— Да, лучше, матушка, — возразил Бернар, — если позволите, я скажу всего одно слово, и этого будет достаточно для такой набожной женщины, как вы. — Затем он добавил с улыбкой: — Разве вы забыли, что господин аббат мой исповедник?
Пришла очередь Катрин, разговор с которой Бернар эгоистически оставил под самый конец, чтобы без помех побыть с ней подольше.
— Катрин, милая Катрин! — задыхаясь, выговорил он.
— Бернар, славный мой Бернар, — произнесла девушка дрогнувшим голосом и со слезами на глазах.
— Давай выйдем, — сказал юноша и повел ее к двери.
— Да куда же они уходят? — встрепенулась матушка Ватрен; движение это можно было приписать ревности.
Отец только пожал плечами.
— Это их дело, мать, пусть идут, не мешай им! — сказал он, набивая трубку.
— Но…
— А ты представь себя на их месте, в их возрасте, да когда столько всего случилось — неужели бы нам с тобой не о чем было поговорить?
— Гм… — растерялась мамаша Ватрен, бросив на дверь последний взгляд, но, даже если бы дверь и осталась открытой, молодых людей нельзя было увидеть: они уже скрылись в лесу и темнота ночи поглотила их.
А Бобино, Молодой, Франсуа и папаша Ватрен принялись в свете горевших свечей разглядывать бутылки, еще не убранные со стола; они всерьез задумались: не сесть ли им за стол и не закусить ли?
Аббат Грегуар воспользовался тем, что на него никто не обращал внимания, тихо взял шляпу и трость, осторожно выскользнул из дома через полуоткрытую дверь и направился в Виллер-Котре, где его ждала племянница мадемуазель Аделаида Грегуар, изнывавшая от беспокойства.
Мамаша Теллье и г-жа Ватрен расположились у камина и принялись оживленно беседовать. Хотя беседа велась вполголоса, она не становилась от этого ни короче, ни последовательнее.
Бернар и Катрин возвратились уже на рассвете. Они напоминали двух перелетных птиц, улетавших и возвратившихся вместе. Катрин, не сводившая глаз с жениха, улыбаясь, поцеловала Марианну и Гийома и собиралась подняться в свою комнату, но Бернар остановил ее, словно она о чем-то забыла.
— Ну, что же ты? — спросил он с нежным упреком.
И она поняла его без дальнейших слов: ведь души их были сестрами.
Она подошла к Франсуа, сидевшему с мужчинами за столом, и подставила ему щеку для поцелуя.
— Что такое? — спросил Франсуа в изумлении от радостной неожиданности.
— Этот поцелуй — ее благодарность тебе, черт побери! — сказал Бернар. — Я думаю, мы достаточно многим тебе обязаны!
— А! О! — вскричал Франсуа. — Мадемуазель Катрин!
Он вытер рот салфеткой и крепко расцеловал раскрасневшуюся от смущения девушку в обе щеки.
Еще раз попрощавшись с Бернаром, Катрин поднялась к себе.
— Ну, друзья, — сказал Бернар, — я думаю, пора нам делать обход. Быть счастливым, конечно, прекрасно, но надо и послужить герцогу Орлеанскому.
Он взял свое ружье с одним разряженным стволом, принесенное жандармами как доказательство его виновности, и пробормотал:
— Подумать только…
И нахлобучив шапку, он позвал друзей:
— Пойдем, пойдем!
Выходя из дому, Бернар посмотрел наверх: Катрин была у окна, встречая улыбкой солнце, собирающееся озарить их счастливый день. При виде Бернара она сорвала гвоздику, поцеловала ее и бросила ему.
Он поймал цветок на лету, повторил поцелуй любимой, запечатленный в душистых лепестках, и спрятал цветок на груди, после чего в обществе трех товарищей углубился в лес.
Наступившее утро напомнило мамаше Теллье о ее кабачке; она простилась с супругами Ватрен и поспешила к своей хижине у Принцева источника так же быстро, как накануне сюда прибежала.
Она спешила донести туда тот ворох вестей, что станут темой всех разговоров в течение дня.
Бернар невиновен! Матьё — преступник! Брак Катрин и Бернара состоится через две недели! Давно уже такого рода новостей не было у деревенских кумушек!
В Новом доме у Ватренов между супругами шла борьба великодуший: каждый уговаривал другого лечь спать, чтобы самому сделать уборку. Поскольку из-за упрямства жены это состязание в великодушии грозило перерасти в ссору, папаша Ватрен надел шапку и отправился по дороге в Виллер-Котре.
Дойдя до Прыжка Оленя, он увидел г-на Руазена, направлявшегося куда-то в двуколке, которой управлял его старый слуга Пьер.
Ватрен хотел свернуть в лес, но был замечен мэром.
Господин Руазен остановил двуколку, соскочил на землю и бросился к лесничему, крича:
— Господин Ватрен! Дорогой господин Ватрен!
Гийом остановился.
Он не хотел видеть г-на Руазена из чувства брезгливости, присущего каждому честному человеку, которому свойственно краснеть при виде чужого неблаговидного поступка.
А именно неблаговидным, как мы помним, было предложение, сделанное мэром накануне папаше Ватрену.
Остановившись, лесничий спрашивал себя, что может быть нужно от него этому человеку.
Он ждал, стоя к мэру спиной, и, лишь когда тот подошел, повернулся к нему.
— Что вам еще угодно? — резко спросил он.
Явно смущенный, мэр снял свою шляпу, в то время как шапка старого лесничего оставалась у того на голове.
— Дело в том, господин Ватрен, — ответил он, — что, расставшись с вами этой ночью, я много размышлял.
— В самом деле? И о чем же? — осведомился папаша Ватрен.
— Обо всем, дорогой господин Ватрен, а особенно о том, как дурно и некрасиво желать завладеть добром соседа, даже если это богатый принц.
— А с какой стати вы мне об этом говорите, сударь, разве я хотел завладеть чьим-либо добром? — спросил старик.
— Мой дорогой господин Ватрен, то, что я сказал, не имеет к вам никакого отношения, — уточнил мэр сокрушенно.
— Тогда о ком же речь идет?
— Только обо мне, господин Ватрен, и о тех скверных предложениях, что я сделал вам этой ночью по поводу деревьев рядом с моим участком…
— Вот оно как! Так вы потому и подошли ко мне?
— А почему бы и нет, если я понял, что был не прав и поэтому должен извиниться перед честным человеком, которого оскорбил?
— Но, господин мэр, вы меня не оскорбили.
— Как бы не так! Разве не оскорбление делать порядочному человеку такие предложения, опровергающие всю его предыдущую жизнь?
— Хорошо! Но, право, господин Руазен, вам не стоило беспокоиться из-за такого пустяка.
— Не пустяка, когда вид ближнего твоего вгоняет в краску и с ним не решаешься поздороваться при встрече. Я считаю это совсем не пустяком, сударь. Поэтому прошу вас, господин Ватрен, простить меня.
— Я должен простить?
— Да, вы.
— Но я не аббат Грегуар, чтобы давать отпущение грехов, — сказал старик.
Все только что услышанное одновременно и растрогало и позабавило его.
— Нет, вы не аббат, но вы, Ватрен, честный человек, а все честные люди составляют как бы одну семью… А вот я на какое-то мгновение выпал из этой семьи… Чтобы вернуть меня в нее, протяните же мне руку, господин Ватрен.
Слова мэра прозвучали так проникновенно, что у старого лесничего выступили слезы. Он снял левой рукой шапку, как делал обычно перед инспектором г-ном Девиоленом, и протянул г-ну Руазену правую руку. Тот пожал ее с такой силой, что легко мог бы ее сломать, не будь папаша Гийом таким крепким.
— Но это еще не все, господин Ватрен.
— Не все?
— Нет.
— Что же еще, господин Руазен?
— Я был не прав не только по отношению к вам.
— A-а, вы имеете в виду обвинение против Бернара? Видите, господин мэр, не стоит торопиться с обвинением.
— Вижу, сударь, что мой гнев, направленный на вас, сделал меня несправедливым по отношению к Бернару и чуть не толкнул на ужасный поступок — это будет мучить меня всю жизнь, если Бернар не простит меня.
— Ну, за этим дело не станет! Успокойтесь, господин мэр, Бернар так счастлив, что все уже забыл.
— Да, дорогой господин Ватрен, но в один прекрасный день он вспомнит, покачает головой и скажет сквозь зубы: «А все-таки господин мэр — скверный человек!»
— А! — рассмеялся Ватрен. — Конечно, я не могу поручиться, что такое не придет ему как-нибудь в голову, когда он будет в дурном расположении духа.
— Есть средство, которое помогло бы ему если не забыть — мы не властны над своей памятью, — то во всяком случае прогнать эту мысль, едва она появится.
— Какое же?
— Необходимо, чтобы он простил меня так же искренне и чистосердечно, как простили вы.
— Если вас это беспокоит, то я вам скажу, что ручаюсь за него как за самого себя. Ведь у Бернара желчи не больше, чем у цыпленка. Я скажу ему, чтобы он к вам зашел, — он все-таки моложе вас.
— Надеюсь, что ко мне придете и вы, и мамаша Ватрен, и Катрин, и Франсуа, и два лесника из вашего лесничества.
