правда увидел распластанную на полу окровавленную женщину, лежащую недалеко от входной кухонной двери. Это была квартирная хозяйка, двадцативосьмилетняя Анфиса Петрова. По всем признакам она была мертва. В смежной с кухней комнате вся в крови лежала ее одиннадцатилетняя дочь Тамара, также не подававшая признаков жизни. Увидев ужасающую картину, городовой Емельянов поспешил к проживающему на Старой Божедомке (близ Мещанской полицейской части) участковому приставу Покровскому, который тотчас прибыл на место преступления.
Помимо изрубленных топором и исколотых, по всей видимости, ножом Анфисы Петровой и ее дочери Тамары пристав обнаружил еще одну дочь Анфисы, Клавдию, шести лет, у которой было перерезано горло и исколото лицо, а также сына Петра двух лет, изрубленного едва ли не на куски.
В комнатах царил полнейший беспорядок, какой бывает при ограблениях. Два сундука Анфисы Петровой были взломаны, лежащие в них вещи разбросаны по полу. В комнате, где лежало почти расчлененное тело маленького Петра, был обнаружен окровавленный топор, на полу кухни возле порога – испачканный кровью кухонный нож. Пораженный увиденным, Покровский долго не мог прийти в себя: последующие три дня он не выходил из дома и, запершись, пил горькую. А когда его немного отпустило, участковый пристав взялся за следствие.
Удалось выяснить, что Анфиса Петрова вместе с мужем Афиногеном и детьми снимали трехкомнатную квартиру с кухней и чуланом, сдавая, в свою очередь, две из трех комнат жильцам. А недельки через две Покровский слегка тронулся рассудком и был помещен в Преображенский смирительный дом, поскольку нуждался в тамошнем уходе. Так что судебному следователю Воловцову пришлось начинать все с самого начала: вникать в суть дела, поднимать имевшиеся материалы, заново опрашивать свидетелей. Все это крайне затрудняло продвижение следствия.
Воловцов начал с допроса мужа Анфисы и выяснил, что из взломленных сундуков ничего не пропало, кроме двухсот восемнадцати рублей, которые они скопили, сдавая комнаты внаем.
Потом недели две Иван Федорович опрашивал соседей Анфисы Петровой касательно посещений ее квартиры посторонними людьми, а также выяснял личности жильцов, которым хозяйка сдавала комнаты. И тут выяснилась интересная подробность: никто в ее квартиру из посторонних лиц в день преступления не входил. Постояльцы в преступлении участвовать не могли, потому что в тот злополучный час их не было в квартире. Железное алиби. Кроме разве что одного – нигде не работающего восемнадцатилетнего Василия Жилина, того самого, что сообщил городовому Емельянову о преступлении, возможно, с целью отвести от себя вероятное подозрение. Кроме того, Жилин, по словам буквально всех, кто его хорошо знал, всегда страдавший безденежьем и задолжавший нескольким лицам более восьмидесяти рублей, вдруг раздал все долги и купил себе длинное демисезонное пальто, фетровую шляпу с репсовой лентой на тулье и черные хромовые штиблеты из французского шевро на шнуровке. Такой гардероб стоил немалых денег. Вот только откуда они у него взялись? И не теми ли двумястами восемнадцатью рублями, пропавшими из сундука Петровых, так разухабисто распорядился Жилин?
На допросе подозреваемый держался (или старался держаться) на удивление невозмутимо, на все вопросы Воловцова отвечал охотно и обстоятельно. Это означало, что он либо невиновен, либо хорошо подготовился. На вопрос о происхождении денег Жилин пояснил, что недавно получил по почте обещанный расчет из Тулы, где он служил конторщиком.
– А еще городской управою мне было заплачено сорок восемь рублей за участие в общественных работах, – добавил Жилин и честно посмотрел в глаза Ивана Федоровича.
Оставалось выяснить правдивость сказанного. Если его слова подтвердятся, скорее всего, он не является убивцем молодой женщины и ее детей. А вот если Жилин соврал, то напрашивался однозначный вывод: убил именно он. Ну а дальше следует принудить Жилина дать признательные показания, что будет делом техники, каковой судебный следователь Иван Федорович Воловцов обладал в полной мере…
Пока Воловцов ожидал ответа из почтового ведомства, он посетил городскую управу и выяснил, что Василий Жилин действительно получал причитающиеся ему деньги за участие в общественных работах. Однако сумма, которую он назвал – сорок восемь рублей, – существенно разнилась с суммой, подлинно ему выплаченной, – двенадцать рублей восемьдесят четыре копейки. Это означало, что один раз он уже солгал, и вера его словам крепко пошатнулась. Ежели он солжет еще и про сумму, присланную ему по почте, Воловцов, а он уже так решил, прикажет взять Василия под стражу и станет допрашивать его уже в качестве обвиняемого.
Наконец почтовое ведомство ответило следующее: никаких денег из Тулы или вообще откуда бы то ни было тульский мещанин Василий Дементьевич Жилин не получал. И вот как только следователь Воловцов решил, что настала пора взять Жилина под стражу и помесить его в следственное отделение Таганской тюрьмы, вдруг объявился некто Алексей Игнатьевич Рогожский, который заявил, что Анфису Петрову и ее детей убил он…
А произошло это следующим образом…
Рогожский подкараулил Воловцова, когда тот выходил из здания Судебной палаты и Окружного суда. От стены отделился мужчина лет сорока в драповой крылатке и фуражке и заступил Ивану Федоровичу дорогу:
– Это ведь вы ведете дело по убийству мещанки Анфисы Петровой и ее детей в Третьем Лаврском проезде?
– Откуда вам это известно? – недовольно спросил Воловцов, оглядывая незнакомого мужчину.
– Москва – это большая деревня, – туманно изрек незнакомец и улыбнулся. – Позвольте представиться: губернский секретарь Рогожский Алексей Игнатьевич. Вы можете не называться, я вас знаю, – добавил он с улыбкой.
– Простите, но я тороплюсь, – буркнул Иван Федорович и даже успел сделать несколько шагов, после чего услышал от Рогожского насмешливое:
– Торопитесь арестовать этого юношу Васю Жилина и предъявить ему обвинение?
– Кто вы такой? И что вам угодно? – обернулся Воловцов и остро посмотрел на мужчину в крылатке.
– Кто я такой, вы уже знаете, я же представился, – произнес Рогожский тоном, каким добрые учителя разговаривают с нерадивыми учениками. – Что же касается вашего второго вопроса «что мне угодно», я отвечу так: мне угодно сделать вам признание. – Иван Федорович ничего не сказал, он продолжал неотрывно смотреть на Рогожского. – Это я совершил все убийства в Третьем Лаврском проезде. И теперь нет мне прощения. – Мужчина в драповом пальто шумно сглотнул и повесил голову, выражая всем своим видом сожаление и покорность. – Совесть меня заела!
Несколько мгновений Воловцов решительно не знал, что делать. Потом, осмыслив наконец услышанное, цепко взял мужчину под локоток и повел его обратно в бывшее здание Сената. Доведя молчавшего Рогожского до своего кабинета и по-прежнему не отпуская его локоть, Воловцов открыл ключом дверь и втолкнул мужчину в кабинет.
– Садитесь, – отпустил он наконец локоть Рогожского. Вызывать секретаря из канцелярии Иван Федорович не стал, решив
