И только его мать, которую он иногда навещал в ее деревушке Монтемурло, называла его Анджело, она выбрала это имя, чтобы показать свою нерушимую любовь к жалкому созданию, которое произвела на свет. Он тоже испытывал к старой женщине нежность, которая отражалась в его глазах и освещала их особым светом, придавая ему почти человеческий облик.
Его отец умер более десяти лет назад, не перенеся стыда за то, что дал жизнь сыну, настолько не похожему на других. Он угас, терзаемый чувством вины за то, что не мог любить своего единственного ребенка так, как должно. Деограциас ему не простил. При жизни он его не замечал, а после смерти предал забвению.
Зато Джироламо Корбинелли стал для него внимательным и любящим отцом, способным успокоить обостренную чувствительность, порожденную его уродством. Обучив его началам грамоты, врач позволил ему трудиться сколько душе угодно в его библиотеке, где Деограциас узнал о тайнах человеческого тела больше, чем иные хирурги, которые были вхожи в богатейшие дома Флоренции. Из-за всего этого он питал к Корбинелли почти собачью преданность.
Деограциас приветствовал пришедших коротким движением широкого квадратного подбородка. Он провел их в библиотеку и приподнял драпировку, за которой скрывался проход.
— Вас ожидают в подвале, — произнес он жутким голосом, звучавшим весьма странно из-за многочисленных поворотов, которые должен был сделать поток воздуха, прежде чем выйти наружу.
— Благодарю тебя, — отвечал Содерини, — но я не вижу Марко, где он?
— Внизу, с хозяином.
И, не прибавив ни слова, Деограциас открыл дверь, дав тем самым понять гонфалоньеру, что нисколько не заинтересован в продолжении разговора. Из-за отталкивающей внешности он с давних пор привык сторониться людей и не придавал ни малейшего значения общепринятым правилам вежливости.
Несколько раздосадованный, Содерини обернулся к Малатесте и жестом велел ему спускаться первым. Наемник осторожно двинулся вперед при слабом свете, доходившем из комнаты, расположенной несколькими метрами ниже. Гонфалоньер последовал за ним, держась за шершавые стены. Но несмотря на все предосторожности, он все-таки наступил на покрытую густым слоем селитры ступеньку, потерял равновесие и едва не упал. Однако ему удалось удержаться, вцепившись в плечо наемника, и он тут же воспользовался этим, чтобы поглубже запустить пальцы в твердые накачанные мускулы своего верного помощника.
Немного погодя его охватило непреодолимое желание повторить этот жест, но уже в более мясистой части тела Малатесты. Притворившись, что он снова поскользнулся, Содерини положил руку наемнику пониже спины. Почувствовав на себе его хватку, Малатеста неожиданно взбрыкнул. Потеряв опору, гонфалоньер на этот раз растянулся во всю длину. Едва не закричав от боли, он поднялся, пытаясь сохранить достоинство, насколько это позволяли обстоятельства, и продолжил свой путь, потирая ушибленный зад.
Наконец они пришли в лабораторию врача — тесную комнату, освещенную множеством факелов. В центре стоял мраморный стол, который служил Корбинелли для операций.
Врач с истинной страстью предавался изучению человеческого тела. Он стремился совершенствоваться в искусстве вскрытия трупов всякий раз, когда ему удавалось заполучить свежевыкопанное из могилы тело. Церковь строго осуждала подобные занятия во имя моральных представлений, которые Корбинелли, как и большинство выдающихся европейских врачей, считал давно устаревшими. Скорый суд, пытка и казнь были обычным наказанием для тех, кто стремился проникнуть в тайны жизни.
Осознавая опасность, которой он подвергал себя, Корбинелли создал потайную и надежную сеть, поставлявшую ему трупы для исследований. Она состояла из Деограциаса и Марко, найденыша, которого он подобрал лет двенадцать тому назад, когда тот был еще грудным младенцем.
Роли распределялись следующим образом: Марко обходил приюты, составляя список бедняков, бывших при смерти, и приносил его Деограциасу. А тому оставалось только с наступлением вечера наведаться на кладбище, примыкающее к приюту, и выкопать мертвеца, которого не забрали близкие. С тщательно прикрытой ношей на спине он отправлялся домой, стараясь не попасться на глаза ночному дозору.
Конечно, соседи подозревали, что Корбинелли занимается чем-то не вполне законным. Они обходили его дом стороной, думая, что черный дым, который зимой и летом вьется над его трубой, связан с таинственными алхимическими опытами. Никому и в голову не приходило, что смрад на самом деле происходит от сжигания трупов, которые исследует врач.
Такое уединение полностью устраивало Корбинелли. Он никого не принимал, за исключением гонфалоньера, и довольствовался жалованьем, которое республика выплачивала за его услуги. Содерини, хорошо осведомленный о богомерзких делах, которые творил Корбинелли, нанял его по совету Малатесты на случай, если потребуется совет врача, не слишком разборчивого в вопросах морали.
Корбинелли уже пришлось выполнить несколько деликатных поручений, которые ему доверили, и он блестяще с ними справился. Так, никто и не заподозрил, что причиной смерти Фабрицио Колонны, повинного в том, что он хотел поведать всему городу о противоестественных любовных похождениях гонфалоньера, стали нескольких капель тончайшего яда, действие которого очень напоминало сердечный приступ. Истину было тем легче скрыть, что Корбинелли, будучи официальным врачом республики, сам подписал свидетельство о смерти с проворством, достойным похвал.
Над столом склонилась тощая фигура Джироламо Корбинелли, одетого во все черное, в переднике из толстой кожи, завязанном на груди. Рядом суетился Марко, всегда помогавший ему в подобных случаях. Отрок был занят тем, что укладывал на небольшой поднос чистые тряпки. На полу стоял таз с водой, в нем мокли щипцы и ножи. На столе лежал длинный сверток, с которого еще стекала речная вода.
— Вот что мои люди выловили сегодня, — сказал Малатеста. — Я велел принести его прямо сюда. Вам стоит взглянуть на него, Эччеленца.
— Покажи, о чем идет речь, — сухо произнес Пьеро Содерини.
Наемник медленно подошел к мокрому свертку. От него шел такой тошнотворный запах, что гонфалоньер вынужден был прикрыть нос и рот полой своего плаща. Словно все тлетворные испарения, которые постоянно витали над кварталом кожевников, собрались в этом мешке из грубой холстины.
Сначала Содерини увидел то, что напоминало человеческую кисть: пальцы, лишенные ногтей, были странным образом расплющены. Складки ткани, которой он зажимал рот, заглушили вопль ужаса.
По мере того как его разум принимал реальность увиденного, картина прояснялась. Теперь он уже мог различить человеческий торс, изувеченный настолько, что под жалкими клочьями плоти виднелись блестящие ребра. Из распоротого живота были вырваны внутренности.
Содерини попытался представить, каким было лицо, превратившееся в бесформенное месиво хрящей и крови без глаз и носа. Из переломанных в нескольких местах ног торчали кости.
Чем больше Содерини смотрел на эту мертвечину, тем труднее ему было оторвать от нее взгляд. Он был зачарован этим зрелищем, несравненно более ужасным, чем все, что ему довелось увидеть за свою богатую событиями жизнь. Уж чего-чего, а мертвых он повидал предостаточно, раздавленных повозками, затоптанных лошадьми, раздувшихся и позеленевших от долгого пребывания под водой. В конце концов он стал считать себя избранным свидетелем изощренности, с которой старуха с косой выполняет свою зловещую работу. Но даже он никогда не встречал подобной мерзости.
Вдруг в его памяти всплыла картина, которую он считал давно позабытой. Когда в 1489 году его назначили комиссаром лагеря флорентийцев во время осады Читта ди Кастелло, он присутствовал при длительном штурме мощных городских укреплений. Для него это было театральным представлением, развязка которого известна заранее. Нелепые движения бойцов развлекали его, напоминая комедию дель арте: капитан прекрасно исполнял свою роль, выкрикивая приказы и всячески понося своих офицеров, пехота отважно бросалась на приступ и умирала в количестве, достаточном, чтобы потешить зрителей.
Удобно устроившись в тени навеса с бокалом прохладного вина в руке, Содерини смотрел, как забавно сражающиеся в полной неразберихе нападают друг на друга, и обсуждал со своими соратниками точность отдельных ударов шпаги или грацию, с которой солдаты падали с высоких стен крепости. Он как раз смеялся над тем, как не повезло вражескому стрелку, которому снесло ядром голову в тот самый миг, когда он перезаряжал свою аркебузу, — и тут появились два наемника-гасконца, поддерживавшие одного из своих товарищей.
Содерини подошел к раненому, которого положили перед палаткой хирурга. Он вовсе не собирался оказывать ему помощь. Все, чего он хотел, — это проследить, как душа солдата отделится от телесной оболочки, чтобы устремиться к месту вечного упокоения. Душа вояки, несомненно, попадет в ад или в лучшем случае в чистилище, если, конечно, при жизни он довольствовался тем, что только убивал и потрошил без особых ухищрений, предоставляя другим пытать детей и насиловать молоденьких девушек.
