— Хорошо! А когда?
— Сразу после венчания.
— В связи с чем?
— В связи со свадебным обедом.
— О господин Руазен, благодарю вас, не надо!
— Не говорите «нет», господин Ватрен, это решено. Если вы откажетесь, я буду считать, что вы и ваш сын упорно держите на меня зло. Я обещал себе, что устрою свадебный обед. Вы знаете, едва я лег в постель, вернувшись от вас, как это пришло мне в голову, и я даже не мог заснуть. Сочинял меню…
— Но, господин Руазен!..
— Прежде всего будет обязательно подан окорок из кабана, которого вы вчера убили, вернее, убил Франсуа. А господин инспектор наверняка разрешит пристрелить одну косулю; я сам отправлюсь на пруд Раме и наловлю там рыбы, мамаша Ватрен приготовит фрикасе из кролика — этого никто не умеет делать лучше нее! Есть у нас отличное шампанское — оно прибыло прямо из Эперне, и есть старое бургундское — оно так и просит, чтобы его скорее выпили.
— Но все же, господин Руазен…
— Никаких отговорок, никаких «но», никаких «однако», папаша Гийом, иначе я должен буду сказать себе: «Ну, Руазен, кажется, ты действительно дурной человек, раз с тобой не хотят иметь дела самые честные люди на свете!»
— Господин мэр, я вам пока не могу ничего ответить.
— А если вы мне ничего не ответите, то госпожа Руазен и мадемуазель Эфрозина совсем сживут меня со свету, ведь это они вбивали мне в голову целую кучу дурацких и завистливых мыслей! Ах, как прав был господин аббат, когда говорил, что во все времена женщина губила мужчину!
Папаша Ватрен собирался было еще сопротивляться, но вдруг почувствовал, что кто-то тянет его за карман куртки.
Он обернулся.
Это был старый Пьер.
— О господин Ватрен, не отказывайте господину мэру в том, о чем он вас так просит… во имя…
И старый Пьер мучительно искал, во имя чего он мог бы уговорить Гийома согласиться.
— Во имя… да, во имя тех двух монет по сто су, которые вы для меня дали господину аббату Грегуару, когда узнали, что господин мэр прогнал меня, чтобы взять Матьё!
— Это была еще одна вздорная мысль, которую мне вбили в голову эти чертовы женщины!.. Ах, женщины, женщины! Только ваша жена, господин Ватрен, — просто святая!
— Моя жена?! — воскликнул Ватрен. — О! Сразу видно…
Он хотел сказать: «Сразу видно, что вы ее совсем не знаете», — но вовремя остановился и закончил со смехом:
— Сразу видно, что вы ее хорошо знаете!
Потом, видя, что мэр ждет его окончательного ответа, он добавил:
— Ну хорошо, господин мэр. Договорились. Свадебный обед будет у вас в доме после венчания.
— А свадьба состоится на неделю раньше, чем вы думаете! — воскликнул господин Руазен.
— Как это? — осведомился старый лесничий.
— Угадайте, куда я еду?
— Вы?
— И прямо сейчас.
— Куда же?
— Так вот, я еду в Суасон, чтобы купить разрешение у монсеньера епископа.
И мэр взобрался в двуколку вместе со старым Пьером.
— Послушайте, — улыбаясь во весь рот, вскричал папаша Ватрен, — в таком случае я вам сейчас отвечу за Бернара. Даже если бы вы в десять раз хуже с ним обошлись, он бы с радостью вас простил за эту услугу!
Господин Руазен хлестнул лошадей, и одноколка тронулась в путь. Глядя ей вслед, папаша Гийом так задумался, что не заметил, как погасла его трубка.
Когда двуколка скрылась из виду, он пробормотал:
— Право, никогда бы не подумал, что он окажется таким славным человеком!
И, высекая огонь, продолжал говорить сам с собой:
— Что же, он прав. Во всем виноваты женщины. Ох, уж эти женщины!
И Ватрен выпустил клуб дыма. Затем, задумчиво покачивая головой, он медленно зашагал в сторону Нового дома.
Две недели спустя, благодаря разрешению, полученному г-ном Руазеном у его преосвященства епископа Суасонского, в маленькой церкви Виллер-Котре радостно звучал орган. Перед аббатом Грегуаром стояли коленопреклоненные Катрин и Бернар и улыбались шуткам Франсуа и малыша Биша, державших венчальный покров над головами новобрачных.
Госпожа Руазен и ее дочь мадемуазель Эфрозина сидели на стульях, украшенных их вензелями и обитых бархатом, чуть в стороне от прочей публики, присутствовавшей на церемонии.
Мадемуазель Эфрозина то и дело посматривала на красавца Парижанина, еще бледного после ранения, но уже достаточно оправившегося, чтобы прийти на свадьбу.
Было замечено, что внимание г-на Шолле больше привлекала прекрасная новобрачная, залившаяся румянцем смущения под своим венком из флёрдоранжа, чем мадемуазель Эфрозина.
На церемонию прибыл также и господин инспектор в сопровождении своего рода почетного эскорта из тридцати или сорока лесников.
Аббат Грегуар произнес небольшое наставление новобрачным, длившееся не больше десяти минут и вызвавшее слезы у его прихожан.
Когда по окончании церемонии все вышли из церкви, кем-то с силой брошенный камень упал прямо в толпу, к счастью никого не задев.
Камень пролетел со стороны тюрьмы, отделенной от церкви всего лишь небольшой улочкой.
За решеткой окна все увидели Матьё.
Это он и швырнул камень.
Заметив, что на него смотрят, он сложил руки у рта и издал крик совы.
— Эй, господин Бернар! — крикнул он. — Вам известно, что крик совы предвещает беду?!
— Да, — сказал Франсуа, — но когда предсказатель дурной, то и предсказание ложно.
И свадьба удалилась, оставив заключенного скрежетать зубами.
На следующий день Матьё был перевезен из Виллер-Котре в тюрьму Лана, где обычно происходят департаментские сессии суда присяжных.
Как Матьё и предвидел, его приговорили к десяти годам галер.
Полтора года спустя в разделе происшествий в газетах появилась следующая публикация.
«Газета “Марсельский семафор” сообщает:
“На каторге в Тулоне была совершена неудавшаяся попытка побега.
Один из каторжников где-то достал напильник. Ему удалось перепилить свою цепь и спрятаться за штабелем на лесном складе, где работали арестанты.
Когда настал вечер, он ползком, не замеченный охраной, добрался до берега и бросился в море, но всплеск воды привлек внимание часового, который обернулся и приготовился стрелять, как только голова беглеца возникнет снова на поверхности воды. Через несколько секунд каторжник высунул голову, чтобы набрать воздуха, но тут же последовал выстрел часового.
Беглец опять погрузился в воду, чтобы больше не появиться.
Звук выстрела мгновенно поднял солдат и охранников на поиски бежавшего; две или три лодки были спущены на воду, но ни беглеца, ни его труп обнаружить не удалось.
Только на следующее утро, около десяти часов, бездыханное тело каторжника, пытавшегося бежать накануне, всплыло на поверхность.
Этот несчастный, осужденный на десять лет галер за предумышленное покушение на убийство (но со смягчающими обстоятельствами), значился в тюремных списках только по имени — Матьё”».
Повесть Дюма «Катрин Блюм» («Catherine Blum») считается одним из первых произведений детективного жанра в мировой литературе. События ее разворачиваются в 1829 г., в окрестностях Виллер-Котре, на родине писателя.
Впервые она публиковалась в газете «Le Pays» («Страна») с 21.12.1853 по 19.01.1854.
Первое ее французское книжное издание: Cadot, Paris, 1854, 8vo, 2 v.
Созданная на ее основе пятиактная пьеса «Лесники» («Les forestiers», или «Les gardes forestiers») впервые была представлена в марсельском Большом театре 23 марта 1858 г.
Перевод повести сверен Г. Адлером с оригиналом по изданию: Meline, Cans et Сº, Bruxelles, 1854. 16mo, 2v.
Предисловие автора
… Вчера я услышал от тебя, дитя мое… — Имеется в виду Мари Александрина (1831–1878) — дочь Дюма и его любовницы, актрисы Мелани Серр (настоящее имя — Белль Крельсамер; ок. 1800–1875); пробовала себя в живописи и писала романы; когда Дюма уехал в Брюссель, она жила там вместе с ним с 1 мая 1852 г.
… у тебя мало таких книг, как «Консьянс». — Речь идет о романе «Консьянс блаженный» (1852).
… Для меня Виллер-Котре то же, что для моего старого Рускони его Кольмар. — Виллер-Котре расположен в 70 км к северо-востоку от Парижа; там сохранился дом, где родился писатель, а на городском кладбище находится его могила; в городе действует музей Дюма и активно работает «Общество Трех Дюма».
Рускони, Шарль (1787-?) — участник наполеоновских войн; после битвы при Ватерлоо поселился в Кольмаре, откуда бежал в Германию вслед за провалом заговора карбонариев 1821 г. (см. примеч. ниже); после воцарения Луи Филиппа (см. примеч. ниже) стал секретарем генерала Дермонкура, бывшего адъютанта генерала Дюма (отца писателя); после отставки Дермонкура поступил по его рекомендации на службу к Дюма и был его секретарем в 1833–1857 гг. Дюма с мягкой иронией упоминает о нем в своей книге «История моих животных» (1855–1866).
