И, насколько понимала Флавия, ни к кому другому. Странно все же.
— Ведь все это было немного незаконно, верно?
Барклай кивнул.
— Ну и чему тогда равнялись общие накопления?
— Как раз сегодня утром подсчитал. Он потратил сорок девять миллионов, а заявил, что восемьдесят семь. Точно сказать сложно, но, по примерным прикидкам, ему удалось избежать налогов на общую сумму примерно в пятнадцать миллионов долларов.
— За какое время? Последние лет пять или около того?
Барклай окинул Флавию удивленным взглядом.
— О нет, что вы! За последние полтора года. И дальше дело пошло бы еще быстрее, поскольку его так грела идея создания Большого Музея.
Цифры впечатляли, о таких тратах не мог мечтать ни один итальянский музей. Но Барклая, похоже, занимали совсем другие проблемы.
— На взгляд налогового управления США, дело совершенно незаконное… Они там страшно мстительны. Терпеть не могу эту контору. Только законченные мерзавцы идут туда работать следователями.
Барклай невольно передернулся от страха и отвращения, а Флавия заметила:
— Но кто об этом знает? Полагаю, такие вещи всегда держатся в строжайшей тайне, ведь так?
Он кивнул:
— Да, конечно. Но думаю, множество людей подозревали неладное. Анна Морзби — уж определенно. Она даже просила меня передать материалы, уличающие Тейнета. Я, разумеется, отказался, потому что они уличили бы и меня. Но кажется, она их все-таки раздобыла. Не знаю, как. Лангтон тоже мог догадываться о происходящем. Но точно знали лишь Тейнет, я и Морзби. Вот почему из-за Коллинза разгорелся такой переполох.
— Из-за кого?
— Из-за Коллинза. Куратор, которого привез Лангтон. Он сказал, что сомневается в подлинности одного Халса, которого приобрел Морзби. Тут-то все и запаниковали, решили, что начнется расследование, и всплывут реальная ценность и цена этой картины. И тогда поняли, что от этого человека надо избавиться, и быстро. Пришел Тейнет, обвинил его в некомпетентности и выставил вон. В музее по этому поводу развернулось настоящее сражение; всплыла на поверхность давнишняя вражда между Тейнетом и Лангтоном.
Флавия снова кивнула. Везде и всюду в центре событий стоял Морзби. Внезапно она поняла, что ничего не знает об этом человеке. Множество мнений, почти все негативные, но ни единого факта, хоть как-то объяснявшего, что же им двигало. Почему, к примеру, такой богатый человек из кожи лез вон, чтобы обмануть налоговые службы, выкраивая на этом не так уж, по его меркам, и много?
Барклай, по выражению лица Флавии догадавшийся о ходе ее рассуждений, почесал подбородок и попытался выдать объяснение:
— Такой уж он был. Скупец. Нет, не в классическом понимании этого слова. Морзби не жил в трущобах, не прятал сокровища под матрацем, но обладал психологией скупца. Он знал цену деньгам, и был готов на все, лишь бы удержать принадлежащее ему. Своего рода религия. Готовность работать до седьмого пота, чтобы сэкономить как доллар, так и миллион. Или целый миллиард. Сумма значения не имела, все упиралось в принцип. Морзби был человеком принципа. Любой, посягнувший на его деньги, тут же превращался во врага, и он шел на все, лишь бы остановить этого человека. К числу своих заклятых врагов Морзби причислял и налоговые службы.
Барклай помолчал немного, затем продолжил:
— Но это вовсе не означает, что он был жаден. Нет. Когда хотел, он мог быть очень щедрым. Но всегда решал сам. А не кто-то другой. Не знаю, показались ли вам мои доводы убедительными?
Наверное, подумала Флавия. Она никогда не встречала в жизни подобного человека, так что пришлось принять на веру.
— А Морзби был мстителен?
— В каком смысле?
— Ну, если кто-нибудь обманывал его у всех на глазах? Он имел против него зуб?
Барклай откинул голову и расхохотался:
— Имел против него зуб? Ха! Да, пожалуй. Если кто-нибудь наступал Морзби на любимую мозоль, он мог всю жизнь преследовать этого человека, чтобы отомстить.
— Даже сорок лет?
— Сорок, и еще столько же, и полстолька же. Если считал нужным.
— Таким образом, — медленно произнесла Флавия, готовясь нанести решающий удар, — тому, кто завел роман с его женой, было желательно упредить события и убить старика первым. Из боязни последствий.
Адвокат замер с разинутым ртом.
— Я бы, пожалуй… — И тут же умолк.
Рискуя потерять свое психологическое преимущество, Флавия не сдержалась. Вскинула руку и спросила:
— Вы бы что?
— Простите?
— Вы сказали «я бы», а продолжать не стоит.
Барклай нахмурился, сообразив, что она имела в виду. А потом коротко объяснил, что сам имел в виду под этой фразой. Флавия постаралась запомнить. И тут же решила, что ей пора идти. Осталось лишь передать адвокату небольшое сообщение. Она от души надеялась, что оно прозвучит убедительно.
— К сожалению, дело почти закрыто, так что через день-два я могу вернуться домой. Хотя мне здесь очень нравится, но пора и честь знать. Жду не дождусь, когда увижу свою Италию, — весело и как бы между прочим добавила Флавия.
Барклай смотрел подозрительно.
— Что вы хотите этим сказать?
— Убийство. Все было записано на пленку.
— Но, насколько я понял, все камеры были выключены?
— Да, это так. Но Стритер установил в кабинете Тейнета жучок. Стритер — еще один человек, подозревавший, что по части финансов в музее не все чисто. Он считает, будто записал все, что там произошло. Ну типа того, что кто-то говорит: «Умри, Морзби!» — а затем раздается звук падающего на пол тела. Собирается передать эту запись полиции, они должны заехать к нему домой.
Аргайл слегка потянул мышцу на здоровой ноге, а поэтому решил не сопровождать Флавию в офис к Барклаю. Он остался в отеле лелеять свой гипс и смотреть телевизор. Грешно было, конечно, сидеть у телевизора в такое чудесное утро, но ему нравилось, хоть и выбор программ был совсем скудный. Настолько, что Аргайлу в конце концов пришлось остановиться на трансляции какой-то долгой церковной службы, где священник рассуждал на тему греха и денег; общий смысл сводился к тому, что можно спастись от первого, поделившись с ним вторым. Словом, совершенно захватывающая белиберда. Никогда прежде Аргайл не видел и не слышал ничего подобного и почти рассердился, когда в дверь раздался стук.
— Входите! — крикнул он.
— О, привет! — В приотворенную дверь просунулась голова Джека Морзби.
— Рад тебя видеть, старина.
Морзби ухмыльнулся и вошел в комнату.
— Как поживаешь? — спросил он. — Слышал, ты угодил в аварию?..
Его взгляд упал на ногу Аргайла, и он постучал по гипсу.
— Значит, только одна сломана? Да ты просто везунчик! Я ожидал худшего.
— Наверное, в следующий раз повезет больше.
— Ты о чем?
— Я?.. Так, ни о чем. Не могу сказать, что все это меня очень радует.
Морзби закивал:
— Да, конечно. Но главное, ты здесь и жив. А я подумал, дай-ка зайду, проведаю.
— Очень мило с твоей стороны. Если есть желание, налей себе выпить.
— Как продвигаются поиски? — Морзби схватил банку пива и устроился в кресле.
— Бюста?
— Нет, я про убийцу моего отца.
— А-а… ты об этом. Ну да, естественно. Тебя интересует прежде всего это. Ответ примерно одинаков в обоих случаях. Кое-какие подвижки есть. Идут почти ноздря в ноздрю.
— А кто все-таки впереди?
— Твоя мачеха и Барклай. Полагаю, ты не слишком удивлен?
Морзби посмаковал этот вопрос вместе с пивом, затем глубокомысленно промолвил:
— Я знал. Всегда подозревал, что дело кончится этим.
— Тем более что денег уж слишком много. Люди способны черт знает на что и за меньшую сумму.
— Но она все равно была бы богата, если бы даже он и запустил этот проект с Большим Музеем.
— Нет, если бы Морзби подал на развод по причине измены. И похоже, тебе бы пришлось выступить на нем свидетелем.
— Ее допрашивали по этому поводу?
Аргайл кивнул.
— Она все отрицает. Но Морелли копнул глубоко. Раздобыл много свидетельств тому, что у Анны был роман. Его ребята раскопали даже те отели, в которых она останавливалась на уик-энды под вымышленными именами. И останавливалась не одна. Но ты-то как узнал?
— Нет ничего проще. Анна из тех дамочек, у кого просто на лице написано, что они завели роман, к тому же и ее слуга в пляжном доме довольно прозрачно намекал на это. Еще я слышал, что она прекрасно осведомлена о всех делах, творящихся в музее. Отец ей никогда ничего не рассказывал, так что от кого она могла узнать, кроме как от Барклая? Ну и если собрать все эти факты воедино…
— Да, понимаю.
— Но ведь не только я должен буду свидетельствовать против нее?
— Думаю, нет.
— Тогда, похоже, ее дела плохи?
— Да. Однако никаких твердых доказательств, насколько я понимаю, нет. Не знаю, какие тут у вас действуют правила и законы, но Морелли хочет получить неопровержимые улики. И считает, что скоро их получит.
