– Лет двадцати, белобрысый… Крепкий такой. Есть силенка у ребенка!
– Одет был в куртку на вате? – мгновенно сообразил Алексей.
– Точно. А вы откудова знаете?
– Давай подробнее. Все, что вспомнишь. Где встречались, какие есть особые приметы, речь, волосы, руки-ноги, все мне опиши. Может, он обмолвился, где живет? И не было ли с ним мальчишки-железнодорожника?
– Был, – ответил Лакомкин. – Черненький такой, лет семнадцати, не больше.
Лыков с Кнаутом переглянулись.
– Ну вот и пошло дело, – констатировал надворный советник. – Кутили на реке, в корчме?
– Все-то вам известно…
– Где именно?
– На Малом Фегезаксгольме.
– У Папе? – оживился коллежский асессор.
– Так точно.
– Известный притон, – сообщил тот питерцу. – Ну, Папе я разговорю. И вообще, Лакомкин, если ты поможешь нам поймать этих негодяев, то мы тебя отпустим. До следующего раза, правда, но отпустим. Однако сначала заслужи.
– Да я всей душой…
– Они ведь не ваши, не уголовные? – спросил Лыков, как о чем-то само собой разумеющемся.
– Угу. Политические.
Кнаут аж подпрыгнул:
– Кто-кто?
– Политические. Называют друг друга так смешно. Этот, белобрысый – товарищ Аксель. Черненький – товарищ Эмиль. А главный у них – товарищ Мартин, но его я никогда не видел.
Начальник сыскного отделения возмущенно сказал:
– Нет у нас в Риге никаких политических!
– Теперь есть, – возразил Лыков.
– Это мальчишки! Одному двадцати нет, а второму только семнадцать.
– Так всегда и бывает.
– Как бывает? Поясните, Алексей Николаевич.
– За мальчишками стоит кто-то взрослый, умный и циничный. Я столкнулся с этим в Варшаве. Юношей просто увлечь красивой идеей наподобие всеобщего равенства и братства. И тогда они легко пойдут убивать тех, кто против. Враги равенства? Казнить их! Молодые, без мозгов еще. Никого не жалеют, ни себя, ни других.
– Что это значит, Алексей Николаевич? – серьезно спросил Кнаут.
– Это значит, Александр Иванович, что у вас в городе беда.
Вор с любопытством слушал разговор двух сыщиков, которые совсем забыли о нем.
– Беда?
– Именно так. Язепа Титуса почти наверняка убили они. За что, мы пока не знаем. Помните пуговицу с железнодорожной шинели, что нашли в кулаке у барыги? Это его пуговица, товарища Эмиля.
Кнаут помолчал, потом заговорил с усилием:
– Прошу меня простить. Я… вы… – Поискал слова и продолжил: – Вы многому меня научили буквально за последние несколько часов. Думал, я тут один сыщик, а вы приехали умничать. И вдруг такие открытия.
– Какие?
– Ну, про заговор от суда я впервые узнал. А без этого Лакомкин никогда бы не раскололся.
– Точно! – обрадовался вор.
– И насчет мальчишек вы скорее всего правы. Если бы я с самого начала помогал вам, а не ставил палки в колеса, вы уже нашли бы убийц. С вашим-то опытом.
– Может быть, – безжалостно подтвердил Лыков. И добавил: – Жаль, мы с вами все-таки на усы не поспорили.
– Да, – понуро согласился Кнаут. – Ходил бы я бритый…
– Как немец! – хором сказали оба сыщика и рассмеялись.
Обстановка разрядилась. Лыков продолжил:
– Теперь надо действовать быстро, ведь эти товарищи не просто так столкнули лбами атаманов Московского форштадта.
– Что же им нужно?
– Тем, в Варшаве, нужны были потрясения.
– О боже… Но все равно не пойму. Взрослые опытные мужчины, преступники-рецидивисты – как они попались на удочку юнцов?
– Говорю же: за ними стоит взрослый. Парни – только марионетки.
Сыщики продолжили допрос Лакомкина, но тот не добавил ничего важного. Аксель бывает в корчме Папе изредка. Где живет, никто не знает. Эмиль заходил всего один раз. Оба латыши, какие-то странные, будто начетчики-староверы. Талдычат про угнетенных, которых надо освобождать. Где их найти? Анчутка[63] знает…
Вора вернули в тюрьму. Может, посидит да еще что вспомнит. Сыщики разделились: Лыков отправился в ГЖУ за справками на товарищей, а Кнаут поехал на Малый Фегезаксгольм.
Прозоровского на месте не оказалось. Штабс-ротмистр Кривцов выслушал сыщика, как всегда, внимательно. И сообщил:
– Мелькал у нас в сводках некий товарищ Мартин. Правда, год как пропал. Мы решили, что уехал.
– Расскажите мне все, что о нем известно.
– На вид ему двадцать шесть – двадцать восемь лет. Ходил в студенческой тужурке с арматурой Горного института. Но это ничего не говорит.
– Согласен. Он что, на нелегальном положении?
– Вроде того.
– Настоящую фамилию, выходит, вы не знаете?
– Нет. Умеет убеждать. Словотер изрядный! Вокруг него всегда вилась молодежь, причем обоего пола. С кем-то товарищ Мартин сожительствовал, в их среде так принято.
– Какую партию или идею он пропагандировал?
– Социалистическую. Цитировал Маркса, если вы знаете, кто это.
– Знаю. А Прудона? Или Кропоткина?
– Наши агенты дали лишь самые общие сведения.
– Но как хоть выглядит товарищ Мартин?
– Высокий, громкоголосый. Народный трибун, в общем.
– Волосы, цвет глаз, особые приметы?
– Подождите немного. – Штабс-ротмистр ушел и вернулся с папкой: – Вот. Все, чем богаты.
Лыков изучил бумаги. Это были рапорты двух осведомителей, внедренных жандармами в кружок учащейся молодежи. Из них выяснилось, что волосы товарищ Мартин регулярно перекрашивает. И может быть как блондином, так и брюнетом. Владеет искусством грима, ловко цепляет бороду или усы, использует очки с простыми стеклами. Откуда-то достает деньги, так что в средствах особо не нуждается. И любит красивую жизнь. Запонки у него золотые, булавка в галстуке с хорошим камнем. Белье всегда крахмальное, дорогое. Одно время проживал в поместье Клейстенхоф на левом берегу Двины, где пользовал хозяйку. И, видимо, получал от нее содержание. Вот альфонс… Но потом съехал оттуда, и нынешнее его местоположение неизвестно.
Мелькнули в донесениях и два телохранителя товарища Мартина. Один с рижской окраины, блондин, решительный и сильный физически. Второй деревенский, черноволосый, совсем юный. Несмотря на свой возраст, оба товарища уже отличились на ниве революционной борьбы: убили какого-то предателя. Или человека, кого Мартин объявил таковым. Юноши невеликого ума, смотрят своему командиру в рот и беспрекословно выполняют все его указания. Склонны к упрощенному миропониманию. Пара цитат из Маркса объясняет им все случаи жизни…
Никаких адресов, имен или особых примет в деле не оказалось.
Кнаут тоже вернулся ни с чем. Корчмарь повторил слова вора. Ходили два паренька. Давно уж их не было. Ни новых фактов, ни важных мелочей Папе не дал.
Дело опять зашло в тупик. Кнаут с Лыковым были люди опытные, знали, что такое в дознании происходит сплошь и рядом. Надо расширить поиски. Вдруг забыли поднять какой камень? А под ним подсказка.
Алексей решил познакомиться с Цвейбергом. Пора уже увидеть единственного в Риге «ивана». Но как? Можно подойти к дому и постучать в дверь. То ли впустят, то ли нет… Есть способ надежнее. Язепа свел с немцем его давнишний приятель Адо Кадак, хозяин артели старьевщиков и по совместительству воровской маз. До сих пор руки у Лыкова не доходили до этого персонажа. Теперь пора взять его за пищик.
Адрес старьевщика Алексей достал в паспортной конторе. Кадак проживал во втором участке Петербургской части, на Ревельской улице. Вор занимал хорошую квартиру, под которой находилось артельное помещение.
Сыщик сразу прошел туда. Начал он вежливо. Спросил хозяина, ему указали на рыхлого мужчину очень самодовольного вида. Тот встал, подошел вразвалочку. Двигался Кадак смешно, будто отставной провинциальный актер. Видимо, он искренне полагал, что все окружающие им любуются…
– Я надворный советник Лыков, чиновник особых поручений Департамента полиции. Веду дознание убийства вашего приятеля Язепа Титуса.
– Никакой он мне не приятель, – испуганно открестился старьевщик. Вся спесь мгновенно слетела с него. – Так, были немножко знакомы.
– А госпожа Эглит говорит, что вы часто бывали в их доме. Вы и Карл Рымкус.
– Рымкус действительно был Язепу приятель, – радостно подхватил Адо. – Вам, господин, к нему следует обратиться за справками.
– Я воспользуюсь вашим советом. После того, как вы изложите мне все, что знаете о Титусе.
Кадак сделал вид, что задумался.
– Э-э… Даже не знаю, что сказать…
– Скажите правду. Он помогал вам продавать краденое?
– Какое еще краденое? – возмутился старьевщик. Он повернулся к своим людям и воздел руки: – Вы слышали, что сказал этот человек? Будто бы у нас торгуют краденым! Да я в суд подам.
Лыков без раздумий отвесил хозяину крепкую оплеуху. Тот согнулся в три погибели и едва не упал.
