Джошуа мысленно возвел глаза к небу и учтиво кивнул. Поскольку садоводство никогда особо не занимало его мысли, горячность, с которой она излагала свои доводы, его немного позабавила, но, как художник, он был заинтригован. Он стремился запомнить блеск ее глаз, чтобы потом воспроизвести его на холсте. Его увлекали эта страстность, пыл, ему хотелось еще больше раззадорить ее. По этой причине, хотя для него в самом предмете их разговора таилось мало очарования, он проявил притворный интерес и стал дальше пытать Сабину:
— А почему вы разводите именно ананасы?
И опять увидел, как вспыхнули ее глаза, хотя отвечала она теперь скорее сухо, не горячась:
— Любой, кому известно хоть что-нибудь о данном предмете, понимает, что среди съедобных растений это превосходит все остальные. Это самый сочный и самый почитаемый из экзотических плодов. Для любого садовода вырастить к столу зрелый ананас — наивысшее достижение.
Потом все тем же сухим тоном Сабина поведала о том, как Герберт попросил ее заняться культивированием ананасов в Астли. Сабина охотно приняла вызов, и, хотя в Англии для ананасов обычно строили специальные парники, она решительно взялась за переделку теплицы из стекла и дерева. Все здание обогревалось печами, работающими на угле, но, поскольку для ананасов требовался более жаркий климат, чем для апельсиновых и миртовых деревьев, она утеплила выделенную ей часть оранжереи, проложив каналы, где держали дубильную кору — измельченную древесину дуба, с помощью которой на сыромятнях дубят кожу. В процессе разложения этого материала выделяется большое количество тепла, и, если аккуратно ворошить и размешивать кору, можно создать необходимую для растений температуру. Под руководством Сабины были высажены в грунт из суглинка и компоста ананасы, привезенные с Барбадоса. Еще партию ананасов она заказала в местном питомнике и высадила их по той же методике. Сабина несказанно гордилась своей ананасной плантацией, расценивая ее как величайшее достижение.
Подавив зевок, Джошуа заявил, что для него было бы честью, если бы она как-нибудь соблаговолила показать ему свое детище. Тогда Сабина почти никак не отреагировала на его просьбу, но в это утро за завтраком вдруг предложила ему сопровождать ее во время прогулки.
— Сударыня, — отвечал Джошуа, про себя возблагодарив Господа за то, что у него назначена встреча с Гербертом, — вы очень добры, и, как вам известно, я горю желанием полюбоваться вашей плантацией. Однако сегодня утром обстоятельства не позволяют мне пойти с вами. Я условился с...
— Тогда как-нибудь в другой раз, мистер Поуп, — сказала Сабина с улыбкой, поднимаясь из-за стола.
В оранжерею Сабина пришла одна. Дойдя до центрального атрия, она, как всегда, повернула налево, направляясь туда, где росли ананасы. Остановившись перед грядками, она принюхалась, потом еще раз — более настороженно. Что-то раздражало ее обоняние. Некий странный душок примешивался к знакомому, столь любимому теплому аромату — чужеродный запах, одновременно тошнотворно сладкий и едкий, какой-то тревожный, ядовитый, навязчивый.
Она огляделась, ища источник этого запаха. На первый взгляд казалось, все в идеальном порядке. Воздух полнился теплом, источаемым гниющей корой и навозом. Ананасы, в большинстве своем привезенные в Астли с Барбадоса под ее надзором, только на прошлой неделе были пересажены в кадки большего размера, которые стояли так, как она распорядилась их поставить, — рядами, так что виднелись только кольца верхних ободков. Из центра этих кругов торчали, словно длинные остроконечные пики, серебристо-серые стрелы листьев.
Сабина пошла по узкой дорожке, пристально рассматривая каждую кадку, пытаясь выявить причину постороннего запаха. Время от времени она останавливалась, любуясь тем или иным образцом, выросшим чуть больше остальных. В сердцевинах нескольких корон виднелись зеленые плоды — совсем еще маленькие, с кулачок младенца. В других плоды были крупнее; через несколько месяцев их уже можно будет подавать к столу. Этими образцами она особенно дорожила, лично ухаживала за ними во время долгого путешествия с Барбадоса в Англию. Ее губы и лоб покрылись испариной, ибо с каждым шагом она чувствовала, как незнакомый запах усиливается.
Когда она дошла до середины дорожки, запах, и так уже невероятно резкий, стал и вовсе невыносим. Стараясь дышать неглубоко, Сабина поднесла к губам носовой платок. Но смрад продолжал бить в рот и нос. Даже на языке ощущался его вкус. Ее стало мутить, но она решила не звать на помощь. Пусть в Астли она недавно, однако ананасная плантация — ее вотчина. Если здесь произошло нечто непредвиденное, она первая должна оценить степень ущерба.
И лишь дойдя до конца дорожки, Сабина увидела то, что искала. С полдюжины бесценных кадок с самыми крупными образцами были напрочь разворочены. Несколько растений валялись на дорожке, словно выполотые сорняки; другие лежали в куче у стены. Почти весь грунт из кадок был выпотрошен, некоторые из них разбиты. В глаза бросались обнаженные круглые белые корни растений.
Сабина в недоумении смотрела на погром. Ее щеки горели, ладони стали влажными. Она повернулась к участку грядки, с которого были выдернуты ананасы. Там, где прежде тянулся ряд высаженных растений, теперь лежал источник мерзкого запаха — незваный гость.
Он лежал на спине в канаве, заполненной навозом. Стена растений в кадках скрывала его голову, но Сабина не спешила рассмотреть лицо. Ошеломленная, она застыла перед тем, что предстало ее взору.
Поначалу она предположила, что мужчина спит. Пугаться она и не думала. Большая часть тела была ей видна, и по всем признакам оно не принадлежало кому-то из садовников. Руки у мужчины были чистые, ногти ухоженные, одежда вполне добротная, даже с изыском — работяги такую не носят. Сабина поежилась, на ее лице отразились страх и досада. Как он сюда попал? Зачем погубил ее драгоценные ананасы? Неужели не мог свалиться на дорожке?
Она прижала ко рту носовой платок. Потом, покачав головой, будто ругая себя за слабость, наклонилась и дернула мужчину за ногу, пытаясь его разбудить.
— Поднимайтесь, — приказала она.
Нога была теплой, но обмякшей. Хлопчатобумажный чулок отстегнулся от штанины бриджей и сполз, обнажая волосатую, испачканную в земле икру. Но сам мужчина оставался неподвижным. Сабина сильнее дернула его за ногу и, видя, что он не реагирует, протиснулась между кадками к его голове. Ее взгляд остановился на спутанных каштановых волосах, она разглядела покрытую щетиной нижнюю часть его подбородка. Маленький жучок, потревоженный ее вмешательством, быстро пробежал по его губам и юркнул в пещеристую ноздрю. Сдавленно сглотнув слюну, Сабина отвела взгляд.
Она задыхалась от омерзения и ярости. После прикосновения к ноге незнакомца ладони стали липкими; ей так и хотелось вытереть их о юбки. Она больше не могла убеждать себя в том, что мужчина спит, но и иного допускать не желала. Отказываясь верить в худшее, она пересилила себя и, положив руку на торс мужчины, стала его тормошить:
— Слышите, сэр? Я сказала: вставайте! Немедленно!
Он оставался лежать, как лежал, нагло равнодушный ко всему окружающему, не замечая ни ее, ни того погрома, что учинил. В Сабине с каждой минутой росло беспокойство. Она схватила мужчину за ворот и рванула на себя, пытаясь посадить. Он был не очень рослым, но широким в груди и оказался на удивление тяжелым. Потребовалось несколько попыток, чтобы поднять его. И вот наконец, словно некий ужасный призрак, он восстал из моря коры, земли и навоза — сначала поднялась его болтающаяся голова, потом плечи, потом все туловище до пояса.
Едва Сабина подняла мужчину, у нее исчезли всякие сомнения. Он не спал — он был мертв. На вид он был довольно молод. Не больше тридцати, предположила она. Его открытые глаза были тусклы. На брови и ресницы налипли коричневые крошки. В рту скопилась, окрасив зубы и язык, вязкая коричневатая жидкость, в которой плавали какие-то волокна. Очевидно, этой жидкостью, имевшей сладковато-кислый запах, его рвало перед смертью. Жидкость растеклась по подбородку и груди. В подтеках, застывших до консистенции пасты, как в клее, застряли кусочки коры. В вони блевотины Сабина лишь отчасти узнала тот запах, который ее насторожил, когда она вошла в теплицу. Едкий смрад рвотной массы во влажном воздухе смешивался с каким-то тяжелым сладким запахом, который, очевидно, был духом смерти.
Тем же чудесным майским утром Джошуа Поуп, находясь всего лишь в пятидесяти ярдах от оранжереи, где разыгралась трагедия, готовился приступить к работе. Он взял в руки длинную кисть из собольего волоса и палитру с уже смешанными красками — свинцовыми белилами, вермильоном, красной и желтой охрой, — которыми он собирался создавать яркий колорит. Начав писать, он утратил свойственное ему выражение невозмутимости, спокойного любопытства. Он оживился, приободрился, в нем появилось некое щегольство, под стать его дорогому платью под заляпанным красками льняным рабочим халатом.
