ареста… Все, что между нами было, Катя, ты испортила, – перевел взгляд на Малыгину Левандовский. – Ушла бы тогда, после госпиталя, так я бы тебя только добрым словом вспоминал. Но ни тогда, ни потом я тебе не любил. А в последнее время попросту презирал и не знал, как от тебя отделаться.
– Какая же ты все-таки неблагодарная скотина, – не удержавшись, зарыдала Малыгина.
Теперь стало понятно, что Екатерине надо было просто увидеться со своим бывшим возлюбленным и высказать ему свои претензии, казавшиеся нескончаемыми, которые разъедали ее душу, как ржа каленое железо, как это нередко случается с отвергнутыми влюбленными.
В какой-то момент Щелкунову даже стало жалко Малыгину. Она действительно очень любила Левандовского, в этом не было никаких сомнений. Не тем возвышенным состоянием души, о котором слагают стихи и пишут песни, а неким диким чувством, сродни животному инстинкту.
Как ни пытался Виталий Викторович направить разговор в нужное ему русло, однако, кроме упреков Левандовскому со стороны Малыгиной и обидных для нее ответов со стороны Артемия, ничего нового он не услышал. Ничего хорошего из очной ставки не вышло. Майор Щелкунов прекратил дознание и велел увести арестованных в камеры.
На следующий день пришли ответы на запросы медицинского характера. Оказалось, что нахождение Екатерины Малыгиной в тринадцатилетнем возрасте в бывшей окружной лечебнице во имя иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» с симптомом нарушения умственных способностей было не единственным. С одиннадцатого мая по двадцать шестое августа одна тысяча девятьсот тридцать пятого года она находилась на излечении в окружной психиатрической клинике на улице Сеченова, куда поступила с признаками мрачного умопомешательства. Дважды, с двадцать шестого августа по двадцать девятое сентября тысяча девятьсот тридцать седьмого года и с тринадцатого марта по двадцать второе апреля тысяча девятьсот тридцать девятого года, она с расстройством умственных способностей находилась на излечении в психиатрической больнице на улице Волкова. После выкидыша, случившегося в начале войны, лежала в старой клинике медицинского института с параметритом, после чего была перемещена опять в психиатрическую больницу на Волкова с прежним диагнозом, то есть расстройством умственных способностей, вызванным выкидышем и последующим за ним параметритом. После таких сообщений требовалось новое, более полное и глубокое медицинское освидетельствование Екатерины Малыгиной.
Прокурор возражать не стал. Заключение по освидетельствованию, проведенное комиссией из трех городских врачей, специализирующихся на психических заболеваниях, в частности, гласило:
«…Что касается речи Малыгиной, то она правильная и связная, однако говорит она слишком быстро и нередко забывает, что минуту назад произнесла. На вопросы отвечает правильно и логично, хотя время от времени впадает в состояние беспричинной тоски или веселости. Принимая во внимание паралитические процессы в области головного мозга и предшествующие несколько лет назад психические расстройства, можно с полной вероятностью утверждать, что умственные способности Малыгиной находятся в ненормальном, болезненном состоянии. Это означает, что ее признательные показания в убийстве Матрены Поздняковой – не что иное, как идея, вызванная бредом. Хотя нельзя отвергать и того, что, будучи психически нездоровым человеком, именно Малыгина и совершила убийство…»
После такого заключения сомнения не рассеялись, наоборот, туману стало еще больше. Так убила Малыгина Мотю Позднякову или все это бред воспаленного мозга психически нездоровой женщины?
По рекомендации врачей Малыгина была помещена «для испытания» в специальное отделение для арестованных бывшей окружной психиатрической лечебницы во имя иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость». Наблюдавший за ней врач Покровский прислал предварительное заключение, что за несколько дней, проведенных Екатериной Малыгиной в специальном отделении психиатрической клиники, выявить определенную форму душевной болезни не удалось. Однако он, Покровский, уверен, что, судя по некоторым физическим признакам и психозу, у Малыгиной, несомненно, имеется психопатическое расстройство.
Итак, Екатерина Малыгина отказалась от своих признательных показаний, в которых прежде заявляла, что именно она вечером в субботу, четырнадцатого февраля, совершила убийство Матрены Поздняковой и ограбила контору ювелирно-художественной артели «Путь Октября». Что послужило поводом для такого решения, сказать было трудно.
Может, сказалось лечебное действие таблеток и микстур, что она получала от врачей, находясь в окружной психиатрической лечебнице. А может, невесть каким образом дошедшее до нее известие о том, что Артемия Левандовского вот-вот освободят из-под стражи за отсутствием прямых доказательств в его причастности к преступлениям. А если такое произойдет, то Левандовский во всей этой затянувшейся детективной истории отделается лишь легким испугом. Признательные показания навредят только ей самой. Она будет томиться в тюрьме, а Тема будет расхаживать на свободе и развлекаться с той молодой дамочкой, с которой он кушал заварные пирожные в кафетерии на Карла Маркса. Нет уж, увольте! Такое положение вещей ее не устраивало…
Екатерина добилась свидания с Виталием Викторовичем и, не рассусоливая долго, как она это любила, едва ли не с ходу заявила о том, что отказывается от всех своих признательных показаний. Оговорила себя с единственной целью – отомстить Артемию Левандовскому за его предательство по отношению к ней…
Малыгина не стала отрицать того, что была в субботу вечером, четырнадцатого февраля, возле дома артели и даже разговаривала с Матреной Поздняковой на лестнице, ведущей на второй этаж, но не убивала ее.
– Тогда кто же это сделал, по-вашему? – задал вопрос Щелкунов.
– Я понятия не имею, кто убил эту бедную девочку, – заявила Екатерина и приложила обе ладони к груди, что должно было означать, что ее слова правдивы и предельно искренни. И не верить ей – настоящее святотатство.
– Зачем вы приходили в контору артели? – не сводя взора с Малыгиной, спросил Виталий Викторович.
– Я хотела купить себе серебряную брошку, – незамедлительно последовал ответ. – Называется она «Червячок». Я как-то уже бывала в конторе артели, и мне очень понравилась эта брошь. Но тогда мне не хватило денег, чтобы ее купить, – покачала головой Екатерина. – В субботу я находилась неподалеку от артели и вспомнила о понравившейся броши. Я прошла к дому артели и на ступенях, ведущих на второй этаж, увидела девочку. Я немного ее знала, ее звали Мотя. Мы немного поговорили, и я предложила продать мне эту брошь. Согласилась она не сразу, поначалу просто отказывалась меня впустить. Потом, поддавшись моим уговорам, все же пустила меня в помещение конторы. Мы прошли к витринам, и Мотя достала мне эту брошь. И вы представляете? – вскинула она на Щелкунова глаза. – Мне снова не хватило денег, чтобы расплатиться! А ведь брошь была уже практически моей, я держала ее в руках! Конечно, можно было потерпеть до понедельника и спокойно купить брошь в часы работы конторы артели. Но терпения у меня недоставало, ведь я уже считала эту брошь своей! Ну, вы, наверное, знаете, как это бывает, когда сильно чего-то хочется? – снова посмотрела на Виталия Викторовича Малыгина. – Ждать уже нету мочи: надо получить, что тебе нравится, сейчас или никогда… – Она немного помолчала, затем продолжила: – Я буквально умолила девочку, чтобы она подождала, пока я схожу за деньгами, почти бегом спустилась по ступеням и скорым шагом пошла к своему бывшему дому. Там у меня было припрятано немного денег, я взяла недостающие пятнадцать рублей и скорым шагом пошла обратно. Идти было не очень близко, но я все же пришла к дому артели где-то в десять часов или в начале одиннадцатого. Поднялась на второй этаж. Постучалась. Но мне никто не открыл. Постучалась еще, подумав, что девочка, вероятно, уснула, не дождавшись меня, а через какое-то время дверь мне открыл мужчина…
– Вы узнали его? – нетерпеливо спросил Виталий Викторович.
– Нет, было темно, и разглядеть лицо этого мужчины не представлялось возможным, – ответила Екатерина. – Я сказала о цели моего визита, мужчина попросил подождать и вскоре вышел с бумажным свертком, который всучил мне. «Берите и ступайте», – произнес он таким голосом, что я приняла сверток и пошла обратно. Когда я спускалась по лестнице, я развернула газету и увидела деньги и часы. Я хотела было вернуться, но как только я остановилась и снова начала подниматься по ступенькам на второй этаж, меня обуял какой-то непонятный страх. Я вспомнила голос мужчины, и по телу у меня пробежала дрожь. Мужчина этот был явно опасен и мог причинить мне сильный вред. «Пусть уж лучше будет так, как есть», – подумала я и, немного постояв, спустилась по ступеням вниз и пошла по направлению к дому Левандовского. Когда я пришла в его квартиру, то отдала ему деньги и часы. Часы оказались золотыми мужскими, весьма массивными и с широким кожаным ремешком. Я была совершенно не в себе от того, что со мной случилось, пот заливал мне лицо и шею,
