Но это – завтра, а нынче… Пока я, переодетая служанкой – в простой цветастой юбке, заячьем салопе и разноцветном платке – ехала к селезневскому дому, вдоволь уже успела наглядеться на то, как охотно наш народ прощения друг у друга просит. И так же охотно дает. Что поделать, таков обычай. Отовсюду слышится только: «Прости Христа ради» и «Господь простит».
У Селезневых меня встретил лакей и даже не сразу узнал, кто я такая. Мне пришлось продемонстрировать изрядную долю своего барского норова, прежде чем он, наконец, удостоверился, что я – это я. Впрочем, ему ничего другого не оставалось, как проводить меня в кабинет хозяина, при этом, он не приминул по-христиански попросить у меня прощения и я, естественно, ответила ему в духе этого необычного дня.
В кабинете я застала хозяина и господина подполковника и оба они, в который уж раз пребывали в изрядной ажитации.
Они, похоже, нисколько не обратили внимания на мой костюм, по крайней мере, ничуть не удивились. Поздоровавшись, я спросила:
– Что-нибудь случилось, господа?
– Ах, Екатерина Алексеевна! – воскликнул господин подполковник. – Вы не поверите, но открылись новые обстоятельства нынешнего дела!
– Вот как? И что же это? – я была изрядно удивлена.
– Оказывается, главный злодей-то никто иной, как господин Гвоздикин!
– Что?! Аполлинарий Евгеньевич?! Не может быть! – ответила я.
– Еще как может, голубушка! – заверил меня генерал. – Я, конечно, тоже не сразу в это поверил, но… Нет, Михаил Дмитриевич, расскажите сами! – и его превосходительство тяжело вздохнул и махнул рукой.
– Извольте. Итак, вы спросите, Екатерина Алексеевна, – начал господин Поздняков, – отчего мы уверены в том, что именно Гвоздикин и является похитителем Ники? А оттого, дорогая, что в его комнате вчера обнаружены были неопровержимые улики-с.
– Что? Улики? Но какие? – я все еще не могла поверить.
– А вот какие, – господин подполковник решительным шагом подошел к столу и взял с него две вещицы.
Одну из них я узнала сразу же. Это был мой кошелек, который я потеряла в среду, когда на меня напали. А вторая вещь была мне совершенно незнакома – это был длинный переплетенный шелковый шнур из тех, какими обычно подпоясываются половые, да вот хотя бы в гостинице купца Смирнова.
– Узнаете? – полюбопытствовал Поздняков, поднеся эти вещицы ко мне.
– Да, кинула я. – Это мой кошелек, а это?
– А это, похоже, и есть та самая удавка, которой удушили Ефима, а затем и Глашу.
– Но, позвольте… – попыталась я было возразить, однако Михаил Дмитриевич не предоставил мне возможности.
– Дорогая Екатерина Алексеевна, неужели вам недостаточно доказательств? Теперь-то все на свои места и встает, не находите?
– Но как вы нашли эти вещи? – спросила я.
– Нынче утром-с, когда прибыл врач, чтобы осмотреть больного, который, кстати, постепенно приходит в себя, служанка полезла в шкап, чтобы достать свежее белье. И вот там-то, среди рубашек и обнаружились эти замечательные предметы.
– Вот как? Значит, это он?.. – в задумчивости проговорила я.
Что ж, рассуждала я, вполне может быть, что это действительно так. Тогда, пожалуй, можно объяснить и то, каким образом он проник в дом, в день похищения Ники. Ведь в течение часа он был совершенно один. И то несчастливое нападение на меня. Кстати, и фонари, которые не горели в тот день. Ведь в среду, помнится, Гвоздикин отсутствовал с самого утра. Таким образом, он прекрасно мог дождаться меня у дома и погасить фонари. А Серж, так нечаянно появившийся в алее, спугнул Аполлинария Евгеньевича. К тому же, именно Гвоздикин навел нас на мысль о Пряхине. Однако… тут я подумала о том, что ведь Пряхин-то на самом деле имел отношение к выкупу. Откуда же он узнал? Ну, конечно, от Глаши. А кто же тогда удушил их, Глашу с Ефимом? Неужели же Гвоздикин? А потом пытался перевести подозрение на Пряхина?
– Михаил Дмитриевич, – обратилась я к Позднякову после непродолжительного молчания, – неужели же Гвоздикин это сам все?
– Ну, это вряд ли, – ответил Поздняков. – У него, скорее всего, были сообщники. Тот же Пряхин, например…
– Нет, позвольте, – не согласилась я. – Если бы это было так, то вряд ли бы Пряхин решил его убить… Да и сам Аполлинарий Евгеньевич вряд ли бы стрелял в мсье Пряхина в гостинице, не находите?
– Значит, сообщник кто-то другой… – в раздумье проговорил Поздняков. – Тем более что этот сообщник нынче постарается выкуп получить, вы не забыли?
– Нет, конечно, но, послушайте, Михаил Дмитриевич и вы, Валерий Никифорович, разве вам не кажется, что все это специально?
– То есть? – переспросил его превосходительство. – Что вы хотите этим сказать, Екатерина Алексеевна?
– Ну, неужели же вам не кажется, что Аполлинарию Евгеньевичу эти вещи специально подбросили? Чтобы теперь подозрение пало на него. Я понимаю, конечно, алиби у него на эти дни практически никакого. Вел он себя более чем подозрительно, но все же… Вы знаете, я подумала, попыталась себе представить, но… Нет, я, пожалуй, более чем уверена в том, что похититель не он.
– Вот как? – удивился Поздняков. – А кто же тогда и с чего, позвольте, у вас такая уверенность? Вы ведь сами признаетесь, что и поведение Гвоздикина подозрительно, и алиби у него как такового не имеется…
– Да, но вот уже два дня, как Аполлинарий Евгеньевич лежит у себя в комнате в бессознательном состоянии, а письмо, настоящее письмо от похитителей, смею вам напомнить, пришло только вчера… К тому же, не вы ли сами, Михаил Дмитриевич, обратили внимание на то, что письмо было подброшено, что на нем нет положенного почтового штампа?
– Да, конечно, – с жаром ответил Поздняков. – Но разве именно это и не подтверждает, что письмо было подброшено, как и прежнее при помощи человека, который имеет доступ в этот дом?
– В таком случае, позвольте заметить, – никак не желала сдаваться я, – что все, кто бывает в этом доме, уже подозрительны. В том числе и мы с вами…
– Полноте, Екатерина Алексеевна, – вмешался в наш спор генерал. – Если вы так настаиваете на невиновности Аполлинария, то вам придется это доказать… Слишком уж много подозрений падает на него. И потом, с чего бы ему у себя хранить эти предметы?
– Вот и именно, Валерий Никифорович, вот и именно! – воскликнула я. – Если бы Аполлинарий Евгеньевич был преступником на самом деле, не разумнее ли было ему избавиться от таких улик? Разве не так поступают все преступники?
Мужчины замолчали, глядя на меня недовольно и возмущенно. В это время большие настенные часы пробили один раз. Я посмотрела на циферблат:
– Валерий Никифорович, я понимаю, что проще всего сейчас было бы все свалить на умирающего Гвоздикина, но позвольте мне попробовать доказать вам, что вы не правы. И потом, Ника…
– Х-м, х-м, – ответил генерал и подошел к высокому книжному шкапу. Открыв одну из нижних створок, он достал уже знакомый мне саквояж. – Вот, здесь вся сумма.
Я поблагодарила Селезнева и направилась к выходу. Уже в дверях я остановилась.
– Екатерина Алексеевна, голубушка, – напутствовал меня генерал, – вы уж постарайтесь…
– Je teral tout mon passible, – заверила я. – Я очень постараюсь сделать все, что будет от меня зависеть…
– Вот и хорошо, – вздохнул генерал. – Я буду ждать известий…
– Да, Екатерина Алексеевна, – Поздняков вызвался меня проводить, – помните, что рядом мои самые лучшие агенты. Я сам буду ждать вас в Астраханском переулке. Сразу же, если что-то вдруг случится, отправляйтесь туда.
– Хорошо, – ответила я и вышла из особняка.
* * *
Погода несколько начала портиться. Небо заволокли серые тучки и, похоже, собирался снег. Я села в крытые сани и взяла в руки вожжи. Навык у меня имелся, я выехала на Казарменную улицу и направилась прямо к Астраханскому переулку.
По дороге я думала о вещах, обнаруженных в комнате Гвоздикина. То, что они, скорее всего, подброшены, я практически не сомневалась. Однако, кем? Кто имел такую возможность? О том, кто бывал в последнюю неделю у Селезневых, я знала доподлинно. Всего несколько человек – Поздняков, Лопатин, Успенский, Рюккер и, собственно, я.
Все мы могли бы, улучив момент, заглянуть в комнату к Аполлинарию Евгеньевичу. То, что я там не была, я, естественно, могла бы поручиться. Но все остальные? Придется начать сначала. Что мы имеем на преступника? То, что он прекрасно владеет французским языком, то, что он, похоже, вполне в курсе расследования, то, что у него размашистый почерк…
Почерк! Ну, конечно, как же я не догадалась раньше! Таким образом, у нас есть шанс… Хотя, нет. Я, пожалуй, поторопилась. Во-первых, почерк Рюккера, Успенского и Позднякова я знала. А во-вторых, почерк можно изменить.
Думать о том, что это Серж, мне никак не хотелось. Нет, конечно, Сержа я практически не подозревала, только что так, для проформы.
Я уже выехала на Большую Садовую улицу и направилась в сторону улицы Симбирской. Саквояж с денежным выкупом стоял у моих ног. Я зорко поглядывала по сторонам и одной рукой нащупывала рукоятку пистолета, который я предусмотрительно захватила из дома и спрятала, pardon, как это говорится, за пазухой. Конечно же, я не была столь легкомысленной, чтобы выехать на такое опасное мероприятие безоружной.
