Хачиро воспользоваться ласками девицы позволили едва не последнему — еще бы, младший! Чуть не всю ночь глаз не сомкнул, очереди своей дожидаясь. Так нервничал — едва не на месте прыгал от нетерпения! А теперь красотка ушла, да и гости с рек и озер[18], подельники Хачиро, — тоже. Вчерашний недосып ресницы смыкает, солнце палит, хвойный запах дурманит, — ну, скажите, как тут не соснуть малость? Конечно, если Куэмон узнает, что он на посту задрыхал, — из собственных рук изобьет немилосердно или другим парням отлупить нерадивого караульщика прикажет. Да, но кто сказал, что Куэмон или люди его в лагерь до полудня воротятся? Непохоже что-то! Юноша откинулся на спину, растянулся повольнее и решил все-таки подремать. Несколько секунд — и он уже спал глубоким, молодым сном…
Кадзэ всегда умел ждать. Вот и теперь преспокойно дождался, пока паренек прилег отдохнуть и уснул, а уж после того решил — пора прокрасться в лагерь. Тихим, неслышным шагом опытного охотника обошел он мальчишку (тот только засопел и кулак под щеку подсунул). Тут главное было — не задеть Хачиро своей тенью, не вспугнуть его.
Интересно, а еще люди в лагере остались? Самурай тенью скользил от шалаша к шалашу, осторожно заглядывал внутрь. Нет, никого. А вот, очевидно, и шалаш предводителя банды — он и повыше, и сделан не столь грубо. Разумеется, он же служит для разбойников и оружейной. Кадзэ тщательно осмотрел пеструю и богатую коллекцию оружия, собранную бандитами, и наконец нашел там то, что искал. Забрал кое-что с собой — пригодится. И отправился восвояси.
Несколько часов спустя он, едва не вломившись в кабинет Манасэ, положил перед князем стрелу. Манасэ, как за ним и водилось, скучал, сидя на подушках, оправлял изящными жестами многослойные роскошные одежды, тщательно подобранные по цвету.
Когда Кадзэ стрелу перед ним положил, сверкнул в огромных глазах красавчика князя острый интерес, но текучая белая рука оружия не коснулась. Взметнулась вверх тщательно прорисованная тушью бровь, что для Манасэ всегда означало крайнюю степень любопытства. Впрочем, на сей раз он снизошел даже до того, чтоб выразить свои чувства вслух.
— Отчего вам угодно, чтобы я рассматривал сей предмет? — пропел он.
— Соблаговолите взглянуть. Самурая на перекрестке убили тоже стрелой, да притом весьма заметной. Древко у нее было темно-коричневое, а к нему — прекрасное оперение из перьев серого гуся. Эта стрела — словно бы близнец той. А нашел я ее нынче утром не где-нибудь, а в бандитском лагере!
— Ах вот как?
— Ежели господину судье хватило ума сохранить стрелу, оборвавшую жизнь самурая с перекрестка, вы, светлейший, можете сравнить сами.
— Господину судье хватило ума? Вот уж не думаю! — зазвенел смехом Манасэ. Посмотрел в бешеные глаза спокойного, как смерть, Кадзэ и уже серьезно продолжал: — Впрочем, я и на слово вам верю — стрелы похожи. Очень похожи. Итак, что же, по-вашему, из этого следует?
— Согласитесь, маловероятно, чтобы два разных человека, по чистой случайности, вдруг обзавелись столь прекрасными стрелами. Тем более…
— Тем более в столь заштатном захолустье, как наше, хотели вы сказать?
Кадзэ осекся.
— Вообще-то, — нашелся он, — я хотел сказать «в столь мирных землях, где вовсе нет нужды в боевых стрелах, тем более — в таких дорогих»!
Манасэ откровенно хихикнул.
— Ладно, ладно. Но сколько стараний и риска ради одного крестьянина! К чему вам это?
— Каприз минутный, не более.
— Какой вы все-таки странный, дорогой мой! Вокруг полно селений, в селениях полно крестьян. Ну, погиб бы один, — тоже мне, великая утрата! Притом угольщик ваш стар и некрасив…
Кадзэ пожал плечами:
— Мы заключили пари. Вы изволили сказать: если я сумею добыть доказательства невиновности угольщика, вы немедля отпустите его на свободу. Помните?
— Ах, конечно, припоминаю. Что же, я нынче же прикажу отпустить угольщика.
— Покорно благодарю светлейшего князя.
— Не за что. Значит, подлые бандиты вновь совершили убийство? И на этот раз — подумайте! — их жертвой стал благороднорожденный воин. Эти разбойники начинают меня раздражать…
— Вот как? Я выяснил, где находится их лагерь. Могу сопроводить, если вам угодно с ними расправиться.
— Мне?!
— Ну, не вам лично, конечно. Пошлите своих людей. Вы говорили, что владеете провинцией в сто пятьдесят коку? Несомненно, здесь с легкостью можно собрать отряд, достаточный для того, чтоб стереть банду с лица земли. В ней ведь человек двенадцать состоят, не более!
Манасэ молчал, нервно постукивая веером по столику.
Кадзэ ждал — что же решит князь? Однако молчание затянулось, повисло между ними — тяжелое, неудобное, полное недосказанности.
Первым не выдержал Кадзэ:
— Я сам, если вам угодно, поведу ваших воинов.
Манасэ вновь рассмеялся, но на сей раз несколько нервно:
— Щедрое предложение, однако удобно ли мне будет его принять?
— Ох, простите великодушно. Я ни в коей мере не желал оскорбить вас. Ежели вы желаете, чтоб люди ваши разрешили проблему бандитов без моего вмешательства…
Кадзэ сознательно недоговорил фразу до конца. Вопросительная интонация, недоговоренность — лучший способ вызвать на искренний ответ уклончивого собеседника, об этом всякий японец с детских лет знает.
— Нет-нет, дело не в этом. Разумеется, я был бы счастлив, если бы вы соблаговолили возглавить моих людей в операции по уничтожению бандитского лагеря. К несчастью, у меня попросту недостаточно людей. Вы сами видели — дурак судья да несколько стражников!
О чем Манасэ говорит?! Кадзэ понимал так же мало, как если бы князь вдруг перешел на китайский. Он же все-таки провинцией в сто пятьдесят коку управляет. Не так мало воинов обязан предоставить, в случае чего!
— Снова простите. Очевидно, вы имеете в виду, что все ваши люди ныне находятся на службе у благородного господина Токугавы?
— Нет, дорогой мой. Я имею в виду, что у меня вовсе нет людей, кроме Нагато и горстки его стражников.
Кадзэ потерял дар речи. Да как же такое возможно?! Манасэ преспокойно нарушает первейший княжеский долг и не ведает даже, сколько вооруженных воинов самурайского сословия следует ему выставить на битву?!
— Да, стыдно и неловко, — преспокойно продолжал Манасэ, — но — увы. Эта жалкая, унылая глубинка — вовсе не место, где можно жить сообразно правилам долга и чести знатного человека.
Тонкие руки раскинулись в небрежном жесте. Взметнулись многослойные рукава драгоценных одежд…
— Вы не поверите, друг мой, но реальность сурова: я по уши в долгах. Нет денег даже на то, без чего вообще невозможно существовать. К примеру, на пристойный домик для проведения чайной церемонии, на старинный фарфор. А сад?! А пруд?! По итогам я пришел к выводу, что некоторые статьи расходов придется… — князь помедлил в поисках нужного слова, — урезать. Конечно, случись война или вражеское нападение, я сделаю все, чтобы послать благородному господину Токугаве надлежащее по статусу число вооруженных самураев. Но на данный момент? Как я уже говорил: олух судья и с десяток стражников. Кое-кого из них вы уже изволили видеть. Согласитесь, с такими людьми в бой против хорошо вооруженных бандитов не пойдете даже вы, образец отваги.
Теперь Кадзэ уже не то что говорить — шевельнуться был не способен. Только и пытался сохранить на лице невозмутимо-спокойное выражение. Сердце из груди выскакивало, слова рвались из уст. А заговори, выдай свое изумление и гнев, и нанесешь красавчику смертельное оскорбление. А он, между прочим, князь здешний, и дружба его Кадзэ еще ох как понадобится! Но все равно тяжко изображать вежливую невозмутимость. Безумен Манасэ, что ли? Только что он небрежно, в светской беседе сообщил, что нарушил основной долг всякого благороднорожденного самурая в отношении своего господина. И — ничего! Вся система мировосприятия Кадзэ разбивалась в осколки. Да как он смеет дышать, этот человек, как его небо не покарает?! Даже самый обычный самурай — и тот готов на все, лишь бы исполнить долг свой перед кланом и господином. Исключение — лишь ронины вроде Кадзэ, мечи наемные. Но даже ронин — и тот ищет хорошего нанимателя, чаще всего — княжеского рода, и служит ему верой и правдой. Всякий благороднорожденный воин служит своему господину, тот — своему, и даже всемогущие князья-даймё, не задумываясь, пойдут на смерть ради интересов своих кланов. Таков расклад прав и обязанностей в воинском сословии, нерушимый, точно стена. Вынь из основания стены кирпичик-другой — и вскорости рухнет вся твердыня!
Да, но Манасэ-то о чем думает? Неужто не понимает, что рано или поздно правительство господина Токугавы потребует, чтобы он предоставил на поле боя надлежащее количество вооруженных людей? А отказ в данной ситуации равносилен смертному приговору! Или он так заигрался, что и смерти не боится?
