наша акция — казнь предателя и месть диктатору за гибель наших товарищей, за погубленное дело революции, за то, что большевики ничем не лучше царских чиновников. Так что жизнь те, кого схватили, отдадут не зря. Это главное. Все всё поняли?
Тройка согласно покивала. Что уж тут не понять. Страшно, но понятно. Да и почетно, наверное.
— Тогда — вперед. До завода добираемся поодиночке. Митинг в 18:30, к 18:00 быть на месте. Но, скорее всего, Старик опоздает, задержат его на Хлебной.
Георгий критически оглядел своих бойцов.
— Так, с товарищем Дорой все в порядке, выглядит как работница, это хорошо. Товарищ Василий, он и есть рабочий, тут вопросов нет. А вот к вам, товарищ Дита, есть вопрос. И вопрос серьезный. С вашей внешностью вы никак на работницу не тянете…
