Просто в какой-то момент я обратила внимание на свой цикл, который раньше воспринимался мною как должное, и потому был успешно позабыт на время неурядиц в моей личной жизни. Теперь же я поняла, что он ужасно задерживается. Я купила тест. Потом записалась к врачу. И там, на приеме, впервые увидела его. Шесть недель. Пятнадцать миллиметров. Еще плохо отличимый от головастика, но уже с уверенным сердцебиением в сто двадцать ударов в минуту.
Наш с Джоном будущий ребенок.
Сначала, во время теста, я немного сомневалась, думая, может, это ошибка? Ведь мы с Джоном всегда были достаточно осторожны. Всегда, кроме первого раза. И это подтвердило УЗИ, указав на срок, а заодно и показав мне мой маленький рождественский подарок.
Решение оставить его, было принято сразу и бесповоротно. И не потому, что для одинокой женщины за тридцать важно любым способом завести ребенка. Нет. Я никогда не гналась за тем, чтобы стать очередной из мамочек. Конечно, одно время мы с Антоном хотели, чтобы у нас был ребенок. Так муж считал правильнее. Но у нас ничего не получалось. Настолько, что мы устали от всех бесплодных попыток и бросили их.
А вот у Джона всё получилось очень хорошо. Видимо сыграла свою роль дворянская кровь.
Но я хотела оставить ребенка не поэтому.
Просто, несмотря на всю мою злость и раздражение, несмотря на массу неприятного, что мне наговорили о Джоне за последние дни, я поняла, что хочу этого ребенка. Именно от Джона.
И мне бы бежать в Кеннет Кастл, размахивая тестом на беременность, как флагом победы… Но тут я не стала спешить.
Насколько мне было ясно, Джон сейчас со своей ненаглядной Гортензией. Вот пусть и заводят себе рыбок, хомячков или еще несколько портретов в семейную галерею. А мы с малышом как-нибудь обойдемся.
Мои чувства были такими странными, такими противоречивыми. Но всё же, я была счастлива. И это было хорошо, ребенок должен приходить в мир желанным. Пусть даже только одним из его родителей.
Когда я вернулась домой после визита к врачу, меня ждал сюрприз. Огромный букет алых роз и небольшая темно-синяя коробочка, перевязанная атласной лентой.
Надпись на визитке, положенной в цветы, гласила:
«И всё же я прошу прощения. С. П.»
Подарок я открывать не хотела. И даже отругала Лиззи за то, что та взяла его и цветы у курьера. Сама бы я этого точно не сделала. Поэтому я твердо решила выбросить коробочку с подарком в мусорное ведро. Лиззи была абсолютно против такого разбрасывания подарками. Оказывается, она уже трясла коробку и никак не могла понять, что же кроется внутри? Любопытство взяло над нами верх. Мы с Лиззи сняли крышку с коробочки, и на волю вырвалась огромная темно-синяя бабочка, с узором золотой маски. «Гвендолен».
— Итак, ты уверена, что он только поцеловал тебя? — скептически заметила Лиззи.
Я, не ожидавшая ни одного из двух подарков, преподнесенных мне этим днем, лишь рассмеялась.
Глава 23
— Анна, а что мы ищем? — спросил меня Барнаби Льюис.
Вот уже не первый час мы с ним сидели в архиве работ Ротшильда и искали.
Что?
Я и сама точно не знала. Наброски. Эскизы. Художник не писал портреты сразуна холсте. А мне ужасно хотелось доказать свою теорию относительно леди Джулии. Пусть даже только самой себе. Но всё, что я находила, это эскизы, никак не связанные с портретом из Кеннет Кастл. И изредка, из интересного, подтверждения тому, что Ротшильд не слишком жаловал свет и обладал специфическим чувством юмора. Периодически то тут, то там попадались карикатуры на известных лиц того времени. Несколько же набросков к портретам были просто ребячеством. Так, Ротшильд весьма серьезно пририсовал одной даме усы, а джентльмену — рога. Впрочем, не исключаю и того, что Ротшильд знал тех, кого изображал. И имел полное право на свое виденье.
— Хочешь, покажу кое-что интересное? — подмигнул Барнаби.
Он держал в руках какую-то толстую папку.
— Не откажусь, взглянуть, — согласилась я.
— Знаешь, Ротшильд был весьма экстравагантен в своих тратах. Он любил дорогие вещи, костюмы, вина… Его друг и помощник, ведущий дела, мистер Ленвер, таких трат не одобрял, запрещая художнику брать деньги с собственного счета, дабы не войти в долги, а еще хуже, не пойти по миру. Угадаешь, как Ротшилд обходил запреты Ленвера и добывал деньги на свои маленькие радости?
— Ума не приложу.
— Он писал эротические картинки для своих клиентов. Хорошенькая подработка, да? В натурщицах у Ротшильда ходили самые красивые девушки, и некоторые из них за особую плату соглашались. В итоге Ротшильд создавал вот такие пикантные альбомы, — Барнаби протянул мне свою папку.
О да. В старой доброй Англии знали толк в эротике. Работы Ротшильда, как до этого выразился Барнаби, всегда были чуть на грани. Многие позы девушек были весьма пикантны. Но, вместе с тем, эти зарисовки мастера мне понравились. Несмотря на пикантность, в них была расрыта красота тел. И я понимала, почему клиенты художника вполне могли предпочесть эти дорогие зарисовки уже развивающимся в то время порнографическим фотографиям. Работы Ротшильда были эротичны.
Я пролистала блокнот.
Сколько разных девушек и тогда, и сейчас были готовы торговать своей красотой.
И тут, на одной из страниц, я увидела её.
Широкий лоб. Красивые скулы. Миндалевидные глаза и густые, слегка вьющиеся темные волосы. Словно нимфа, она сидела вполоборота на высоком стуле. Обнаженная спина. Длинные, стройные ноги. Точеное тело, изображая которое художник не упустил ни одной плавной округлой линии.
И немного смущенная, но и игривая улыбка на губах девушки.
Леди Джулия Кеннет.
Или мне лучше сказать правду: мисс Гвендолин Баррет?
Я так долго смотрела на набросок полуобнаженной Гвендолин, что ко мне подошел Барнаби и, склонившись над альбомом, поинтересовался: «Всё ли в порядке?»
— Да, да, — быстро ответила я, — просто никак не устаю удивляться нравам старушки-Британии.
— Да, мы, англичане, умеем сочетать приятное с полезным, — улыбнулся мой собеседник, потом, посмотрев на рисунок, сказал, — вот к примеру, эта девушка. Я видел еще несколько её зарисовок в альбомах, подобных этому. А потом она участвовала в ряде других работ мастера.
— Неужели? — оживилась я.
— Да. Ротшильд никогда не питал тяги к женщинам, но был истинным поклонником их красоты. Поэтому, думаю, не мог упустить такое лицо. Я точно видел твою незнакомку в «Утре нимф» и среди прекрасных дам времен Круглого стола. Так что, наброски понадобились не только для клиентов, но и в работе над полотнами. Приятное художник сочетал с полезным!
— Невероятно, — поставила я точку в разговоре.
Но Барнаби не отошел. Вместо этого, он присел на стул рядом и посмотрел на меня выжидательно.
— Анна, скажи правду, ты ведь неспроста заинтересовалась Ротшильдом? И мы точно ищем что-то в архивах, хоть ты и отказываешься говорить что. Возможно, я мог бы помочь, знай я чуть больше, — закинул свой крючок Барнаби.
Я вздохнула. Хотя, что мне еще оставалось делать?
— Барнаби, поверь, я бы с радостью сказала тебе, но не могу. Пока не могу, — мягко заверила я друга, — это чужая тайна.
— Понимаю, ты дала обещание, — кивнул Барнаби.
— Нет. Хуже. Я подписала контракт, — призналась я.
Барнаби покачал головой:
— Контракты–штука серьезная. Сам подписывал несколько.
Некоторое время мы молчали, а потом лицо моего друга просветлело.
— Но ведь я всё равно могу показать тебе кое-что интересное!
Он вскочил со стула и принялся рыться в ящиках архива, приговаривая.
— Я уже упоминал, что Ротшильд был ужасным транжирой, и потому все его дела вел его друг и любовник — Гарольд Ленвер. Так вот, если один в семье был редким транжирой, то второй, — Барнаби чихнул от поднявшегося в воздух облачка архивной пыли, — второй просто обязан быть серьезным с подсчетом расхода и прихода денег мастера.
— Будь здоров, — выдохнула я.
