Кажется, он догадывался, в чём тут дело. Вот уж кем не был Гравашоль, так это глупцом. Он, вероятнее всего, догадался, что Бестужев — не авантюрист-одиночка, а представитель некоей организованной силы… трудно было бы об этом не догадаться, после того как итальянцы их отогнали от пресс-бюро Вадецкого, Гравашоль мог связать их с Бестужевым… ага, на этом и следует играть. Итак, главарь анархистов — человек умный, он не торопится отправить конкурента на корм рыбам, потому что опасается, что означенная «некая сила» захочет отомстить и окажется достаточно могучей и упрямой, превратится в источник вечного беспокойства…
— Я не обязан перед вами отчитываться, месье Гравашоль, — сказал Бестужев достаточно нейтральным тоном, чтобы не злить оппонента сверх меры. — Я отчитываюсь только перед своей Боевой организацией…
Он умышленно употребил именно этот термин, а не, скажем, «Центральный комитет» — пусть сразу поймет, что столкнулся с представителем отнюдь не мирного политического направления… Центральные комитеты имеются у любой партии, в том числе и у тех, что придерживаются ненасильственных методов, зато слова «Боевая организация» моментально вносят ясность…
— Что вы хотите сказать?
— Именно то, что сказал, — отрезал Бестужев. — Уж не думаете ли вы, месье Гравашоль, что ваша партия имеет честь быть единственной в Европе организацией такого рода?
— Не думаю, — спокойно согласился Гравашоль. — Так вы, значит, собрат по борьбе? — Последние слова он произнёс подчеркнуто иронически. — Не соблаговолите ли прояснить, какую именно партию представляете? И откуда вы?
Бестужев, спокойно стоя на одном месте, тем временем украдкой присматривался к окружающим: на каком расстоянии находятся, в каких позах стоят, кто совершенно неподвижен, а значит, более хладнокровен, кто переминается нетерпеливо, а значит, может стать слабым звеном… С этой точки зрения ему особенно понравился один из анархистов — в отличие от собратьев он держался не так напряжённо и бдительно…
Было уже достаточно светло, чтобы различать выражение лиц. И Бестужев с неприкрытым нахальством ухмыльнулся:
— Месье Гравашоль, какую бы партию я ни представлял, вы, думаю, уже успели сообразить, что её члены не относятся к числу робких борцов за парламентское представительство. Что они предпочитают гораздо более решительные методы. У вас был случай в этом убедиться, не правда ли? Вспомните, что произошло после того, как вы шарахнули бомбу в пресс-бюро Вадецкого…
Он видел, как лицо собеседника исказилось злобой.
— Чёрт бы вас побрал! — прорычал Гравашоль. — Пуля свистнула у меня над самым ухом, ещё бы немного…
— А что поделать? — пожал плечами Бестужев. — Сдаётся мне, ваши люди исправно выполняют ваши приказы? Точно так же и мои люди получили приказ обеспечивать мою безопасность. Когда в окно помещения, где я находился, полетела бомба… Что им оставалось делать? Логично?
— Пожалуй — пробурчал Гравашоль, по-прежнему поглядывая неприязненно. — Но какого чёрта вы перешли мне дорогу?
— Тысячу раз простите, Луи, — не без шутовства раскланялся Бестужев. — Но неужели вы настолько серьёзная персона, что революционеры всех стран должны становиться перед вами навытяжку, как новобранец перед капралом?
— Изволите быть революционером? — с той же иронией бросил Гравашоль.
— Надеюсь, вы не зарезервировали право на это понятие исключительно за собой? — не менее иронично сказал Бестужев.
— Стало быть, революционер…
— Нет, полицейский, — безмятежно произнёс Бестужев. — Мои люди у пресс-бюро действовали классическими полицейскими методами, да? Вы и в самом деле так полагаете?
Кое-чего он уже добился: перестал быть допрашиваемым. Несмотря на вопиющее неравенство в их положении, разговор приобретал некие черты дискуссии…
— Ну-ну, не особенно мне тут, — буркнул Гравашоль. — Пока что вы у меня в руках, а не наоборот. И Дунай — вот он, в двух шагах…
— Согласен, — сказал Бестужев. — Аргумент действительно веский. Но годится он, простите, только для трусов. А я не из пугливых, иначе занимался бы чем-то более мирным и безопасным…
— И всё равно, это вы у меня в руках…
— Не спорю, — сказал Бестужев. — Однако, как вы, должно быть, понимаете, у меня достаточно друзей, способных надлежащим образом отплатить за мою безвременную кончину. Там, в пансионате, вы были настолько неосторожны, что назвались… Вы думаете, если я исчезну, Боевая организация будет очень уж долго ломать голову в поисках подозреваемого? Вы полагаете, что они обратятся в суд с жалобой? Или полагаете, что память у них короткая? Если вы настолько уж горите желанием стать объектом охоты не только полиции, но и наших боевиков… Вольному воля, месье…
— Зачем вам Штепанек?
— А вам? — моментально парировал Бестужев.
Насколько он мог судить, с тремя подручными Гравашоля, безмолвно торчавшими вокруг, произошёл некий перелом. Услышав, что чёрт их дернул связаться со своим братом-революционером, они самую чуточку переменились. Нет, они по-прежнему держали револьверы в руках и не сводили глаз с Бестужева, но некий перелом в их сознании всё же произошёл — самую чуточку их расслабивший. И прекрасно…
— К какой партии принадлежите? — спросил Гравашоль.
Бестужев засмеялся:
— Луи, вы же умный человек… Неужели у людей вроде нас с вами есть документы, соответствующим образом заверенные партией? Такие документы бывают только у полицейских, а у революционеров их как-то не водится… У вас есть документ, что вы — именно Луи Гравашоль, руководитель анархистов-унитаристов? Неужели? Я могу назваться кем угодно, вы всё равно не в состоянии проверить…
Он не боялся возможного теоретического диспута: в Охранном отделении имелась богатейшая библиотека: литература всех без исключения революционных партий, какие только водятся. Сотрудникам прямо вменялось в обязанность её изучать, чтобы знать назубок политические платформы, теоретические воззрения и прочее. Так что Бестужев при необходимости мог назваться хоть эсером, хоть эсдеком (с учетом тех многочисленных фракций, на которые они расколоты) — и с большим знанием вопроса вести теоретический диспут.
— Сейчас я, конечно, проверить не в состоянии, — спокойно сказал Гравашоль. — В данный момент. Но я потребую встречи с кем-то из вашего руководства, чтобы обсудить кое-какие насущные вопросы, а до тех пор, уж простите, вы будете пользоваться моим гостеприимством…
— Слишком далеко придётся ехать, — сказал Бестужев.
— Не считайте меня ребенком, — возразил Гравашоль. — Из какой бы страны вы ни были, к какой бы партии ни принадлежали, поездка получится не такой уж долгой. Большая часть деятелей партий того направления, к какому принадлежим мы с вами, обычно пребывает в европейской эмиграции, а не в своей стране…
Он был совершенно прав, именно так и обстояло. Дело принимало не самый весёлый оборот: стало ясно, что свободно уйти отсюда Бестужеву в любом случае не дадут. Членом какой бы партии он ни назвался. Пользоваться гостеприимством Гравашоля и далее ему совершенно не хотелось — всего через шесть-семь часов должен был отправиться варшавский скорый. Анархисты наверняка не подвергали его квартиру тщательному обыску, а значит, не обнаружили тайник с запасным паспортом и железнодорожными билетами — иначе Гравашоль давно бы об этом упомянул.
Итак, разойтись миром не получится. Никак не получится. Значит, пора предпринимать действия…
— Вам не кажется, что вы ведёте себя нагловато? — спросил он. — С какой стати руководство моей партии должно вступать с вами в какие-то переговоры?
— Потому что я так хочу, — отрезал Гравашоль. — Потому что вы у меня в руках, и у вас есть только два пути: либо мы с вами отправимся к вашему руководству, либо вы отправитесь в недолгое плаванье по Дунаю…
— Хотите приберечь аппарат только для себя?
— Предположим. Если у ваших есть другое мнение, мы как раз и обсудим этот предмет…
Как ни перебирал Бестужев варианты, ни один мирный не подходил. Предположим, он назовёт некую партию — и что же? Его потащат к тому представителю руководства, что в данный момент находится ближе всего к Вене, — и неизвестно ещё, удастся ли освободиться по дороге. Не говоря уж о том, что, назвав наобум партию, можешь столкнуться с тем, что Гравашолю кто-нибудь из её руководства прекрасно знаком: все эти нелегалы, от бомбистов до мирных оппозиционеров, в сущности, напоминают жителей одной маленькой деревушки, все они друг друга знают — ну, большинство — и заочно, и въяве… Бестужев спросил деловито:
— Вы в самом деле готовы обсудить вопрос об аппарате? В том смысле, что готовы отказаться от единоличного им обладания? Он многим принёс бы пользу…
