– Старо как мир… – пробормотал Алексей. – И это возмутило молодого офицера до такой степени, что он решился на открытые действия?
– Полагаю, густые эполеты отца его успокаивали, – неприязненно заявил полковник Галкин. – Знал, что его не тронут – побоятся.
И добавил через секунду:
– Поймите, и я возмущен! И поручик Корнилов, и генерал-майор Хорошхин, да и вся армия! Но тут жест, а не польза. Скандал, а не борьба за правду. Донос, а не рапорт.
– А как надо было? – не удержался Лыков.
– Я не знаю… Но не так!
Все помолчали, потом Скобеев сказал:
– И что же случилось дальше?
– Дальше? – переспросил Хорошхин. – Дальше я дал ход рапорту штабс-ротмистра Тринитатского. После того как он отказался его отозвать. Довел его до сведения командующего войсками округа. Вревский переслал бумагу генерал-лейтенанту Ларионову, а тот вернул мне. Круг замкнулся.
– Никаких последствий?
– Разумеется! – желчно ухмыльнулся начальник штаба. – Если не считать резолюции, которую Ларионов наложил на рапорт штабс-ротмистра. Вот она, читайте.
И он протянул злосчастную бумагу полицмейстеру. В углу красным карандашом было написано:
«Передайте Тринитатскому, что ему с такими воззрениями будет трудно служить в Туркестанских войсках».
– Да… Человека не только не выслушали, а еще и обвинили. Грязь какая! – сдержанно прокомментировал Лыков.
Все три офицера в разных выражениях, но выразили свое несогласие с этими словами. Общий смысл был такой, что сор из избы не выносят, плетью обуха не перешибешь, и у воды да не напиться…
– А потом его убили, – завершил мысль сыщик.
– Не за эту же бумажку! – возмутились штабисты, но здесь капитан Скобеев уже встал на сторону Алексея.
– Все может быть, – внушительно заявил он.
В кабинете сразу повисло тягостное молчание. Иван Осипович понял, что сболтнул лишнее, и стал юлить:
– Господа, дело засекречено. Оставьте его полиции. Полиция у нас – та же армия, я такой же офицер, как и вы, обычаев офицерского товарищества не нарушу.
Тут вдруг неожиданно заговорил поручик Корнилов:
– В начале марта я стал свидетелем ссоры Тринитатского с Веселаго и Кокоткиным.
– Где?
– В Офицерском собрании. Случайно, мимоходом.
– Они угрожали штабс-ротмистру? – догадался Лыков.
– Угрожали, но тем, чем имели право угрожать – дуэлью.
– А что Тринитатский?
– Сказал: присылайте секундантов, я вас не боюсь.
– Чем все закончилось?
Корнилов ответил не сразу.
– У меня сложилось впечатление, – сказал он, тщательно выбирая слова, – что интенданты сами перепугались такого ответа. Они полагали, что топограф побоится ссориться со столь влиятельными в гарнизоне людьми. А он отшил. Так отшил, что любо-дорого! Оружие, сказал он, выбирает тот, кого вызвали. А я стреляю без промаха. Вызывайте! И ребята побледнели…
Скобеев встал, вытянул руки по швам.
– Ваше превосходительство! Мне понадобится копия рапорта Тринитатского.
– Сделаем.
– Мы с надворным советником Лыковым получили очень много полезных сведений. Благодарим! А теперь разрешите откланяться.
– Одну минуту, – вдруг остановил полицмейстера сыщик. – У меня последний вопрос к господам военным. Не видят ли они опасности в том, что в семье генерал-губернатора на… видных ролях присутствует англичанка? Возможна утечка важных сведений. Разве не так?
Скобеев разинул рот. Генерал с полковником смутились. А поручик и ухом не повел.
– Субординация не позволяет нам обсуждать этот вопрос, – сказал он. – Но, если кому-то интересно мое личное мнение, то так нельзя. На столе генерал-лейтенанта Вревского секретные бумаги можно в стопки складывать! А тут какая-то мисс Грин. Никто даже не знает, откуда она взялась.
– Барон привез ее из Петербурга, – сдержанно пояснил Галкин. – До того дамочка пользовала товарища министра государственных имуществ. Рекомендации хорошие… черт ее дери!
Начальник штаба округа наконец взял себя в руки.
– На правах старшего в чине я закрываю совещание. Всего хорошего, господа сыщики!
Когда они вышли на улицу, Иван Осипович накинулся на Лыкова:
– Кой черт дернул вас за язык, Алексей Николаевич? Эдак мы с военными поссоримся. А тут без их помощи никуда…
– Но вопрос-то правильный! Мы ищем шпионов в туземных закоулках. А они, возможно, в доме самого генерал-губернатора!
– Это не нашего ума дело! Кто позволит копать под высшее лицо в крае? И вообще, вы уж того… осторожнее, пожалуйста. Уедете, а мне здесь служить[66].
– Да, вы правы, простите, – спохватился Алексей. – Бессмысленно интересоваться мисс Грин. А для вас и небезопасно. Вернемся, как сказал полковник Галкин, к баранам. Вы помните ответы разведчиков?
– А как же. Все сходится! Все под одно идет! Интенданты решили и рот опасному человеку заткнуть, и труп его себе на благо использовать!
– Но убить сына члена Совета военного министра… – усомнился Лыков. – Как они не побоялись? Знали ведь, что отец этого так не оставит!
– Инженер-генералу семьдесят девять лет! – парировал Скобеев. – В таком возрасте в нужник лакеи водят. Ехать в Туркестан, летом, в самое пекло – для старика равносильно самоубийству. Никак не могли предположить интенданты, что он решится на это.
– Видимо, так и было, – согласился Лыков. – Но мы не сможем доказать причастность интендантов к убийству штабс-капитана. Одними только бумажками и предположениями – не сможем. Отцу этого будет мало. Надо, чтобы кто-то из них сознался. А кто сознается?
– Кокоткин – никогда! Генерал Ларионов, скорее всего, только покрывает. Веселаго? Я с ним почти не знаком.
– Зачем гадать! – махнул рукой Алексей. – Вот что, Иван Осипович. Давайте дознавать, как полагается. Есть маленькие люди, которые могут быть очень полезны.
– То есть? – не понял полицмейстер.
– Ну, писаря, конюхи, вольнонаемная прислуга… Надо подставить к этим негодяям своих людей. Пусть Кокоткину заменят денщика. Под благовидным предлогом. А к генералу Ларионову в дом внедрят агента на место лакея или хоть дворника. Чем ближе к телу, тем лучше.
– Понял! Надо срочно доложить вашу идею Нестеровскому.
Дальнейшие несколько дней прошли в ожидании. Однажды явился довольный Уралец и сообщил, что обнаружил могилу Исламкуля! Бедняга уже два года, как покоится на кладбище Парваз-ата. Утонул в арыке во время холерных беспорядков и честь честью похоронен.
Иван Осипович поднял своего агента на смех:
– Эх ты! Нашел покойника! Исламкуль жив и здоров, его видели недавно в шайке локайцев! Это он следы заметал, когда его искали для предания суду. Ищи по новой, чильманда!
Обескураженный освед удалился, бранясь себе под нос. Особенно его задело таинственное слово «чильманда». Алексей спросил у полицмейстера, и тот пояснил. Чильманда, сказал он, это туземный бубен. И называют так в Ташкенте болтунов…
Попив чаю, Лыков уселся напротив капитана и сказал:
– Как много всего растет из тех холерных беспорядков! Расскажите мне о них.
Полицмейстер взглянул на сыщика с непонятной тоской:
– А может, не надо? Два года уж прошло…
– Рассказывайте. Поверьте опытному человеку, что надо.
Иван Осипович покачал седеющей головой.
– Э-эх… Там войска в толпу стреляли…
– Слышал, и что?
– Это ведь я был. И моя рота…
Подбородок у капитана дернулся, плечи опустились, как крылья у подбитой птицы.
– Но ведь приказ! Что я мог?
– Иван Осипович! Там был бунт?
– Конечно, бунт!
– Сарты сами не расходились?
– Я… поверьте, Алексей Николаевич, вот святой истинный крест! Я им четыре раза приказал разойтись! На их языке, я хорошо его знаю! Предупредил, что иначе буду вынужден открыть огонь. А они в нас камнями! Четыре раза! Что я мог? Что я еще мог?
– Вы были не лесоторговец, а офицер, у которого приказ. И вы исполнили свой долг. Нечего здесь даже обсуждать! Давайте рассказывайте.
– Вы так считаете? – просветлел Скобеев. – Я и сам тоже… Но нет ли тут самооправдания?
– Иван Осипович! – прикрикнул сыщик. – Говорите уже!
– Да, да, вы правы! Значит, про бунт… Летом 1892 года началась у нас холера. Пришла она с юга, из Авганистана. И очень быстро добралась до Ташкента. Я тогда командовал ротой в своем родном батальоне, и нас оставили в городе для караульной службы. Все же здесь управление краем, постов много! А прочие войска гарнизона, как и полагается, убыли в лагеря. Это тридцать пять верст от Ташкента, у села Троицкое. Вот. Все ушли, а мы остались. И тут эта зараза подступила…
Тогда в туземной части города, я уж вам рассказывал, были другие порядки. Всем заведовал главный аксакал Иногам-ходжа Умриаходжинов. Ему подчинялась полиция, казии, все пятидесятники в махалля были его ставленники. Русская власть и знать не знала, что там делается. Вдруг люди начали умирать. Холера! В мае, как только ушли войска. Будто нарочно кто подгадал! Мёрли сначала по три-пять человек в день, потом счет пошел уже на десятки… И знаете, сарты хоронили их прямо у себя во дворах!
